— Но… но он же живет… грабежами!

Вобертон сложил колечком тонкие губы.

— Разве нет? — настаивал Карстерс.

— Он хочет, чтоб мы поверили в это, сэр.

— Но разве это не правда? Ведь он остановил меня на дороге!

— И ограбил, сэр?

— Ограбил? Ну, подумайте, Вобертон, как он мог ограбить родного брата?

— Прошу прощенья, мистер Карстерс, вы правы. Его светлость никак не мог ограбить родного брата. Впрочем, хотел бы я видеть человека, способного на такое…

Какое-то время они молчали. Огонек подозрения, было померкший в глазах Карстерса, вспыхнул с новой силой. Щеки его побледнели и он дважды облизал губы… пальцы рук, лежавшие на спинке кресла, непроизвольно сжимались и разжимались. Глаза вопрошающе и лихорадочно всматривались в лицо адвоката.

— Джон сказал вам… сказал… — начал он и замолк.

— Его светлость ничего не говорил мне, сэр. Он был невероятно сдержан в выражениях. К тому же граф не мог поведать ничего такого, чего бы я не знал.

— Что вы имеете в виду, Вобертон? Что это вы все крутите? Что пытаетесь скрыть от меня? Говорите!

Вобертон, сцепив руки, поднялся.

— Просто я очень хорошо знаю вас, мастер Ричард.

— Ага! — Карстерс пригнул голову, словно принимая удар.

Снова наступила пауза. Огромным усилием воли Вобертон взял себя в руки и снова нацепил на лицо маску полного безразличия. Ричард, мучительно выкрикнувший это последнее слово, тоже, похоже, успокоился. Сел и на лице его отразилось явственное облегчение.

— Вы узнали правду… от Джона? Он собирается… разоблачить меня?

— Нет, сэр. Узнал, но не от него. И он никогда и ничего о вас не скажет.

Ричард поднял глаза. Теперь в них светилась неприкрытая боль.

— Вот как? — удивился он. — Тогда вы?..

— Я тоже не скажу, сэр. Дал слово его светлости. Все эти годы я молчал ради вашего отца, теперь буду молчать ради него, — он задыхался от волнения.

— Так вы… э-э… неравнодушны к Джону? — все тот же усталый, апатичный голос.

— Неравнодушен? Господи, мастер Дик! Да я люблю его!

— Я тоже… — еле слышно откликнулся Ричард.

Ему не ответили и он снова поднял глаза.

— Вы мне не верите?

— Когда-то верил, сэр. Теперь же… — он пожал плечами.

— И тем не менее, это правда, Вобертон. Я бы отдал все на свете, чтобы той ночи не случилось.

— Не слишком верится, сэр. Ведь только от вас зависит вернуть брату доброе имя. А вы молчите…

— Вобертон, я… О, неужели вы действительно думаете, что мне безразличен тот факт, что брат мой — пария?

При виде искренней муки в серых глазах милорда Вобертон немного смягчился.

— Мастер Ричард, я бы хотел думать о вас только хорошее. Мастер Джек не сказал мне ничего. Не могли бы вы… э-э… объяснить, как же так вышло, что вы позволили ему взять на себя вашу вину?

Ричард пожал плечами.

— Этому нет объяснения! И прощения мне тоже нет! Я заставил его!.. Джека, своего брата! Потому, что сходил с ума от любви к Лавинии… О, Боже мой, одна мысль об этом способна свести с ума! Я думал, что смогу забыть… И тут… тут я его встретил! И как только увидел, тут все оно и вернулось. Нет с того дня мне покоя, но и сознаться во всем я тоже не в силах. И никогда не скажу ничего. Никогда!

— Скажите мне, сэр, — умоляющим тоном произнес Вобертон, растроганный вопреки всем своим ожиданиям.

Ричард обхватил руками голову.

— Все это было каким-то сплошным кошмаром!.. Наверное, я просто сошел с ума… Сам не понимал, что творю. Я…

— Погодите, сэр, успокойтесь. Помните, мне ведь о том ничего не известно. Что заставило вас пометить карты?

— Долг Гандри. О том, чтобы попросить у отца, не могло быть и речи. Надо было срочно раздобыть денег. Я не мог допустить скандала… Я ведь уже говорил, что сходил с ума по Лавинии. Просто думать ни о чем другом не мог! И к Джону стал относиться хуже, потому что думал, что он в нее тоже влюблен. Мысль о том, что скандал отберет ее у меня, была просто невыносима. И тут нас приглашают к Дэру. Я проигрывал и знал, что не смогу рассчитаться. Господи! Джек играл с Милвордом до меня и выиграл. Помню, как все подшучивали над ним, говорили, что счастье вдруг от него отвернулось — ведь Милворд всегда проигрывал в карты. Потом мы с Милвордом стали играть той же колодой… Кажется, там был еще один стол… Дэр играл с Фитцджеральдом, кто-то играл с Джеком в фаро. Я еще слышал, как Джек сказал, что удача снова от него отвернулась, а потом все они засмеялись. А я все проигрывал…

Тут вдруг булавка выпала из галстука мне на колени… Никто вроде бы этого не заметил. Я подобрал ее и в голове промелькнула мысль, что ею можно пометить карты. Какой презренный поступок! Я отчетливо понимал это. Как раз в этот момент в руке у меня был туз треф. И я царапнул карту булавкой, в уголку. Все оказалось так просто… Постепенно я пометил все четыре туза и трех королей.

Никто не заметил, но я все равно ужасно нервничал и не осмелился метить дальше. Потом вколол булавку в галстук. И вскоре начал выигрывать, понемногу. Тут к нам подошел Трейси Бельмануар, посмотреть на игру. С этого момента все пошло наперекосяк. Это было начало беды…

Трейси стоял у меня за спиной и смотрел… Я чувствовал, как он навис надо мной, словно огромная черная моль… Не знаю, сколько он простоял так, мне показалось, что вечность. Я физически ощущал на себе его взгляд… Хотелось кричать, я видел, как дрожат у меня руки…

И тут вдруг он шевельнулся. Я как раз сыграл тузом червей. «Минуточку», — произнес он таким тихим зловещим голосом.

Милворд удивился. Я пытался убедить себя в том, что этот дьявол ничего не заметил… Отметина на карте была такая слабая, что я сам ее едва различал. И еще казалось невозможным, чтоб сторонний наблюдатель мог разглядеть ее. Он шагнул вперед. Помню еще, что он коснулся моего плеча. Помню, как сверкнули под лампой его бриллианты. Думается, мозг мой пребывал в неком странном оцепенении, я только и мог, что говорить: «Экстравагантно, Дьявол! Как экстравагантно!» и смотреть на его переливающиеся бриллианты. Потом я вспомнил: «Ведь он брат Лавинии, но мне он не нравится, нет, категорически не нравится!..» Словом, в голову лезли всякие глупости, а в горле у меня пересохло.

Он склонился над столом… протянул свою белую-пребелую руку, перевернул карту… поднес к глазам лорнет и долго смотрел на туза. Потом уронил лорнет и вытащил табакерку… На крышке было эмалевое изображение Афродиты. Я помню ее так отчетливо…

Потом я услышал, как Трейси просил Милворда осмотреть карту. Меня так и подмывало вскочить и удушить его… Едва сдержался, — Ричард сделал паузу, потом провел рукой по глазам и содрогнулся. — Милворд увидел царапину. И закричал: «Меченые карты!» Тут в один миг наш стол окружили. Все были так возбуждены. Джек положил мне руку на плечо, они с Дэром начали перебирать колоду. Но я смотрел только на Трейси Андоверского. Он выглядел так зловеще в этом черном своем одеянии. Глаза полузакрыты, лицо такое бледное… И он тоже не сводил с меня глаз, казалось, он читает мою душу. На секунду я поверил в то, что он знает! Мне хотелось вскочить и закричать, что все это неправда, он ошибается! Мне хотелось выколоть ему глаза! Одному Богу известно, что я мог бы натворить, но… Но тут он отвернулся и взглянул на Джека — у того на лице сияла так хорошо знакомая мне насмешливая улыбка. Так бы и убил его за эту улыбку!.. Мне показалось, что Джек прочитал эту мою мысль, потому что он бросил карты и уставился на Трейси.

Все смотрели только на них… Ни один человек — на меня. Если бы они сделали это, то наверняка узнали бы правду, но они глаз не сводили с Трейси и Джека… Помню еще Фитцджеральд обронил платок, и я начал разглядывать его с преувеличенным вниманием. И все удивлялся, отчего это он его не поднимет, как вдруг Андовер заговорил снова: «А удача, оказывается, вновь улыбнулась Карстерсу!». Что-то в этом роде, Вобертон! И еще в голосе его звучала такая ехидная вопросительная нотка…

И тут, не успел Джек ответить, как все закричали, разом. Дэр кричал: «Позор!» Трейси. И все смеялись над Трейси, хохотали от души. Но я заметил, как они обмениваются подозрительными взглядами. Им казалось странным, что Джеку сперва так везло, а потом, как только он отошел от этого стола, удача от него отвернулась.

Милворд… бедный глупый Милворд все смотрел на Трейси, а потом вдруг пробормотал, что, наверное, мы играли другой колодой. Я едва дышал… Тут Трейси поправил его. Откуда он знал? Никто этого не помнил, никто ничего не заметил, кроме него…

Я увидел Джека — он стоял прямо и неподвижно, слегка запрокинув голову, и синие глаза его сверкали. «Я так понимаю, вы обвиняете меня, Бельмануар?» — спросил он. О, он был просто вне себя от ярости! Трейси не ответил ни слова. Только поглядывал на меня и тут же отводил взор.

Пальцы Джека впивались мне в плечо. Я физически ощущал его гнев… Дэр выкрикнул, что подобные предположения просто нелепы. Разве можно обвинять Джона в мошенничестве?

Трейси спросил, его ли это карты. Бог ты мой, как сейчас слышу его вкрадчивый насмешливый голос!..

Дэр весь побагровел — вы знаете, как он умеет краснеть, Вобертон.

«Колода вскрыта в вашем присутствии, за столом!» — воскликнул он.

«Карстерсом», — улыбнулся Трейси.

Так оно и было. Но почему именно Трейси запомнил это? Только он и никто другой?.. Все смотрели на него с выражением крайней растерянности. Дэр обернулся к Джеку, ища поддержки. Тот кивнул. Так высокомерно… Обычно это было ему не свойственно.

Вы же знаете, как любил Дэр Джека. Он пытался спасти его, взять ситуацию под контроль. Но напрасно! Все мы были не более, чем марионетки в руках этого Дьявола, Бельмануара! Чтоб один человек сумел заварить такую кашу!.. Он заметил, что этой колодой играли только трое: Джек, Милворд и я.