— Может быть, необходимо освежить твою память? — произнес Гарет.

Папа дико оглянулся, как будто ожидал, что из толпы выскочит орда рыцарей и изрубит его на месте. Впервые за этот вечер лютня Мортимера смолкла. Менестрель делал вид, что настраивает ее; сам же искоса наблюдал за Гаретом.

Фордайс потер затылок, взбив свои редкие волосы в хохолок.

— До несчастного случая со мной моими услугами пользовались многие сеньоры. Ваш отец был лишь одним из них. Я же не могу упомнить всего, не так ли? Карлеон лишь смутно припоминается мне. Да и какое это имеет значение? Я не упоминал еще о нашем подарке? Мы принесли вам дар в вашу честь. — Он хлопнул в ладоши. — Подарки, Фредди, принеси подарки!

Большой Фредди и Маленький Фредди стали привычно бороться за мешок. Папа дал Ирвину подзатыльник за то, что тот стоял раскрыв рот, и выхватил мешок. Он торжественно взмахнул рукой, и ржавый кубок с камина в Ревелвуде покатился по полу на юбку Ровены. В смущении, забыв о вызывающем поведении Гарета и буре чувств, которые он вызвал в ней, она протянула руку, чтобы набросить край своего наряда на жалкий подарок, но сапог Гарета опередил ее руку.

— Восхитительно, — сухо произнес он, подталкивая железяку носком сапога. — Но другой дар, полученный мной от тебя, куда лучше.

Прежде чем Ровена, задохнувшись от неожиданности, смогла предотвратить его следующий жест, рука Гарета скользнула под лиф ее платья. Она тихо ахнула от немыслимого потрясения, ощутив, как его теплая рука накрыла ее грудь, а пальцы начали грубо ласкать ее. Глаза папа расширились. Лицо Ирвина стало таким же фиолетовым, как отцовские рейтузы. Но хуже всего было медленное приближение к ним Маленького Фредди, сжимавшего и разжимавшего кулаки.

Ровена, с заалевшим лицом, в инстинктивном жесте гнева подняла руку. Она хотела ударить Гарета, совсем забыв о кубке, зажатом в руке. Она выплеснула его содержимое прямо в лицо Гарета. Он смотрел на нее, глупо мигая, и эль капал с его лба на подбородок. Затем его губы сжались, и он схватил Ровену за волосы, опрокинув ее себе на колени. Она могла видеть лишь его глаза, ставшие от жгучей ярости темными, как черный янтарь. Зубы Ровены были сжаты в таком же гневе.

Кто-то кашлянул, и звук этот громом разнесся в наступившей тишине. Все замерли, затаив дыхание. Гарет оторвал взгляд от глаз Ровены, увидев перед собой множество иных глаз, полных плохо скрытого удовлетворения. Они почти двадцать лет ждали подобного момента. Ждали увидеть в нем того человека, который убил Илэйн из Турэйна в ее постели. И дождались.

Его рука медленно ослабила хватку.

— Иди, — проговорил он, сжав зубы. — В свою комнату.

Она замерла, все еще прислоняясь к его коленям, чтобы не упасть. На мгновение он подумал, что она не повинуется ему, но Ровена, наклонив голову, тихо сказала:

— Как вы пожелаете, милорд.

Все шеи в зале вытянулись, поворачиваясь вслед за нею на всем ее пути сквозь толпу и вверх по лестнице. Голова ее была скромно опущена, но спина оставалась гордо выпрямленной.

Марли первая нарушила тишину насмешливыми аплодисментами.

— Мортимер! Можете вы дать нам развлечение лучшее, чем это?

— Я думаю, нет. Может быть, обратимся к Варфоломею. Медведь больше мужчина, чем я.

— Даже Марли больше мужчина, чем ты, — крикнул кто-то под восторженный рев толпы.

Никто не смел взглянуть на Гарета, вытиравшего последние следы эля с лица рукавом. Линдсей Фордайс отступил в толпу, утаскивая за собой Ирвина и Маленького Фредди. Пока карлик выводил Варфоломея в центр зала, Гарет взял кубок, который предложил ему Блэйн, и осушил его. Он знал, что должен следовать за неуверенно двигавшимся Фордайсом, однако, вместо этого, его горящий взгляд был прикован к лестнице, которая вела в спальню.

10

Гарет, спотыкаясь, прошел мимо двери комнаты, в которой он спал еще мальчиком. Затем возвратился и нащупал ручку. Ударившись головой о притолоку, он вошел в комнату. Застонав, захлопнул ногой дверь за собой и стоял, опустив голову, как бык, готовый к нападению. Вместо эля, который он поглотил в огромном количестве, чтобы смягчил свой гнев, он мог бы с таким же успехом пить воду. Его ярость разгорелась вновь, когда он увидел Ровену.

Ровена вовсе не ходила в отчаянии перед камином, заламывая руки. Она не сидела, съежившись, у окна с омраченным горем лицом. Она спала, уютно устроившись в середине огромной кровати, подобная ангелу в облаках меха. Ее золотистые волосы струились по подушке. Лоб был гладок и безмятежен — ни намека на беспокойные сны. Такого он даже и представить себе не мог.

Одной рукой он схватил за край меховое покрывало под нею и рванул его. Ровена была грубо сброшена на пол.

— Ага! — Гарет поднял покрывало вверх, как флаг победы.

Ровена села, моргая и потирая локоть. Вид Гарета мог бы напугать любого из самых стойких его противников. Он стоял, слегка расставив ноги. Его обычно безупречное одеяние было в беспорядке. Волосы торчали во все стороны, не укрощенные ни пальцами, ни гребнем. От него веяло опасностью, так же как и запахом эля.

— Моя кровать! — прорычал он, оскалив зубы.

Он стянул тунику, затем бросил покрывало обратно на кровать. Не снимая рейтуз, рухнул вслед за покрывалом. Кровать закачалась под его тяжестью.

Ровена посидела в наступившем молчании, размышляя над его странным поведением. Потом пожала плечами и свернулась на каменном полу, оставшись без мехов и покрывала. Дрожа от холода, перекати на спину. Она не представляла до этого, сколько острых краев было на этих камнях. Твердый выступ впивался ей в позвоночник. Несмотря на неудобство, ею овладело странное чувство покоя.

— Вы не имеете права, — вдруг тихо сказала Ровена.

Она даже не осознала, что сказала это вслух, пока искаженное лицо Гарета не появилось над краем кровати.

— Что ты сказала?

Она встретила его взгляд с совершенным спокойствием.

— Я сказала, что вы не имеете права касаться меня таким образом перед моим отцом.

— Не имею права? Не имею права?! — Гарет перелез через край кровати. Ровена попятилась, но его руки схватили ее за рубашку. Он легко поднял ее и швырнул на перину. — Я не имею права? Позвольте сообщить вам кое-что о моих правах, великолепная леди Ровена.Он навис над нею всем телом. Лишь его локти, упершиеся с обеих сторон от ее головы, препятствовали ему обрушиться на нее всем весом.

— Я выиграл вас в честной игре на пари. Ваш ублюдок отец поставил вас на кон, как любой порядочный человек ставит корову или клочок земли. Вы принадлежите мне со всеми потрохами. Я имею право сделать с вами все, что мне заблагорассудится, и имел это право с самого первого дня, когда увидел вас. Если я захочу протащить вас вниз по лестнице и раздвинуть ваши ноги прямо у ног вашего драгоценного папы, я имею на это право. Ни один мужчина в зале не осмелится обвинить меня за это.

Болезненная гордость Ровены делала ее излишне беззаботной.

— Они обвиняют вас совсем в других вещах, не правда ли?

Глаза Гарета сузились, превратившись в глаза незнакомца. Ровена пыталась отвернуться, но он держал ее за подбородок.

— Советую быть поосторожней. Я проглотил сегодня достаточно эля, чтобы изнасиловать пять девушек до рассвета без каких-либо угрызений совести.

— Если вы проглотили столько эля, то вряд ли способны на это, — возразила она.

— Вот как?

Он опустил на нее свое крепкое тело воина, и Ровена ощутила что-то огромное и твердое, коснувшееся ее живота. Глаза ее расширились. Сэр Гарет никогда не вступал в битву, не показав врагу свое оружие. Ровена вся сжалась от этого грубого прикосновения. Шерстяная ткань и полотно между ними вдруг стали казаться ей почти отсутствующими.

Ровена кусала губу и пыталась сдержать слезы.

— Вы и вправду хотите сделать то, в чем пытаетесь уверить моего отца?

Ее слезы оказались столь же отрезвляющими, как поток холодной воды. Гарет зарылся лицом в ее волосы.

— Я знаю, какая ты. Я уже знал таких раньше. Нежная и сладкая и так же смертельна, как отравленный мед. Если бы только твой отец знал, сколько сил мне понадобилось… Ни один мужчина в зале не осмелится обвинить меня за это. — Его горячие губы скользили по ее виску.

— Не смейтесь надо мной, — выдавила она. — Вы лишь использовали меня. Вы пригласили моего отца, чтобы унизить нас обоих в вашей хитрой игре. Вы притащили мою семью сюда в зимнюю пору, изголодавшихся и замерзших, зная, что в любое время их может настигнуть снежная буря.

— Почему ты защищаешь своего отца? — пробормотал он в ее волосы.

— Почему вы ненавидите его?

Гарет не отвечал. Его рот скользил по крошечным волоскам на ее виске, вниз, к уголку ее рта.

— Не расположили ли вы мою семью в комнате рядом? — Она спешила остановить его, прежде чем ей достанется вкус эля на его языке. — Чтобы они могли слышать мои мольбы и крики? Нет, Гарет, если вы хотите сделать из меня шлюху, вам придется сделать это в тишине, ибо я клянусь, что с моих губ не сорвется ни один вскрик.

Он схватил ее за руки.

— Если ты думаешь, что я не могу заставить тебя кричать, ты ошибаешься. — Его глаза говорили ей, что он имеет в виду не крик боли.

Ровена не успела вдохнуть, как его губы припали к ее рту. Она решилась сопротивляться, приготовившись даже к возможному наказанию за это. Но она никак не ожидала того, что произошло. Когда их губы встретились, весь его жестокий напор уступил место нежности столь же обезоруживающей, как и могущественной. Его язык коснулся ее губ, затем проник внутрь, неспешно наслаждаясь ее сладостью. Когда его пальцы сплелись с ее пальцами, Ровена тщетно пыталась обрести в себе внутреннюю опору, способную удержать от погружения в поглощающее ее море новых ощущений.

Его темная голова опускалась вниз, отодвигая рубашку, пока его рот не коснулся нежной вершины ее груди в ласке, не имеющей никакого отношения к тому грубому прикосновению в большом зале. Ее сосок вздрогнул и сжался под его языком. Она тихо застонала от немыслимого наслаждения и стыда, смешавшихся в ней. Этот тихий звук заставил Гарета поднять голову. Глаза Ровены были крепко зажмурены. Он тронул ее за подбородок, прося открыть их. Даже затуманенные слезами, ее глаза не потеряли своего блеска. В них все еще сияло то доверие, с которым она встретила его поцелуй в большом зале, доверие оскорбленное и подорванное, но все еще не сдающееся. Он уже видел когда-то такой взгляд голубых глаз, наполняющихся слезами. Ее доверие было непобедимым оружием. Оно уже одержало верх над нищетой и предательством с таким достоинством, которое было почти недоступно его пониманию. А теперь оно берет верх и над ним. Если бы он был мужчиной, способным упрашивать, он, может быть, смог бы умолить Ровену открыться навстречу его мятущейся душе и позволить ему погасить свою горечь ее исцеляющей теплотой.