Таня детально отслаивала нужное и ненужное в ночных откровениях Ады. Резерв женских хитростей никогда не был лишним. В душу мать не лезла, вопросов не задавала. Таня догадывалась, что Большой Брат в жизни, какой она ее знала, скорее всего младший. Он готов в лепешку для нее расшибиться — ишаку ясно. Что она ему желанна до одурения — и козе. Не упустить бы только из рук этой птахи, такой странной для нее: где летает — неведомо, ходить еще не научился. Интересно, что бы присоветовала ей бабка? Ее Таня совсем не знала…

Уставшие от разговоров и слез, мать и дочь легли под утро, ничего не соображая.

«Ну и характеры у нас в роду!» — думала Таня, Засыпая, а во сне снова явилась ведьма с глазами Адочки.

— Что, не угомонишься, старая? — спросила ее Таня, проваливаясь в бездну уложенной хвойными лапами ямы.

Где-то высоко над головой висела не то столешница со свечами, не то крышка гроба. Мелькает огонек и душно пахнет травами. В отдалении слышится приближающийся хохот. Столько веселья в родном тембре голоса, так хороши эти звуки на самых низких регистрах. Смешно Тане от гробовой безграничности.

Проснулась свежая, как огурчик.

Мать будить не стала, пока не пришла Анджелка. Та подняла такой грохот в коридоре, что и мертвец проснулся бы. Похватала куски на кухне и давай прицениваться к разложенным тряпкам. Разжевывая бутерброд, подошла к гардеробу, на створке которого висело длинное платье в крапинку люрекса. Притронуться забоялась. Влетела мать, взъерошенная, с припухшими после сна и давешних слез глазами.

— Что ж ты не будишь меня? Да и я хороша! Нет чтобы пораньше лечь, такой трудный день.

— Не суетись, — кинула ей Таня.

Она вытянула длинную ногу, уперла ее в тумбу трюмо и осторожными движениями покрывала ногти лаком. В белоснежном белье Таня была обворожительна. Рыжие пряди полоскались по ноге, вздрагивая в кольцах.

— С волосами что делать будешь? — спросила Анджелка.

— Заколю. — И бросила через плечо: — Через час машина будет.

— Ой, — заметалась Ада.

И ее со всеми причитаниями сдуло из комнаты и носило по всей квартире. Без конца трещал телефон. Чертыхалась Ада. За спиной ворковала Анджелка:

— А дружки будут?

— Подожди, машина придет, и будут. Кто-то позвонил в дверь. Открыла Ада, сразу завиноватилась, что ничего не успевает. Это была Марина Александровна, мать одного из братовых «мушкетеров», Ванечки Ларина. Она работала у Дмитрия Дормидонтовича и по случаю проявила инициативу, наверное, не без чуткого руководства Лидии Тарасовны. Активно подключилась к организации торжества, взяв на себя хлопоты по приему гостей, сейчас пришла как сватья пораньше, на выкуп невесты. Она заглянула к девушкам. Анджелка лобызала подружкино голое плечико.

— Ой, девчонки, одевайтесь бегом! Где фата-то? То, что должно было служить фатой, на вытянутых руках внесла Адочка. Она успела причепуриться и одеться. Тане надоела вся эта морока, и она потребовала:

— Оставьте меня хоть на пару минут. Вконец забодали!

Тетки вышли на полусогнутых, неловко переглядываясь между собой. Выудив из пачки сигарету самыми кончиками ярких коготков, затянулась всей грудью, окинула себя в зеркале взглядом, лизнула ноготь. Лак высох. Выдвинула ящик тумбы, приняла первые в жизни контрацептивы и вдогонку отправила успокоительные. Странно. Такое с ней впервые. В руках легкий тремор, в груди волнение. Прощайте, девичьи забавы, здравствуй, новая жизнь, неизведанная. С неподдельным волнением готовимся дебютировать в роли добропорядочной советской матроны — не Матрёны, хотелось бы думать… Влезла в платье и позвала на помощь Аду. Мать застегнула змейку на спине, ткань обтянула гладкий живот, подчеркивая высокий бюст. Рыжую копну убрали в высокую башенку на затылке. Тыльным концом расчески вытягивая тонкие пряди, спустила по высокой шее на плечи. Вокруг башенки волос была заколота из искусственных цветов и белых пупочек в венце прозрачная накидка, только перед Павлом должная быть спущенной на лицо. Пока ее закололи шпилькой на макушке.

Женщины сгрудились вокруг, затихли, глядя на ее отражение в трюмо. Каждая думала о своем. Но размышления прервались резким трезвоном, топотом за дверью и сигнальным зовом машин со двора. Черные, с никелированными крыльями, блестящие номенклатурные тачки, одна с куклой на бампере капота. «Икарус» с кокетливыми бантиками на бортах увез Марину, которая должна была, подобрав гостей в назначенном месте, привезти их прямо к месту торжества, в прославленный среди элиты города Голубой Павильон. Рядом стоял счастливый и растерянный Павел, элегантный, высокий, в костюме, будто не в своей шкуре, — можно подумать, никогда прежде костюма не носил! — переминался с ноги на ногу, смущенно поглядывая на окна вверх. В дверь продолжали неистово тарабанить. Наконец, ворвались внутрь с шумом и хохотом. Анджелка и Ада встретили парней крепкой стеной, не давая пробиться к невесте.

— Кто платит?

— Мужик платит.

— Чей мужик?

— А чья невеста?

— Сколько дашь?

— За треху возьму.

— На вокзале по такой цене снимешь.

— Твоя цена?

Вклинился Анджелкин голос:

— Ну, орлы, торг здесь неуместен.

— Может, тебя со скидкой взять?

Таня за дверью давилась от хохота. Цены повышались.

— Ну, бабы! — кто-то возмущенно завопил.

Слышно было, как мужики пытались прорвать блокаду. Таня вышла сама.

— Берите даром.

Ребята обалдело охнули.

— Такое не продается, — промямлил один.

— Ну, Поль, урвал, — выдохнул другой, в котором узнала весельчака Вальку Антонова.

Ее сдали в руки Павла. Она вцепилась в его рукав, а он, окостеневший, молчал всю дорогу до Каменного острова, только кончиками пальцев притрагиваясь к ее перчатке.

Как только Иван вышел из метро, стал накрапывать дождик. Расстегнув плащ, он натянул его на голову — жалко было волос, намытых и уложенных феном. В таком виде, похожий на привидение, Иван добрался до памятника героическим морякам «Стерегущего». К счастью, дождик прекратился. Иван придал плащу приличное положение, причесался и стал осматриваться. К памятнику поодиночке, по двое и группами стягивались нарядные люди, по большей части молодые. Почти у всех в руках букеты цветов, свертки и коробки. Приходящие искали и находили знакомых, сколачивались в кучки, весело болтали. Некоторые, как Иван, маялись сами по себе, курили. Вот из-за еле-еле зазеленевших кустов показалось смутно знакомое лицо — растрепанная рыжая борода, хронически красные глаза… Явно встречались и не раз. Где же? А, за пивом у Ангелины. Фамилия какая-то смешная. Хайлов? Гадких? Точно, Противных. Черт, по такой фамилии и обратиться неловко, а имя Иван забыл напрочь.

Противных тоже поприсматривался к собравшимся, никого знакомых не увидел, и явно просиял, заприметив Ивана.

— Ванька Ларин! Привет! Тоже Павла женить?

— Ага. Я и не знал, что вы с ним знакомы, — ответил Иван и добавил: — Здорово!

Тут возле памятника затормозил большой красный «Икарус» и появившаяся в раскрытой дверце женщина объявила в мегафон:

— Товарищи, кому в Голубой Павильон, прошу в автобус!

Иван посмотрел в ее направлении и с изумлением узнал в ней собственную маму. Он замахал рукой, но она не заметила. Публика двинулась к автобусу. В руках у Марины Александровны был список, она у каждого спрашивала фамилию и имя и ставила в списке галочки. После этого можно было пройти в салон.

— Ваша фамилия, пожалуйста? — спросила она у Ивана, не поднимая головы.

— Пушкин Александр Сергеевич, — сказал Иван, и только после этого она взглянула на него.

— Ой, я ведь и не сообразила, что ты тоже будешь, — сказала она. — Вместе бы поехали.

— Так и так вместе едем. Отметить не забудь — Ларин, — сказал Иван и сел на свободное место.

Следом за ним отметился и Противных, фамилия которого на самом деле оказалась Неприятных.

Забрав приглашенных, автобус тронулся, развернулся, небрежно въехав под запрещающий знак, и покатил по Кировскому в противоположном направлении.

Из сотни нынешних петербуржцев едва ли найдутся трое, знающих или помнящих, что такое Голубой Павильон, хотя многие, проходя по Песочной набережной видели и видят до сих пор на другом берегу его благородный фасад. Но теперь в этих стенах, оставшихся от многократно перестраивавшейся дачи какого-то князя, возможно, и великого, нет ничего, отдаленно напоминающего то, что называли Голубым Павильоном — лет десять назад интерьер полностью выгорел в результате неосторожного обращения с огнем подгулявших комсомольских работников, и после срочного ремонта в особняке разместились административные службы. А вот раньше…

Проехав вдоль бетонного забора, автобус развернулся к высоким воротам, по обе стороны которых расположились застекленные будки с милиционерами. Ворота тут же бесшумно разошлись в стороны, автобус въехал за забор и остановился.

— Приехали, товарищи, — сказала в микрофон Марина Александровна. — Без меня от автобуса прошу не отходить.

На бетонированной площадке, помимо автобуса, стояло с десяток «Волг», две «Чайки», крытый грузовик и желтые «Жигули». Позади в ворота въезжала еще одна «Волга». Тщательно расчищенные и присыпанные кирпичной крошкой дорожки вели в обе стороны к одинаковым не особенно приметным строениям из белого кирпича. Третья дорожка, самая широкая, шла вдоль кленов в коричневых почках и темных лиственниц прямо и под уклон туда, где виднелась покатая крыша с двумя затейливыми башенками. По этой дорожке и повела гостей Марина Александровна. Они переговаривались, поднимались по широким ступеням к высоким, гостеприимно распахнутым полукруглым дверям, над которыми нависала застекленная галерея второго этажа. Но, входя в двери, замолкали.