— Продолжай, — напомнила я.

— Ну, когда все это случилось, — начала она, — я ничего не знала, так как была еще мала. Но помню, что, когда мне было четырнадцать или пятнадцать, все вокруг говорили: “Филипп скоро придет в себя. Ах, если бы только он вернулся и поселился в своем доме. Глупо бродить по свету. И, в конце концов, у него есть обязанности”.

Думаю, беспокойство мамы было отнюдь не бескорыстно: дело в том, что Филипп очень заботился о ней. Она всего-навсего его кузина, но, как и его отец, он всегда помогал ей. А когда он уехал, ей стало некому рассказывать, какая она больная и как возросла плата за обучение дочерей.

Он все-таки вернулся домой — в тот год мне исполнилось шестнадцать. Все ужасно радовались. Они говорили: “Теперь он выздоровел и обязательно женится, обоснуется в своем доме и будет свято следовать семейным традициям”. И мне стало любопытно, почему Филипп уезжал и что произошло. Естественно, никто не хотел мне рассказывать. Они ходили вокруг да около, находили всяческие отговорки и отсылали меня за ответом друг к другу. В конце концов я все выяснила.

Элизабет замолчала.

— Что же произошло? — спросила я.

Она огляделась, как будто боялась, что нас могут подслушать.

— Надя, — проговорила она, — из-за него покончила с собой.

— Из-за него? — переспросила я. — Что ты хочешь этим сказать?

— Он не хотел жениться на ней, — объяснила Элизабет. — Она безумно любила его, но однажды у них произошла ссора — или что-то в этом роде, — и она выбросилась из окна Чедлей-Хауса.

— Какой ужас! — воскликнула я.

— Представляешь, какой разразился скандал! — продолжала Элизабет. — Более того, Филипп чуть не сошел с ума: он ведь тоже любил ее.

— Но если он любил ее, — сказала я, — тогда почему не женился?

— Он не мог, — ответила Элизабет. — Этот брак стал бы трагедией. Надя была наполовину индуской.

— Индуской!

Я, как эхо, повторила это слово. Вся история оказалась более фантастичной, более странной, чем я могла себе представить. Если бы я не была так уверена в искренности Элизабет, я решила бы, что она все выдумала.

— Индуска!

Так вот откуда эти загадочные темные глаза, правильный овал лица, чувственность ярких губ, этот изящный изгиб шеи и совершенная линия плеч!

— Кем она была? Расскажи мне о ней, — потребовала я.

— Я не смогла ничего выяснить, — сказала Элизабет. — Все домочадцы страшно скрытны в том, что связано с ней — когда они упоминают ее имя, в их голосе одновременно слышится и сожаление, и ужас. Кажется, она была актрисой, но, видишь ли, они все, что касалось ее, скрывали от меня, потому что… — Она заколебалась.

— Потому что хотели, чтобы ты вышла замуж за сэра Филиппа, — договорила я.

Элизабет покраснела.

— Как ты догадалась? — спросила она. — Он был так добр ко мне, когда я впервые вышла в свет. Полагаю, он все делал только ради мамы, но я, глупышка, считала, будто ради меня. Он устраивал балы в мою честь, давал маме кучу денег на наши с ней туалеты. Более того, он подарил мне жемчужное ожерелье и браслет, которые раньше принадлежали его матери.

Если быть честной, уже тогда я понимала, что он относится ко мне как к близкой родственнице, но и мне, и всей семье хотелось истолковывать его подарки совершенно иначе. Представляешь, как их это волновало. Полагаю, они ясно дали понять Филиппу, что они ждут от него. Как бы там ни было, но через три месяца его отношение ко мне внезапно изменилось. Он стал меня игнорировать. Естественно, я получала приглашения в Чедлей-Хаус, но не от Филиппа, а от его секретаря. С тех пор он больше ни разу не танцевал со мной на балах, не стремился к общению со мной. Но было уже поздно, Лин. Я влюбилась в него до умопомрачения.

Голос Элизабет дрогнул, в глазах заблестели слезы. Поддавшись охватившему меня сочувствию, я взяла ее за руку.

— Мне очень жаль, — сказала я. — Твоя жизнь, должно быть, превратилась в ад.

— Я до сих пор живу как в аду, — тоскливо проговорила она. — Понимаешь, мне кажется, я такая же, как Филипп — возможно, это наследственное, — я однолюб. Я не могу заставить себя обратить внимание на кого-то другого. Мне кажется, что на свете нет мужчин, которые были бы достойны его. Я способна думать только о Филиппе.

Глава 10

— Послушай меня, Элизабет, — сказала я. — Тебе надо взяться за ум.

Элизабет удивленно посмотрела на меня.

— Я-то думала, что ты, как истинная подруга, поймешь меня, — трясущимися губами промолвила она.

— Я действительно твоя подруга и прекрасно понимаю тебя, — заверила я ее. — Но как ты не видишь, что упускаешь свой шанс обрести счастье? Ты чахнешь. И в таком состоянии ты находишься целых восемь лет. Ты сдалась, у тебя болезненный вид. Так ты не привлечешь ни одного мужчину, не говоря уже о сэре Филиппе.

— Ты, конечно, права, — уныло промолвила Элизабет. — Но что я могу сделать? Посмотри, как я одета. Всем окружающим скучно со мной. Я старая дева, и все семейство не упускает случая лишний раз напомнить мне об этом.

— А ты не поддавайся, — с горячностью принялась я уговаривать ее. — Я понимаю, твои сестры намного моложе тебя, но ты никогда не заставишь меня поверить, что они умнее. У них есть юность, а у тебя — опыт. Держись на высоте, не обращай на них внимания, покажи сэру Филиппу, что ты собой представляешь. Пока ты будешь сидеть сложа руки, пока у тебя будет вид побитого щенка, он никогда не полюбит тебя!

Элизабет засмеялась.

— Ты так смешно выражаешься, — сказала она и тут же нахмурилась. — Я уверена, что ты права. Но ты и представить не можешь, как это сложно.

— О, отлично представляю, — запротестовала я. — Меня нередко охватывало чувство одиночества, я казалась себе ужасно некрасивой и никому не нужной. Временами я была в страшно подавленном настроении. Однако я знала, что это ни к чему хорошему не приведет. Я всегда верила, что, только собрав все свое мужество, можно достичь желаемого.

— Я выполню все, что ты предложишь, — наконец согласилась Элизабет.

Меня подмывало сказать “Забудь сэра Филиппа”, но я не решилась. Вместо этого я проговорила:

— Ты должна полностью перестроить свою жизнь. Пусть твоя мама не разрешает тебе работать, но она не может помешать тебе участвовать в каких-нибудь благотворительных мероприятиях. Ты когда-нибудь задумывалась об этом?

— Нет, — ответила Элизабет. — Я всегда сидела дома и выполняла самую противную работу, от которой отказывались все остальные.

— Так не делай эту работу, — посоветовала я. — На таких, как ты, всегда сваливают самое противное. Ты слишком добра, Элизабет, и легко поддаешься чужому влиянию. Прояви свою гордость, настойчивость, покажи, что ты уверена в себе, — и люди будут относиться к тебе по-другому.

— Тебе легко говорить, — заметила Элизабет. — Сравни свою внешность и мою.

— Ты будешь выглядеть более привлекательно, если немного займешься собой, — честно призналась я.

— Я уже отчаялась что-либо изменить, — грустно произнесла она.

— Пора кончать с подобным настроением, — сказала я. — Мы составим план, Элизабет, и ты дашь мне слово, что будешь придерживаться этого плана.

— Я уверена, что будь я столь же хороша, как Марлен Дитрих или Грета Гарбо, — проговорила Элизабет, — даже тогда Филипп не обратил бы на меня внимания. Слишком поздно: у него уже вошло в привычку игнорировать меня.

— Ну, Филипп Чедлей — не единственный мужчина на свете, — сказала я и, не дав ей вымолвить ни слова, добавила: — Не смей говорить, что только он может составить твое счастье — ты не пробовала связать свою жизнь с другими!

— Хорошо, не буду, — послушно промолвила Элизабет.

Мы еще немного обсудили эту тему и договорились встретиться на следующей неделе. Мы решили, что Элизабет придет ко мне, и я попробую сделать ей макияж, потом мы примерим некоторые из моих платьев и посмотрим, что ей больше всего подходит. После этого я очень ловко перевела разговор на Надю.

— Разве ты не могла хоть что-нибудь выяснить про нее? — спросила я. — Странно, что никто не хочет рассказывать тебе о ней.

— Мне кажется, я так сильно ее возненавидела, что не желала ничего слушать о ней, — призналась Элизабет. — Ведь я давно узнала о существовании портрета. Понимаю, я поступила нехорошо, но это получилось совершенно случайно.

Я пришла в Чедлей-Хаус с запиской от мамы, и мне пришлось ждать ответа. Мне сказали, что Филипп занят и мне следует подождать его в кабинете, куда он придет, когда освободится. Я села у камина, но тут у одной из его собак, которая лежала на диване, случились судороги. До сих пор у меня перед глазами стоит эта картина: собака задыхается и катается по полу. Я, естественно, позвонила, но слуги долго не шли, и тогда я открыла дверь в спальню Филиппа, решив, что найду там камердинера. Я никогда раньше не была в этой комнате. И хотя я страшно беспокоилась о собаке, я все же принялась оглядываться по сторонам и заметила портрет. В моем распоряжении было всего несколько секунд, потому что на мои крики прибежал камердинер. В следующий раз, когда мне предоставилась возможность, я рассмотрела портрет более внимательно.

— Откуда ты узнала, кто на нем изображен? — спросила я.

— Это было и так ясно, — ответила Элизабет. — Я знаю почти всех родственников Филиппа. К тому же она действительно похожа на индуску.

— Да, ты права, — согласилась я. — Но разве сэр Филипп никогда не заговаривал с тобой о ней?

— Он вообще со мной ни о чем не разговаривает, — сказала Элизабет. — Наверное, родственники своей настойчивостью напугали его. Он был так внимателен ко мне в первые месяцы после моего дебюта. Но потом мама все время старалась находить какие-то предлоги, чтобы оставить нас вдвоем, и я стала замечать, что его отношение ко мне меняется. Ему удалось выиграть битву с родственниками, хотя потом в этом обвинили меня.