Было также сделано несколько уступок в пользу роскоши, хотя если бы Амброз задумался над крайней малочисленностью этих уступок, уже одно это должно было бы предупредить его, какого рода жизнь ему предстоит – ящик с книгами, набор шахмат и небольшая гитара. В самый последний момент, перед тем как сундуки были обвязаны веревками и отосланы на корабль, Мэри-Эстер разыскала Нелл и вручила ей еще одно сокровище – прекрасное распятие из слоновой кости с крестом из палисандрового дерева.

– Оно принадлежало твоей бабушке, – сказала Мэри-Эстер, – но, умирая, она оставила его мне. А ей самой отдала его моя прабабушка, Нанетт Морлэнд, поэтому твоя бабушка считала, что оно должно возвратиться в мою семью.

– Это та самая Нанетт Морлэнд, портрет которой висит в столовой?

Мэри-Эстер кивнула.

– Да, та самая. И вот теперь я возвращаю его тебе, моя дорогая. Я знаю, ты будешь дорожить этой реликвией, а она послужит тебе напоминанием, что наша любовь и молитвы всегда с тобой. Веруй в Господа нашего, Нелл, и крепко держись своей веры, что бы ни случилось.

Обе женщины печально смотрели друг на друга, отлично понимая, сколь опасным было это дерзкое предприятие.

– Я буду скучать по вам, мадам, – наконец промолвила Нелл.

Да, конечно, она будет скучать по всей семье, в которой выросла. Маловероятно, что Нелл вновь увидит хоть кого-нибудь из них.

Но когда на лондонской пристани все они взошли на борт большого корабля «Гренвель», готового к отплытию в Виргинию, в городок Джеймстаун: Амброз, Нелл, семеро кабальных слуг[34] и двое женщин, да еще тройка их личной прислуги, Рейчел, Феб и Остин, – Нелл поняла, что только у нее самой и Мэри-Эстер были мрачные предчувствия. Амброз, подобно своему отцу, воображал, что в этом Мэриленде он будет жить так же, как жил в Йоркшире, ну а слуги, если бы не думали то же, что и он, никогда бы, разумеется, не согласились составить им компанию.

В этом году, 1642-м от Рождества Христова, даже Рождество не было похоже само на себя. К уже привычным лишениям зимы добавились еще и вызванные войной. Хотя Йорк и почти весь север сохраняли верность королю, порт Гул по-прежнему находился в руках парламента, а дороги к портам на юге пролегали через занятые войсками парламента внутренние области страны, поэтому в этом году невозможно было добыть заморские товары, в обычных условиях вполне доступные.

– Апельсины и лимоны, имбирное пиво и сладкое вино… – ворчливо произнесла Анна Гетте, когда они присели в гостиной у окна. – Когда же мы увидим все это снова? И еще шелк, и ленточки… а когда я спросила у папы насчет нового платья к Рождественским праздникам, так он мне даже не ответил!

Наклонившись к окну, она протерла на замерзшем стекле чистое пятнышко и Посмотрела на морозный ландшафт. Даже вода во рву замерзла, а лебеди с озадаченным видом стояли на берегу. Время от времени то один, то другой из них пытался спрыгнуть вниз и, пробуксовав немного по льду, выскакивал обратно на берег.

– Глупые твари, – пробормотала Анна. Лебеди занимались этим вот уже полчаса. – Им бы давно уж пора научиться.

Гетта спокойно оторвала взгляд от своего занятия. Она нанизывала ягодки падуба на шелковый шнурок, делая ожерелье, такие же ягодки ярко сверкали на подоле ее бледно-голубого платья, словно капельки крови.

– Да ни к чему тебе новое платье, – заметила она. – В этом году совсем не будет больших балов, и даже если бы они и были, папа все равно не позволил бы нам бывать на них – ведь войска парламента так близко.

– О, тебе-то хорошо говорить, – раздраженно отозвалась Анна. – Тебе всего тринадцать, для тебя это неважно. А мне вот уже шестнадцать, и если я не буду знакомиться с молодыми людьми, то как же я вообще выйду замуж?

– Ну, папа об этом позаботится, – миролюбиво отозвалась Гетта, проталкивая иголку в Очередную ягодку.

Анна внимательно посмотрела на нее, раздражаясь еще больше, и вдруг вытянула руку и шлепком выбила цепочку со сверкающими ягодами из ладони сестры. Цепочка пролетела через комнату и ударилась о гладкий пол, и половина алых капелек рассыпалась во все стороны. Руки Гетты непроизвольно дернулись, чтобы спасти бусинки, а потом она посмотрела на Анну, и ее губы затряслись мелкой дрожью.

– Зачем ты это сделала? Анна крепко стиснула кулаки.

– Чтобы разбудить тебя! Да-да, разбудить и встряхнуть, размазня! Я не могу смотреть, как ты сидишь себе и сидишь, и ничего тебя не беспокоит! «Папа об этом позаботится». Ха-ха! Тебя даже не беспокоит то, что Рождество у нас будет скучным и отвратительным! Никаких званых вечеров, никаких танцев, вообще ничего приятного! Иногда мне кажется, что ничего приятного уже никогда больше у нас не будет, никогда, никогда!

– Будет, будет, – запротестовала Гетта, забыв о своем ожерелье и вместо этого спеша успокоить сестру. – Война ведь не будет продолжаться вечно. А когда она закончится, жизнь снова станет приятной.

– Когда она закончится, я уже стану старухой, – сердито сказала Анна, а Гетта рассмеялась. – Если будешь смеяться, я тебя отшлепаю! – закричала Анна.

– Ну и ладно, тогда отшлепай меня, если тебе от этого станет хоть немного легче, – миролюбиво предложила Гетта.

Кулаки Анны медленно разжались, и на ее лице непроизвольно заиграла улыбка.

– Ах, Гетта, просто дело в том, что…

– Да я понимаю. Все так тихо стало, когда уехали Амброз с Нелл. Кит с Малахией в армии, в Оксфорде, Фрэнк – в Нортумберленде. Но зато Ричард вернулся домой…

Анна презрительно фыркнула.

– Ричард! А что проку от него, если он со своей мерзкой женой, считает все мало-мальски приятное грехом? По мне было бы лучше, если бы он вообще не возвращался! Я уверена, что папа и вполовину бы так не тревожился насчет этих Ферфаксов[35] и армии мятежников, не будь здесь Ричарда.

– Да, это ставит его в очень щекотливое положение, – важно сказала Гетта. Анна толкнула ее.

– Ребенок! Да ты даже не понимаешь, что это означает. Ты просто слышала, как мама это говорит.

– Что я говорю? – спросила Мэри-Эстер, вошедшая как раз в этот момент. Пес, протолкнувшись вперед, подбежал к девочкам и ткнулся своей большой мордой в колени сначала одной, а потом другой. Его хвост так и метался из стороны в сторону. – Гетта, а почему твои бусинки на полу? Я считала, что ты делаешь ожерелье. И для кого же оно, мой цыпленочек?

– Для Хиро, – ответила Гетта, быстро вставая, чтобы подобрать бусинки.

Анна полупривстала, чтобы помочь сестре, а потом снова неуклюже опустилась на свое место у окна и нахмурилась.

– Это просто замечательно, – воскликнула Мэри-Эстер. – Завтра она приедет с малышом, поэтому мы должны подготовить для нее постель. Анна, сядь попрямее и не хмурься так. Тебе никогда не найти мужа с таким вот неприветливым видом.

– А как я вообще найду мужа, если у меня нет возможности знакомиться с мужчинами? – спросила Анна, мгновенно возвращаясь к своей давней обиде. – Мама, ну почему отец не хочет в этом году пригласить гостей? У нас же всегда бывало так много народу на Рождество?

– Дорогая моя, он просто не хочет привлекать к нам внимание, когда тут повсюду так много сторонников парламента. Ты же знаешь, что мы находимся очень близко к землям Ферфаксов, а поскольку у нас так много мужчин ушли на войну…

– Ах, черт бы побрал эту войну! И этих проклятых пуритан!

– Война скоро закончится, – попыталась успокоить дочь Мэри-Эстер. – И не забывай, что твой брат, который однажды станет хозяином этого дома…

– Наполовину брат, – поправила Анна. – И я не верю, что он станет хозяином. Папа никогда не допустит, чтобы какой-то пуританин владел Морлэндом.

– Ну хватит, Анна. Я вижу, тебе надо заняться каким-то делом. Помоги Гетте собрать ягодки, а потом можете обе прийти и помочь мне просмотреть ваши платья. Может быть, удастся их как-нибудь переделать. Пока идет война, мы должны быть бережливы.


Хотя Эдмунд сделал Ричарду, равно как его жене и слугам, больше уступок, чем нравилось ему самому, да и всем прочим в Морлэнде, Кэтрин и Ричарда их «достижения» не радовали. По вечерам, когда они уединялись за занавесями своей постели, а трое их слуг тем временем похрапывали в другом конце комнаты, они молились и подробно обсуждали свое положение, прежде чем окончательно отойти ко сну. Супруги спали в одной постели, не прикасаясь друг к другу, ибо Кэтрин лежала под одеялом, а Ричард поверх него, и между ними всегда находилось, сложенное белье. Именно Кэтрин и внушила Ричарду, что очистившиеся сердцем и душой никогда не вступают в плотские отношения, и что все эти похотливые помыслы ниспосланы самим дьяволом.

– Наш брачный союз предназначен Господом для более высокой цели, – то и дело говорила она и хвалила Ричарда за его сопротивление своему низменному естеству, пока тот, не всегда одобрявший свою подчиненную роль в их союзе, отказывался от каких-либо дальнейших порывов к сопротивлению.

Да ведь это было правильно. Он полюбил Кэтрин не столько за ее физические достоинства, сколько за умственные. Ну а если порой Ричард и испытывал страстный пыл и этакое стеснение, видел разные причудливые сны, то он даже и не трудился доискиваться причины этого. Ощущение стесненности и обделенное™ к этому времени уже в такой значительной мере стало частью его жизни, что он, пожалуй, затосковал бы по этим чувствам, если бы они вдруг исчезли.

– Муж, – начала Кэтрин в ту ночь, – мы ничуть не приблизили это семейство к Господу нашему. За все те месяцы, что мы пребываем здесь, ни единая душа не познала света истинной религии. Ни единая душа еще не спасена, Ричард! Ричард беспокойно заворочался.

– Я просто не знаю, что мы с этим можем поделать, – отозвался он. – Слуги меня ненавидят… Они даже со мной толком не говорят, когда я прямо их о чем-то спрашиваю.

– Ты начинаешь дело не с того конца, – строго проговорила Кэтрин. – Слуги в доме делают то, что и их хозяин. Твоего отца, Ричард, следует убедить закрыть эту церковь. Ты должен спасти его! А как только он возродится к новой жизни, мы сможем взяться и за остальных. За детей… надо будет только избавиться от священника-язычника. И твоя мачеха… впрочем, – задумчиво добавила она, – я не уверена, что с ней дело не пойдет еще труднее, чем с твоим отцом.