Джорджетт Хейер - Черная моль

— Разве это нельзя забыть?

— Нет, мадемуазель. Это всегда будет со мной.

— Но разве не лучше забыть, во всех отношениях?

— Это всегда будет стоять на пути.

Оказывается, этот мертвый, механически звучащий голос принадлежит ему. В голове неотступно звенела и билась одна лишь мысль: «Ради Дика… ради Дика. Ради Дика ты должен молчать». И он решительно тряхнул головой и весь подобрался.

— На пути к чему? — спрашивала Диана.

— Я… никогда не смогу просить женщину стать моей женой, — ответил он.

Диана рассеянно обрывала лепестки роз, тонкие, душистые они медленно падали на землю.

— Не понимаю почему, сэр…

— Ни одна женщина не согласится разделить мой позор.

— Ни одна?

— Нет.

— Вы говорите так уверенно, мистер Карр. Вы что, уже просили… какую-нибудь даму?

— Нет, мадемуазель, — Карстерс весь побелел, она же, напротив, так и залилась краской. Но в руках он себя держал.

— Тогда, — произнесла она хрипловато и еле слышно, — тогда… почему бы вам не попробовать?

Она заметила, как тонкие пальцы еще плотней стиснули ветку дерева. Темно-синие глаза на белом, как мел, лице, казались почти черными.

— Потому, мадемуазель, что это был бы поступок… человека…

— Какого же человека, мистер Карр?

— Труса! Подлеца! Негодяя!

Вторая роза разделила участь первой.

— Но я слышала, что некоторым женщинам… нравятся именно трусы… и негодяи… и даже подлецы, — дразняще звенел голосок. Владелица его сквозь ресницы наблюдала, как белеют костяшки пальцев милорда на темном фоне древесной коры…

— Но только… не той даме, которую… я люблю, мадам.

— О?.. Отчего это вы так уверены?

— Уверен. Она должна выйти замуж за мужчину с незапятнанной репутацией, а вовсе не за… безымянного героя, который зарабатывает на жизнь… игрой… и разбоем на большой дороге.

Он догадывался, что огромные карие глаза сверкают сейчас от непролитых слез, однако упорно избегал заглядывать в них. Теперь сомнений нет, он ей не безразличен, и она тоже знает о его чувствах. И он не смеет уйти, не дав ей понять, что разделяет эти чувства. Ее нельзя обидеть, ей следует намекнуть, что он просто не смеет признаться ей в любви. Но как же это тяжело, особенно когда она смотрит на него таким скорбным взглядом, а в голосе ее звучат такие умоляющие нотки… Он весь дрожал.

— Должна ли, сэр?

— Да, мадемуазель.

— Но допустим… допустим, этой даме безразлично? Допустим она… любит вас и… и хочет разделить с вами ваше бесчестье?

Вся земля у ее ног была усыпана алыми лепестками, а розы вокруг все кивали и покачивались. Легкий бриз шевелил ее локоны и кружево платья, но Джон запрещал себе смотреть, ибо искушение немедленно сжать ее в объятиях могло оказаться слишком велико. Она готова предложить себя ему, готова пойти на все, лишь бы быть с ним! Простыми незамысловатыми словами давала она это понять, а он… он должен ее отвергнуть!..

— Стоит ли этой даме… Жертвовать собой таким… таким образом, мадемуазель? — спросил он.

— Жертвовать!.. — она затаила дыхание. — Вы называете это жертвовать?

— Как же иначе?

— Я… я… думаю, вы не слишком умны, мистер Карр. Просто… вы совсем не понимаете женщин… Вернее, понимаете, но не совсем. Она ни за что не употребила бы этого слова.

— В конечном счете не так важно, как бы она это назвала, мадемуазель. Она погубила бы свою жизнь, а этого допускать нельзя.

Белая роза присоединилась к своим товаркам, в клочья разодранная пальчиками, унять дрожь в которых никак не удавалось.

— Мистер Карр, но если эта дама… любит вас… разве это честно по отношению к ней… не сказать ничего?

Повисла долгая пауза, затем милорд набрался смелости и солгал:

— Надеюсь, что со временем… она забудет меня.

Диана так и замерла на скамье. Розы были забыты, бриз вздымал опавшие лепестки у ее ног легко, почти игриво… Где-то в кустарнике пела птица, на одной рыдающей горловой ноте, а вокруг, отовсюду, доносился несмолкающий щебет и стрекотание. Солнце купало сад в своих ярких лучах, наполняя его блеском и очарованием. Но для этих двух молодых людей его красоты сейчас не существовало — весь мир казался погруженным во мрак.

— Понимаю… — прошептала наконец Диана. — Бедная дама!

— Будь проклят тот день, когда она увидела меня входящим в ее жизнь!.. — простонал он.

— Да, проклят, — эхом откликнулось ее израненное сердечко.

Он склонил голову.

— Остается лишь надеяться, что она не будет думать обо мне слишком уж плохо, — еле слышным шепотом произнес Карстерс. — И что отыщет в своем сердце хоть каплю жалости… и ко мне тоже…

Она поднялась и, шурша юбками по траве, пошла к нему, умоляюще протянув руки.

— Мистер Карр…

Он не позволил себе заглянуть в эти карие с золотистыми искорками глаза. Он должен помнить о Дике… своем брате Дике.

Взяв в руку кончики ее пальцев, он склонил голову и поцеловал их. Затем развернулся на каблуках и поспешно зашагал прочь, вдоль зарослей кустарника, к лесу, с головой, пылающей от страсти и чувством бессильной ярости. Надо забиться в какой-нибудь тихий уголок, в глушь, побыть одному и побороть того дьявола, что так и подначивает его громко, во весь голос выкрикнуть правду и забыть, таким образом, о долге во имя любви.

Диана же так и осталась стоять среди разбросанных по земле лепестков, похолодевшая, неподвижная, с неизбывной тоской во взоре и болью в сердце.

Джим Солтер аккуратно сложил один из жилетов милорда и поместил его в раскрытый саквояж; затем взял плащ и разложил его на кровати, приготовившись сложить таким образом, чтоб ни одна складка не испортила потом его внешнего вида. Вокруг были разбросаны вещи милорда: кружевные манжеты и галстуки делили один стул; шелковые чулки — другой; на плечиках висели блистающие великолепной отделкой камзолы; туфли всех фасонов с красными и белыми каблуками, шлепанцы и сапоги для верховой езды выстроились рядами, ожидая своей очереди; парики кокетливо свисали со специальных подставок, а на дне одного, уже почти уложенного баула виднелась целая стопка белоснежных батистовых сорочек.

Джим уложил плащ в саквояж и бережно, даже как-то трепетно, расправил складки, одновременно размышляя над тем, куда же запропастился его хозяин. Милорда не было все утро, а вернувшись, он выглядел таким больным, что Джим забеспокоился и пожалел о том, что вскоре им предстоит покинуть Хортон-хаус. Некоторое время спустя милорд удалился в кабинет с хозяином и Джим полагал, что, по всей вероятности, он все еще находится там. Он уже протянул было руку за очередным жилетом, но не успел коснуться его, поднял голову и прислушался. На лестнице послышались чьи-то тихие торопливые шаги, затем они раздраженно прошелестели по коридору. Дверь резко распахнулась — на пороге стоял милорд. Джим взглянул на хозяина с некоторой опаской и с замиранием сердца заметил, что синие глаза гневно сверкают, а красивые губы сжаты в плотную бескомпромиссную линию. Изящная рука, сжимающая дверную ручку, изогнулась печально знакомым Джиму образом, и он понял, что милорд пребывает не в самом радушном настроении.

— Ты закончил? — рявкнул Карстерс.

— Не совсем, сэр.

— Я хочу уехать в этом году, а не в следующем, если тебе, конечно, не все равно!

— Да, сэр. Просто я не знал, что вы так торопитесь, сэр…

Ответа не последовало. Милорд прошелся по комнате, окинув взглядом разбросанные повсюду вещи.

— Где мой костюм для верховой езды?

Джим нервно вздрогнул.

— Я… э-э… уже упаковал его, сэр. А что, разве он вам нужен?

— Разумеется, нужен! Иначе в чем, как ты полагаешь, я должен ехать?

— Я думал, вы поедете в карете, ваша милость.

— Нет. Алый костюм и немедленно!

Он уселся в кресло перед туалетным столиком и взял пилочку для ногтей.

Джим мрачно взирал на его отражение в зеркале и не думал повиноваться. Через минуту милорд резко обернулся к нему.

— Ну? Что стоишь? Или не слышал?

— Э-э… сэр, слышал, но вы уж… извините, сэр, но не кажется ли вам, что не слишком разумно пускаться в такое путешествие сегодня?

Пилочка с грохотом упала на столик.

— Я еду в Хорли сегодня же днем! — в голосе хозяина отчетливо звучала угроза.

— Да дотуда миль пятнадцать, не меньше, ваша милость. Не лучше ли…

— Черт побери, Джим, заткнешься ты наконец или нет?!

Солтер сдался.

— Хорошо, сэр, слушаюсь, сэр, — сказал он и извлек красный костюм. — Тогда багаж я отправлю каретой и оседлаю кобылу и Питера.

— Никаких Питеров! Поедешь в карете.

— Нет, сэр.

— Что значит «нет»?

Милорд гневно смотрел на Солтера. В голосе звучали ледяные нотки.

— Ты забываешься, Солтер.

— Прошу прощения, сэр.

— Ты поедешь с вещами, как обычно.

Джим, поджав губы, сердито запихнул одну туфлю в свободный уголок саквояжа.

— Понял?

— Очень даже хорошо понял, сэр.

— Тогда, значит решено.

— Нет, сэр.

— Да что за дьявол в тебя вселился?!

— Прошу прощения, сэр, но я не позволю… просто не могу позволить ехать вам верхом одному да еще с незажившей раной… — в тихом голосе, каким он произнес эти слова, не было и намека на дерзость или неподчинение, однако звучал он достаточно твердо.

— Ах, вот как? Ты что же, вообразил, что я ребенок?

— Никак нет, сэр.

— Или не могу о себе позаботиться?

— Я думаю, вы слабее, чем вам кажется, сэр.