Говорить с ней легко. Потому что ласка голоса и нежность смысла сказанных слов не могут повлиять на мои решения, но этот самообман взрывает эйфорию зажигательным фейерверком.      

- Что такое? Ты знала, когда согласилась уехать со мной, что рано или поздно тебе это предстоит. У тебя было время принять это. 

       Снова слезы. Впрочем, они никуда и не уходили. На исходе ночи я возьму ее рыдающую, поставлю на ней метку утверждения своей власти. Но еще очень рано, ночь только началась.

       С первым ударом ни с чем несравнимое ощущение бессмертия едва не сносит крышу. Я не слышу ее крик, любуясь отпечатанной на коже спины отметкой. В призрачно-сером свете спальни она кажется яркой до невозможности. Я никогда не теряю контроль. Это просто прилив крови к коже. Прости, не было времени разогреть тебя флоггером, да и особого желания тоже. Мой текст готическим шрифтом, в отличие от твоего курсива страсти, он не проникает под кожу, его дизайнерский принт на ней, сверху. Почему ты кричишь, я знаю, что это не та боль, которая будет вызывать подобные срывы голосовых связок. Расслабь мышцы, будут просто острые поцелуи. Но она меня не слышит.

       Взмах кисти, прежде чем я это осознаю - орудие порабощения в моей ладони обретает жизнь, независимую от воли. Вторая полоса крест-накрест плетет свой узор. Моя эйфория не от ее отчаянных криков, с которыми уходит последняя женская гордость. Ты раздавлена, кончилась эра твоей чарующей власти, заставившая меня прибегнуть к таким безжалостным методам. Ты больше не управляешь ни одной из сфер моего сознания. Еще два удара ложатся одновременно практически, параллельно друг другу. Слова слетают с губ раньше, чем я успеваю их осмыслить.

       - Ничтожная сука. Больше никогда не смей трясти мою душу. Играть со мной.

Десять. Помни об этом. Пока только пять. 

       На седьмом приходится поставить ногу в черном кожаном luigi ferrari на ее шею. Это сводит меня с ума, на миг забываю, что такой садистский жест был продиктован исключительно благими намерениями - передать, пусть даже через подошву туфель, извращенное подобие поддержки, шаткий канат, чтобы удержать на пороге безумия. Обратная сторона медали - непревзойденный восторг победителя. Она больше не нежная желанная рабыня в шелках у моих ног. Она именно вещь.Восемь. Вновь попытка спарринга нежности и удовольствия от проделанной работы в сознании - ее рыдания меняют свою тональность, но не под силу ей сегодня пробить кевлар моей черной сущности.

       - Ты думала, рабыня только лежит в шелках у ног своего господина, в ожидании обоюдного удовольствия?

Девять.

- Ты хорошая девочка. Только мне этого мало. Мне нужно твое беспрекословное послушание, и очень жаль, что ты не смогла сама этого дать. Сейчас было бы гораздо легче.

       Ее уничтожает не боль. Ее добивают мои слова. Так и должно быть. Мир делится на господ и рабов, иначе не бывает. Против воли, в десятый удар вкладываю дополнительную силу, прежде чем это осознаю. Наверное, острее боль, но все равно недостаточно для рассечения кожи. Достаточно для излишнего смирения, которое приходит через боль.

       От ее горьких слез рушатся стены. Все так, как я и предполагал. Я мог осыпать ее тело поцелуями вместо ударов, и произносить те же самые слова, эффект бы был идентичным. И непонятно, что бы больше разрушило барьеры агонизирующего сознания.Двумя пальцами бокал, в котором плещется янтарная жидкость, согретая совсем недавно моими ладонями. Наверное, стоило сделать с ней это раньше. Ее голова у моих ног. Останавливаюсь, намеренно подойдя ближе, давая благосклонный повод вспомнить, чего я от нее хочу, и прекратить свои страдания на сегодняшний вечер.Не понимает. Это вызывает даже подобие легкой растерянности. Д/с не подчиняется правилам, наверное, мы уникальны в этом замкнутом мире, каждый по-своему. После того, что я ей устроил, должна была поцеловать мои туфли без разговоров. Вслед за этим, смахнуть языком собственные слезы с черной кожи. Развязать зубами шнурки. Нет, мы даже в граничной степени унижения пытаемся бороться. Это хорошо. Жаль было заканчивать вечер столь примитивно.

       Нежно поднимаю за плечи, вглядываюсь в заплаканное лицо. Мой взгляд - очередной удар. Я знаю, что в нем любопытство и удовлетворение от того, что я увидел, никакого сожаления или сострадания. Ее зеленые глаза почти потеряли свой цвет. Генетически обусловленный самой природой окрас радужки самых опасных хищников, слабые отголоски древнего воинственного женского племени, которое проводило свою жизнь, прячась в лесах, сливаясь изумрудом взгляда с листвой, и роскошным черным оттенком волос - со стволами деревьев, чтобы, не раскрывая себя, поразить цель. Память предков сильна. Только сколько вас, таких несгибаемых красавиц, уволокли за волосы в пещеру древние мужчины-охотники?

       Зубы стучат о тонкое стекло бокала. Усталость берет свое. Нет сил сопротивляться, сильно слабая, чтобы отшатнуться, чересчур уязвимая, чтобы оттолкнуть ласку тех самых рук, которые только что причиняли ей боль. Судорожный глоток вызывает приступ кашля. Мне мало. Я усиливаю ее боль именно сейчас, бережно обнимая, массируя зажатые плечи, крепко прижимая к груди. Почувствуй. Мое сердце тоже бьется. Сходит с ума от одного твоего присутствия. Отмеряет чуть ли не бескрайние мили до инфаркта от твоей дерзости. Ты его вымотала. Заставила работать в ненормальном режиме, отключив прямую функцию. И все же, оно бьется. Так как и твое. Как и сердца других людей. Это вроде должно тебя успокоить. Убедить, что я не монстр, которым ты меня рисуешь в своем воображении, что в груди не осколок льда и не холодный расчетливый процессор. Убеждай себя. Заставь себя поверить в это. Сердце настоящее. Только оно закрыто таким щитом, который тебе никогда не пробить.

       Рубашка в области груди промокла от ее слез. Проходит не так уж и мало времени, прежде чем рыдания утихают, остается лишь надрывное дыхание и неосознанная попытка прижаться ближе. Хочешь моего садистского утешения? Лови, пока я выровняю дыхание перед новым этапом твоей неизбежной ломки.

       - Ты успокоилась? - риторический вопрос. 

       Она кивает, прикусывая пальцы. Но зря ты расслабилась и убедила себя, что все закончилось, все только начинается. Оставляю ее в том же положении, в которое поставил. На коленях. Даже не нужны слова, она будет послушной. Выбора нет. Карабин и цепь с кожаной петлей. Пора поменять дислокацию.    

  - Подними голову! - мне даже не приходиться добавлять к своим словам кубики льда. Ласка произношения бьет сильнее. Робкая попытка поймать мой взгляд. Что ты там ищешь? Ты это давно потеряла. Не будет сочувствия сегодня ночью, оставим это первым лучам солнца... если хватит соображения принять мои правила. Щелчок, несильный рывок за цепь. Вот и все. Ты больше не коварная соблазнительница, намотавшая на изящные тонкие пальчики мои нервы и инстинкты, ты мое животное на привязи. Моя вещь. Ошейник без поводка - деньги на ветер. Я тебя недооценил. У тебя есть еще силы сопротивляться неизбежному. Рывок в сторону, в глазах новый пожар униженной паники.      

- Нет!

       - Да. Ты с самого начала это знала, так ведь? Внимательно читала, или от тупого смеха на пару с подругой перелистнула страницу, как страшный кошмар?    

  Руки к горлу, отчаянная попытка сорвать эту моральную удавку с шеи. Попытка двумя руками разомкнуть тугую сталь крепления цепи, конец которой в моих руках. Это может получиться. Сколько слабым девичьим ладоням бороться с металлом и жесткой кожей?    

  Звук пощечины разрывает сгустившуюся тишину с привкусом отчаяния. Пресекает даже призрачную попытку сбежать в осмысление того, откуда мне известно про вечер больших приколов. Жду новых приступов слез, но полу шоковое состояние захватывает. Это может длиться долго. Мне нужны ее эмоции. Если не доходит через боль, дойдет через слова.

       - Ты спрашивала, помнится, вчера, что же я буду делать, если это когда-нибудь случится с моей дочерью? Как бы ты этого не хотела... как бы ты ни рисовала у себя в голове эту картину, сука... Как бы не взывала к своим святым чертям с требованием проклятия через поколение, этого никогда не произойдет. Во-первых, за свою дочь я убью. Закатаю в бетон вместе с семейством того, кто посмеет о ней даже подумать в таком ключе. Во-вторых, с ней такого просто не сможет произойти. Ее мать будет думать головой, а не пятой точкой, бросая вызов таким, как я. Поэтому с ней в принципе не будут происходить те вещи, которые я делаю с тобой.

Слова просто падают тяжелыми каплями дождя, без стука и грохота. И, вопреки всем ожиданиям, не вызывают рыданий. Казалось, погружают в шок еще сильнее. Усвой это. Осознай. Ты рабыня. У тебя нет права рассчитывать на то, что однажды ты станешь для хозяина кем-то большим, чем сосуд для спермы и холст для отработки ударов. Это то, во что я могу тебя превратить не дрогнувшей рукой.

       Я никогда этого не сделаю. Видит бог, меня ужасает сама мысль об этом. Ты терпишь это потому, что твои пределы выносливости запредельно высоки - будь по-иному, ты стала бы для меня одной из многих, кто ломается слишком скоро, и с кем у меня предельно короткий разговор. Пробудила чувства в сильном мужчине - имей смелость отвечать за свои поступки...

       Что-то вырывает меня из задумчивости с резкостью порыва ледяного ветра. Она улыбается сквозь слезы. Сердце пропускает глухой удар. Это неправильно. Так не должно быть. Она должна плакать и дальше. Или сделать то, что я потребовал, и спустя миг после этой капитуляции уснуть в моих руках, пусть потерявшей саму себя, но с чистой душой, на которой я напишу новую историю наших отношений. После этого твои слезы навсегда утратят привкус обреченности. Они будут сладкими, ты их даже не захочешь от меня скрывать. А я, со своей стороны, сделаю все, чтобы рыдания этой ночи стали последними.Ее голова запрокидывается назад, натягивая цепь в моей ладони. Стараюсь не замечать, как от этой улыбки кровь застывает льдом. Рано ей еще кристаллизироваться. Это не конец.