— Гм, тот же вид рака, как и у моей мамы.

— Какой?

— Рак груди.

— То есть, ты видела, как твои мама и бабушка страдали от рака?

Мне вдруг не понравилось то, что я почувствовала. Райан задавал вопросы не так, как это делал Блейк. Ему было все равно. И я почувствовала себя одинокой и смущенной.

— Не совсем. Моя бабушка скончалась от осложнений во время операции.

— Хм, печально. Ты готова идти?

— Определенно, — вставая, сказала я.

Маааааамочки!!!

— Я заеду за тобой около восьми завтра вечером, — сказал Райан, толкая двойные двери гостиничного комплекса. Его рука легла на мою шею, а его губы обрушились на мои. Отлично. Я изо всех сил старалась не поцеловать его в ответ. Да что, черт возьми, тут происходит? Я не могла нравиться Райану. Это больше походило на ослика, перед которым повесили морковку. Райан запал на меня? Ха!

— Что ж спокойной ночи, — сказала я, отпрянув от него.

— Спокойной ночи. Может, ты сможешь остаться завтра на ночь со мной.

У меня вырвался нервный смешок, и я пулей вылетела из машины.

— Может быть. Спокойной ночи.

Провести ночь? С Райаном? По дороге в пентхаус я обдумывала разные варианты что делать. Райан?

Я закрыла дверь и вздохнула с облегчением. Блейка внизу не было, и мне стало грустно, потому что я почти хотела, чтобы он тут был. Я приняла душ, избавилась от облегающего короткого платья, которое было не в моем стиле. Что я делала? Мне просто необходимо все выяснить с Блейком и перестать прятаться за этой ложью.

Я натянула шерстяные носки на свои замершие ноги, скользнула в длинную футболку и вернулась в гостиную. Сполоснув кружку из-под шоколадного молока и вытерев крошки от печенья, я налила себе стакан сока и пошла к стеклянной стене. Я смотрела на мерцающие огни города, тоскуя по своей маме. Я почувствовала вину, потому что не оплакивала ее уже несколько дней. Какой же дочерью я была? Я должна была быть мрачной, а не заниматься этой дурью. Я ведь еще не была достаточно взрослой, чтобы все это делать. Я даже не могла еще покупать пиво. И голосовать тоже не могла. Я глубоко вздохнула и подошла к фортепиано. Я провела рукой по золотой отделке крышки и подумала о своей маме. Я не подходила к этому инструменту с тех пор, как приехала сюда. Пи даже не знала, что эта большая штуковина может издавать звуки. Размышляя о том, как она сидела бы тут рядом со мной, пока я учила бы ее играть, я опустилась на скамейку и открыла крышку.

Мои пальцы слегка погладили клавиши, и небольшая улыбка появилась на моих губах. Я даже не сомневалась, что моя мама не давила на меня. Мой безымянный палец нажал на узкую черную клавишу самого высокого регистра справа. Я почувствовала ностальгию по музыке, о которой даже не подозревала. Мои глаза закрылись, я положила руки на белые клавиши и сделала глубокий вдох. Ноты полились, словно я никогда не переставала играть. Мне снова было одиннадцать, мои глаза были закрыты так, как учила меня мама, и я чувствовала музыку. Именно тогда я впервые почувствовала то, о чем она говорила.

Я неделями тренировалась играть эту мелодию. Это было так скучно, и я не понимала ее. Я не понимала, как можно чувствовать мелодию, которая мне так надоела, но тем вечером, я почувствовала ее. Моя мама обещала, что это случится.

На мне было серебристое платье с фиолетовым поясом. Подъем на сцену такого уровня заставляет тебя чувствовать благоговейный страх. Я поклонилась огромной аудитории и посмотрела на свою маму, сидящую в первом ряду. Она сложила руки у своего рта в молитвенном жесте, ее взгляд был направлен вверх, и она кивнула мне головой, чтобы я заняла свое место. Я закрыла глаза прежде, чем села на блестящую скамейку. Я очень сильно волновалась, боясь, что облажаюсь и разочарую свою маму. Это волнение было сильнее, чем страх выставить себя дурочкой перед всем Чикаго. Они пришли сюда не для того, чтобы слушать какого-то глупого ребенка. Они хотели послушать игру настоящих пианистов, как моя мама.

Все это время я не открывала глаз. Мои пальцы заученно легли на белые клавиши, и мелодия появилась сама собой. Все те дни занятий не могли подготовить меня к этому. Я почувствовала музыку всем своим телом, погрузившимся в эмоциональный транс, продлившийся еще три секунды после того, как прозвучала последняя нота. На целых три минуты я потерялась в другом мире. Мои глаза наполнились влагой. Я не видела зал, полный стоящих людей, я видела только свою маму. Я не слышала оглушительных оваций, эхом разносившихся по залу, я слышала, как слеза скользила по маминой щеке. Я не чувствовала сотен взглядов, направленных на меня, я чувствовала, как моя слеза катилась по моей щеке, подобно маминой.

— Шепот Сары, — мои наполненные слезами глаза затрепетали и открылись, и я увидела Блейка, сидящего на нижней ступеньке. Слеза скатилась по моей щеке, и я повернулась на тихий голос. — Это потрясающе. Ты не говорила, что умеешь так играть. И почему я не знал об этом?

Я улыбнулась и закрыла крышку,

— Ты многого обо мне не знаешь. Откуда ты знаешь название этого произведения? Не многие даже знают, кто такой Гольдони.

— Он написал несколько самых печальных произведений, которые известны человечеству, прежде чем покончил с собой в 1943. Шепот Сары был написан для его младшей сестренки. Она умерла от излечимой болезни. Религия ее родителей не позволила ей пройти столь необходимую операцию. Гольдони видел, как она умирала.

Вспомнив историю, которую моя мама столько раз мне рассказывала, я закончила.

— Он написал Шепот Сары, чтобы подарить ей голос, которого у нее никогда не было, — тихо сказала я тем же слишком эмоциональным голосом, каким говорила моя мама, рассказывая мне эту историю. Ее голос всегда был печальным, когда она говорила о Шепоте Сары.

— Это было красиво. У меня до сих пор нет слов.

— Ты не ответил на мой вопрос. Откуда ты знаешь, что это Шепот Сары?

Блейк встал со ступенек и направился ко мне. Чувства, которые вызывал только он, не заставили себя ждать.

— Я уверен, что моя мама просветила тебя на этот счет, — сказал он с обвинением.

— Нет, я спросила ее, почему у тебя есть фортепиано, но ты никогда на нем не играешь.

— И что она ответила?

— Спросить у тебя.

Я почувствовала прикосновение его ноги, но не двинулась с места. Блейк завел руки за спину и посмотрел на меня.

— Мой отец был основателем Конли.

— Не уверена, что знаю, что это.

— Это престижная музыкальная школа здесь, в Нью-Йорке.

— Что случилось с твоим отцом? — я бы почувствовала себя полной идиоткой, если бы он сказал, что его отец умер от рака. Может, он понимал. Может быть, Блейк стал таким человеком, потому что именно так он с этим справлялся.

— Он покончил с собой.

— Ничего себе, самоубийство?

— Почти. Он напился и врезался на машине в дерево.

— Ну, это не настоящее самоубийство. Когда он умер?

— Мне было семнадцать, и да, это было самоубийство. Он все время читал мне нотации о пьянстве за рулем. Он убил себя. Ему не нужно было этого делать. — Я не стала комментировать это. Кто я такая, чтобы учить его справляться со своей потерей? Он работал, а я рисовала на своем теле. — Скажешь мне кое-что, — попросил Блейк, когда я ничего не ответила.

— Сомневаюсь, но ты можешь попробовать, — улыбнулась я лукавой улыбкой.

— Почему я не могу заставить тебя кончить?

Я быстро выдохнула и расправила плечи,

— Я не думаю, что дело в тебе. Это странно.

— Что ты имеешь в виду?

— Я чувствую, — сказала я хриплым голосом, вглядываясь в его глаза.

— Что, например? — спросил Блейк, выпрямившись и придвинувшись ближе. У меня перехватило дыхание, когда его рука прикоснулась к моей талии, а его губы приблизились к моим.

— Что хочу этого. Что мои руки становятся влажными, и мое сердце пускается вскачь. В моем животе начинают порхать бабочки, и во рту все пересыхает.

— Что еще? — прошептал Блейк в мои губы. Я закрыла глаза, и наши лбы соприкоснулись.

— Я чувствую ощущение трепета глубоко внутри.

— Внутри? Это здесь? — прошептал Блейк, слегка наклонив голову вправо. Он скользнул рукой вниз и провел большим пальцем у меня между ног.

— Да, — задыхаясь, ответила я, стараясь не прильнуть к его губам.

— А сейчас ты это чувствуешь?

— Я описалась, — позвала Пи с верхней ступеньки. Я сделала глубокий вздох и крутанулась на гладком стуле. Мое сердце стучало громко и быстро, и я улизнула подальше от этого, чем бы оно ни было, и направилась к Пи.

Глава двадцать пятая

Я переместила Пи так, чтобы достать свой телефон и задержала дыхание. Включив его, я прочитала последнее сообщение.

БЕГИ!!! И Квинтон Форд. Он идет за тобой. Уезжай сейчас же.

И почему там ничего не было? Какая-нибудь инструкция. Я не знала, что делать, куда податься, или кому верить. Я слегка сжала Пи и оглянулась. Я провела пальцем по экрану, намереваясь открыть список своих контактов, когда остановилась.

Минуточку.

Куинтон Форд? Конечно. Мое новое открытие не слишком помогло мне выяснить, что делать, но, по крайней мере, мне было чем заняться. Я двадцать пятый раз вдохнула и набрала номер.

— Микки, ты не можешь звонить мне. Что ты делаешь? Все в порядке?

— Нет. Я в Нью-Йорке с Пи.