— Да как ты смеешь, Трейси! А ты сам? Разве сам ты не столь же эгоистичен?

— Я точно таков же. Просто полагаю, ты была бы куда счастливее, если б отодвинула это свое «я» на второй план.

— Чего и тебе советую.

— Моя дорогая Лавиния, когда я испытываю потребность в чем-то, я этого непременно добиваюсь. Вот сейчас, к примеру, я вполне счастлив и всем доволен.

— Ты не добрый! — возразила она. — И все время надо мной смеешься.

— Прошу, прими самые искренние извинения! Буду рад видеть тебя в Андовере, если, конечно, Ричард позволит.

Личико ее так и просияло, словно по волшебству.

— О, Трейси! Мне так хочется снова почувствовать себя счастливой и беззаботной! Ведь знаешь, из-за траура я уже не могу сейчас принимать. Но там, в Андовере, беспокоиться не о чем, там я могу развлекаться, сколько душе угодно, не заботясь о том, что при этом обижу кого-либо! О, ну ступай же скорее к Дики, ступай!

Он лениво поднялся.

— Могу представить, как ты испытываешь терпение Ричарда, — заметил он. — К счастью, эта твоя порывистость ничуть меня не раздражает. Идем же искать Ричарда!

Спускаясь по широкой парадной лестнице, она заметила мужа и порхнула к нему навстречу.

— А я тебя искала, Ричард! Трейси приглашает меня в Андовер, на неделю. Он пригласил еще несколько наших общих знакомых и там будут балы, вечеринки и все такое! Ты позволишь мне ехать? Скажи да, Дики, ну, умоляю, скажи быстрее!

Карстерс поклонился его светлости — тот молча наблюдал за супружеской парой с лестницы. И отвесил ответный поклон, преувеличенно почтительный. Карстерс перевел взгляд на жену.

— Не рановато ли, Лавиния? — заметил он и указал на ее траурный туалет. Она нетерпеливо оттолкнула его руку.

— О, Дики, ну какое это имеет значение? Разве это так уж важно? И потом, я ведь не прошу тебя ехать со мной…

— Нет, — ответил он и в голосе его звучали одновременно грусть и усмешка. — Я это заметил, дорогая…

— Ах, нет, ты меня неправильно понял! Я вовсе не хотела обидеть тебя, пойми! Ты же не думаешь так, а, Дики?

— Нет, конечно, нет, — вздохнул он.

— Милый, добрый мой Дики! — она снисходительно потрепала его по щеке. — Так значит, ты разрешаешь мне ехать, да? Нет, послушай, ты ведь сам видишь, какая я стала бестолковая и раздражительная, а все потому, что мне нужна перемена. И мне хочется поехать в Андовер, ты слышишь? Я хочу поехать!

— Да, дорогая, знаю. Но со дня смерти отца не прошло еще и шести недель, и мне кажется, что…

— Ну, пожалуйста, Дик, пожалуйста! Прошу, не говори нет! Ты делаешь меня такой несчастной! Ну, не будь же таким злым, Дики! Позволь мне поехать! Не запрещай!

— Я не запрещаю. Я просто прошу тебя остаться, Лавиния. А если тебе так нужна перемена, то готов отвезти тебя в Бат, еще куда-нибудь, куда захочешь. Не обижай меня. Ехать сейчас в Андовер тебе просто неприлично.

— Бат, Бат!.. Что делать в Бате в это время года? Это, конечно, очень мило с твоей стороны, но я хочу в Андовер! Хочу повидать всех своих старых друзей. Хочу отдохнуть от дома. Здесь так мрачно и так ужасно скучно после… после смерти милорда!

— Ну, разумеется, ты поедешь, дорогая… Но только прошу помнить, ты в трауре и…

— Но именно об этом я и хотела бы забыть! О, Дики, ну не будь таким жестоким, умоляю!

— Нет, дорогая, конечно, нет.

— Ах, как же я рада! Как это мило с твоей стороны, Дики! Однако, признайся, в глубине души ты, наверное, рад избавиться от меня на недельку, а? — и, раскрыв веер, она кокетливо прикрыла им личико. Ричард не сдержал улыбки.

— Боюсь, что буду страшно скучать по тебе, дорогая.

— О!.. — она опустила веер. — Зато подумай, как ты обрадуешься моему приезду! И я, конечно, тоже! Да мне достаточно отдохнуть от этого дома хотя бы недельку и потом несколько месяцев я буду, как шелковая!

Лицо его смягчилось, он поймал ее руку в свою.

— Милая, если б я был уверен, что ты будешь скучать по мне…

— Конечно буду, Дик! Ой, умоляю, только не мни мне платья! Разве я не буду скучать о нем, а, Трейси?

Только тут Ричард вспомнил о присутствии своего шурина. Развернулся и направился к лестнице.

— Так вы твердо вознамерились похитить у меня жену? — шутливо спросил он.

Трейси не спеша спустился, открыл табакерку.

— Да, мне нужна хозяйка в доме, — ответил он, — и я просил ее, — тут он сделал паузу, — э-э… почтить Андовер своим присутствием. Могу ли надеяться увидеть вас своим гостем, в удобное вам время?

— Благодарю, но нет, пока нет… Сейчас, как вы понимаете, у меня нет настроения веселиться, о чем так мечтает моя бедная Лавиния.

Герцог отвесил ему легкий поклон и они все трое вышли на террасу. Лавиния смеялась и болтала без умолку — такого звонкого серебристого смеха Ричард не слышал уже давно. И за обедом она была и сердцем и душой их маленькой компании, мило кокетничала с мужем, старалась угодить ему во всем. Она своего добилась, а потому пребывала в отличном настроении, которое не могло испортить ничто, даже вино, случайно пролитое на новое шелковое платье.

Глава 6

БАТ, КВИН-СКВЕР, 29

Осень и зима пролетели как-то незаметно, и апрель застал Карстерсов в Бате, куда леди Лавиния все же вынудила мужа поехать, вопреки его желанию остаться в Уинчеме с Джоном. Сама Лавиния не слишком стремилась быть с ребенком и вполне удовлетворялась тем, что Ричард время от времени ездил в Уинчем проверить, все ли благополучно с сыном.

В целом она была довольна тем, как прошла зима. Ей удалось уговорить Ричарда открыть для приемов Уинчем-хаус на Мейфэар[7], в городской резиденции графа, где она устроила несколько очень удачных вечеринок, а также собирала небольшие компании для игры в карты. Поклонников у нее было хоть отбавляй — ничто так не льстило ее маленькому тщеславному сердечку, как внимание мужчин. Карстерсу еще ни разу не удавалось войти в дом, не наткнувшись на какого-нибудь очередного ее обожателя, к счастью, по большей части они принадлежали, по его собственному грубоватому определению, к разряду «комнатных собачонок», и он не испытывал ревности и терпеливо сносил их присутствие в доме. Он был доволен, что Лавиния счастлива, и, устав от гостей, пытался убедить себя в том, что все остальное значения не имеет.

Единственное, что портило настроение Лавинии, так это хроническая нехватка денег. И не то, чтобы она знала в чем отказ от мужа — были бы ее желания в рамках разумного. Однако фантазиям ее не было предела: она могла вдруг потребовать новый кабриолет, обитый изнутри бледно-голубым бархатом — не потому, что ее старый вдруг стал непригоден или обивка в нем поистрепалась, — вовсе нет, просто ей надоели малиновые подушки. Или же вдруг она могла захотеть какую-нибудь новую и безумно дорогую вещицу, а приобретя ее, через неделю совершенно к ней остывала.

Ричард безропотно дарил ей комнатных собачек (самых породистых), пажов-негритят, драгоценности и бесчисленное множество безделушек, за что она вознаграждала его сияющими улыбками и самыми нежными ласками. Но когда она потребовала перемебелировать Уинчем-хаус во французском придворном стиле и выбросить на помойку всю нынешнюю чудесную мебель времен королевы Анны, а вместе с ней — все старинные гобелены и бесчисленные ширмы и шторы, тут он проявил твердость, удивившую даже ее. Никогда, следуя ее прихотям, не позволит он менять что-либо в доме Джона. Ни стенания, ни слезы Лавинии не тронули сердца Ричарда, а когда она надулась и замолчала, он выбранил ее столь грубо, что она испугалась и унялась, впрочем, ненадолго.

Целую неделю грезила она лишь французскими креслами, а затем вдруг, как это уже часто случалось, охладела к затее и вскоре напрочь забыла о ней.

Ее счета от портных превосходили все мыслимое и немыслимое и принесли Ричарду немало бессонных ночей, однако она всегда так очаровательно каялась, что он просто не мог долго на нее сердиться, и в конечном счете пришел к выводу, что ему доставляет куда большее удовольствие тратить деньги на бесконечные прихоти жены, нежели на ее братьев. Она была то холодна, то пылала к нему страстью, то вдруг бросалась задабривать его и была при этом так мила и обольстительна, а назавтра злобно огрызалась, когда он заговаривал с ней.

В начале сезона он послушно вывозил ее на приемы и балы-маскарады, но затем она начала выезжать то с Эндрю, то с Робертом — оба они жили в городе — чью веселую компанию предпочитала несколько угрюмой заботливости мужа. Трейси бывал в Лондоне редко и задерживался всего на несколько дней, а потому Карстерсы, к великому облегчению Ричарда, видели его редко. Карстерс терпеть не мог полковника лорда Роберта Бельмануара, а уж герцога так просто ненавидел и не только по причине вечных насмешек, которые тот отпускал в его адрес, но из-за дурного влияния, которое Трейси оказывал на Лавинию. Ричард не на шутку ревновал его к жене и с трудом сдерживался, когда его светлость навещал миледи. Справедливо или нет, но только Трейси он винил во всех безумствах Лавинии и в ее периодических припадках гнева. Его светлость был человеком проницательным, вскоре догадался об этом, и с издевательским упорством стал дразнить Ричарда, всячески поощряя экстравагантные выходки сестры и неизменно навещая ее всякий раз, когда бывал в городе.

Карстерс никогда не знал, когда ждать родственника — тот заявлялся к ним в лондонский дом без всякого предупреждения и столь же неожиданно уезжал. Никто не знал, задержится ли он на день или дольше, никто не удивлялся, видя его в городе в то время, как по всем подсчетам он должен был бы находиться в Париже. Люди лишь пожимали плечами и обменивались многозначительными взглядами, бормоча при этом: «Дьявол Бельмануар!», и гадали о том, какую новую интригу он затеял.