Джорджетт Хейер - Черный мотылек

Милуард – бедняга Милуард уставился на Трейси и, заикаясь, пролепетал, что мы наверняка играем другой колодой. Я буквально задыхался! А Эндовер его поправил… Почему он это знал?! Больше никто этого не помнил, не обратил на это внимания – только он!

Как сейчас вижу: Джек напряженно застыл, высоко подняв голову, его синие глаза сверкают.

– Должен ли я понимать это так? Вы меня обвиняете, Бельмануар? – сказал он. Ах, как он был взбешен!

Трейси не сказал ни слова. Он только мельком взглянул на меня и снова отвел глаза.

Джек больно сжал мне плечо. Я ощущал его гнев… Дэр воскликнул, что такое предположение чудовищно. Чтобы Джон смошенничал!..

Трейси спросил, не его ли это карты. Боже! Я как сейчас слышу этот мягкий насмешливый голос!

Дэр побагровел (вы знаете, как с ним это бывает, Уорбертон). «Их открыли здесь, в вашем присутствии!» – крикнул он.

«Карстерз открыл», – улыбнулся Трейси.

Это была правда. Но почему это помнил один только Трейси? Они изумленно взирали на него. Дэр повернулся к Джеку, ища подтверждения. Тот кивнул. По-моему, он никогда не был таким надменным.

Вы помните, как Дэр любил Джека? Он попытался все замять – взять ситуацию в свои руки. Бесполезно! Мы были марионетками в руках опытного кукловода – этого дьявола, Бельмануара!

Он один управлял этой ужасной сценой… Он напомнил, что колодой пользовались только трое из нас: Джек, Милуард и я.

Джек засмеялся.

«Теперь вы еще Дика обвините!», – презрительно бросил он.

«Одного из вас – определенно, – улыбнулся Эндовер, – или Милуарда».

Тогда все поняли, что кто-то из нас троих должен был пометить карты. Милуард был сконфужен, но его никто не подозревал. Это был Джек – или я.

До конца моих дней я не забуду весь ужас этих минут. Если меня разоблачат – между мной и Лавинией все кончено. Говорю вам, Уорбертон: в тот момент я совершил бы любой грех! Ничто меня не остановило бы – я не мог ее потерять! Вы не представляете себе, что она для меня значила!

– Могу догадаться, сэр, – серьезно сказал адвокат.

– Нет, нет. Никому не понять глубины моего чувства! По-моему, и Джек не понимал… Я почувствовал, как он снял руку с моего плеча… Он понял правду. Я услышал, как он резко выдохнул через зубы воздух… Мне как-то удалось встать и повернуться лицом к нему. Я не оправдываюсь: я знаю, что вел себя подло. Я посмотрел на него и произнес его имя, словно я едва верю своим ушам. Так все и подумали. Но не Джек. Он понял, что я умоляю его о спасении. Он понял все, что я хотел ему сказать. Мгновение он только смотрел на меня. Я думал… думал… да простит меня Бог, я думал, что он мог бы взять вину на себя. Потом он улыбнулся. Да, я трус, но когда я увидел эту печальную, горькую улыбку на его губах, я почти готов был признаться во всем. Но только лишь почти… Я оказался слишком подлым.

Джек поклонился всем присутствующим и особо – Дэру. Он сказал: «Я должен перед вами извиниться, сэр».

Дэр бросился вперед, сжал ему плечо, крикнул, что не верит!.. Но Джек рассмеялся, и он отшатнулся от него, как от прокаженного! А все они! Боже, видеть, как они отстраняются, стараясь не глядеть на Джека! А лицо Джека бледнеет и мрачнеет… с каждой секундой… И все друзья поворачиваются к нему спиной. Девнант… даже Джим Девнант отошел с Ивенсом к камину.

Я не мог смотреть на Джека. Не смел. Я не мог подойти к нему – отстоять его. Не имел права. Я оставил его стоять там… посреди комнаты… одного. Все завертелось у меня перед глазами… мне было нехорошо…

Я упал на стул, пряча лицо. Мне было все равно: пусть они меня заподозрят. Но они не заподозрили. Они знали, как сильно мы любили друг друга, и не удивились, что я потерял власть над собой.

Я услышал мягкий голос Эндовера: он что-то рассказывал Дэру. О, они были прекрасно воспитаны, эти господа! Они пытались сгладить эту неловкость – отвернулись от Джека.

Джек снова заговорил. Как мужественно он сохранял гордость! Я точно помню, что он сказал: «Мистер Дэр, ваша милость, джентльмены – я приношу вам свои извинения за столь неприятную сцену. Позвольте мне уйти».

Ему не ответили. Я услышал, как он идет к двери… открывает ее. Я не мог поднять на него глаз. Он… он задержался у двери и… произнес только одно – «Дик!» – совсем тихо… Одному Богу известно, как я оказался рядом с ним! Кажется, я опрокинул стул. Это привлекло внимание Дэра. Он сказал: «Вы ведь не уходите, Дик…» Я крикнул ему: «Да!» – и тут Джек взял меня за плечо и вывел из комнаты.

И… и он сказал мне: «Бедный старина Дик!» Он ни словом не упрекнул меня! Он не позволил мне вернуться и сказать правду – я порывался это сделать. Да, Уорбертон, когда Джек подозвал меня к себе, я готов был во всем признаться… но… но Джек мне не дал. Он сказал: «Ради Лавинии»…

Уорбертон громко высморкался. У него дрожали пальцы.

– Что было потом, вы знаете. Мой отец выгнал Джека без копейки – друзья от него отвернулись. Вы помните горе моей матери! И вы знаете, что он уехал… что мы не могли найти его… когда мать умерла. Последние его слова ко мне были: «Сделай Лавинию… счастливой… и постарайся забыть… все это». Забыть это? Боже! Как я ни искал его, я больше ничего не слышал о нем до того дня, как… когда он… остановил меня. Тогда я был почти оглушен внезапностью происшедшего. Он… сжал мою руку… и… рассмеялся! Было так темно – я его почти не видел. Я только успел потребовать адрес, а потом… он уже скакал по пустоши. По-моему… даже тогда… он не держал на меня зла.

– И теперь не держит! – резко сказал Уорбертон. – Но, мастер Дик, если все это правда, почему вы даже теперь не снимете с него обвинения? Ведь…

Ричард покачал головой.

– Сейчас я не могу втягивать в скандал жену. Оправдав его, я погублю ее…

Уорбертон не знал, что говорить. Только после Довольно долгого молчания он откашлялся и сказал, что почтен доверием Карстерза.

Вы… э-э… говорили о том, какую роль в событиях той ночи сыграл его милость. Может быть, ваше… скажем… разыгравшееся воображение ее преувеличило?

Вероятно. Наверное, его необыкновенно сильная личность произвела на меня такое впечатление. Конечно, он не мог руководить мною так, как это мне показалось. Даже Бельмануар не сумел бы заставить меня сделать то, что я сделал. Но… но в тот момент мне казалось, что он толкает… толкает меня… заставляет обвинить Джека. О, несомненно, я был безумен!

Уорбертон с сочувствием посмотрел на Ричарда, вся его фигура выражала отчаяние. Потом адвокат словно ожесточился и вернул себе утерянную на время сдержанность.

– Вы… э-э… твердо намерены не пользоваться доходом с имения, сэр?

– Я не пал столь низко, мистер Уорбертон.

– Его светлость предоставляет в ваше распоряжение Уинчем и все его доходы. Его огорчит ваш отказ.

– Я к ним не притронусь.

Адвокат кивнул.

– Признаюсь, мистер Карстерз, я рад это слышать. Нет нужды снова беспокоить его светлость. По-моему, он не желает иметь связи со… своей семьей. Ему это слишком больно. Но он хотел передать вам привет, сэр. И ее милости тоже.

– Спасибо… Вы… не смогли выяснить его обстоятельства? Он не был с вами откровенен?

– Он очень скрытен, сэр. По-моему, он не несчастен.

– И… не озлоблен?

– Никоим образом, сэр.

Мистер Уорбертон встал, явно намереваясь идти. Ричард неохотно последовало его примеру.

– Вам… больше нечего мне сказать о нем?

– К сожалению, нечего, сэр.

Ричард медленно прошел к двери и открыл ее.

– Разрешите поблагодарить вас, сэр. Вы были так добры, что взяли на себя эту, я уверен, тяжелую обязанность. Я вам очень признателен.

Мистер Уорбертон низко поклонился.

– Не стоит благодарности, сэр. Мне всегда приятно быть чем-нибудь полезным семейству Карстерзов.

Он снова поклонился и вышел.

Ричард медленно вернулся к креслу. Через минуту он уже сидел, уставив невидящий взор в окно, положив на стол неподвижные руки. Так он долго сидел в полном оцепенении. Наконец, чуть слышно вздохнув, он пошевельнулся и взял перо. Окунув его в чернила, другой рукой он придвинул к себе пачку бумаг. Вскоре он уже сосредоточенно писал.

Минут двадцать перо бегало по бумаге. Потом замерло – Ричард повернулся к двери.

Дверь открылась, впустив леди Лавинию. Она вошла в комнату, шелестя юбками, с вышиванием в руках. Сделав мужу шутливый реверанс, она прошла к креслу с высокой спинкой и протянула пухленькую ручку, чтобы подвинуть его вперед. Впрочем, уже прикоснувшись к спинке пальчиками, она вдруг передумала и порхнула к кушетке, на которой и уселась, взметнув парчовыми юбками и тут же их расправив. Она занялась рукоделием, нервно и поспешно дергая иголкой.

Ричард молча наблюдал за ней, следя за каждым поворотом хорошенькой ручки, каждым движением белокурой головки.

Похоже, молчание пришлось не по вкусу миледи: вскоре она начала постукивать по полу своей изящной ножкой. Но он по-прежнему молчал – и она подняла на него свои чистые небесно-голубые глаза.

– Ты почему такой мрачный, Дик? Почему ты со мной не разговариваешь?

У нее был детский высокий голос и удивительная манера, растягивая фразы, заканчивать их полувопросом. Речь ее завораживала.

Ричард натянуто улыбнулся.

– В самом деле, милая? Умоляю, прости. Только что был Уорбертон.

Лицо ее сразу же помрачнело, пухлые губки капризно надулись.

– Он видел его.

– О? – особенно растянув это словечко, она произнесла его с нескрываемым равнодушием.

– Да. Джек от всего отказывается. Он просит меня быть его управляющим и использовать Уинчем по своему усмотрению. Он очень великодушен.

– Да, о да! И ты будешь, Ричард?

Он не ответил.

– Он… Уорбертон… говорит, что он мало изменился.

– О? – опять это певучее словечко – и крошечный зевок.

– Говорит, что, кажется… Джек… не держит на меня зла…