— Не двигайтесь! — закричала она. — Я буду стрелять!

Шип замер, как грозная скала, бормоча проклятия. Услышав, какими эпитетами он ее награждает, Летти почувствовала, как в ее груди поднялась торжествующая волна. Неожиданно для себя она засмеялась.

— Ведьма! — проговорил он, и в его голосе прозвучало восхищение. — Я этого не забуду, — Надеюсь, что нет. Бросьте мне одеяло.

Несколько долгих секунд он был неподвижен, затем неохотно подчинился.

— Осторожно, — предупредила она.

Резко брошенное одеяло пролетело к ней, но сейчас она была наготове. Поймав одеяло одной рукой, Летти завернулась в него, не отводя глаз от смутных очертаний сидевшего рядом с ней человека, и, отодвинувшись к стене, откинулась назад.

— И что теперь? — насмешливо фыркнул он.

— А теперь, — сказала она ласково, — мы подождем до утра.

5

Время тянулось медленно. Гроза стихла и сдвинулась к северо-востоку, но дождь продолжался. Доски, на которых сидела Летти, были жесткими, глаза болели, потому что она постоянно пристально всматривалась в темноту в ожидании малейшего намека на движение со стороны пленника. Ее мучил вопрос: что делать, когда станет совсем темно и она не сможет больше видеть его? А вдруг она не выдержит и заснет? Если бы у нее была веревка, она могла бы связать Шипа. У него-то, наверное, есть та самая витая веревка, которой он связывал ее в Сплендоре. Но для выяснения этого ей пришлось бы обыскать его, а это было слишком уж рискованно.

Шип ничего не предпринимал. Он устроился на куче кукурузных листьев, положив голову на нижнее бревно стены. Время от времени он потягивался, менял позу и зевал, как любой человек, готовящийся ко сну. Летти и не ожидала, что он будет охвачен ужасом, но такое полное отсутствие беспокойства раздражало ее. Кроме того, это вызывало подозрения, и она наблюдала за ним с особым вниманием. Ее рука так сжимала револьвер, что пальцы болели.

Все, что она заметила, — легкое движение воздуха. Что-то ударилось об пол слева от Шипа и с шуршанием докатилось к стене. Нервы Летти были так напряжены, что она тут же прицелилась и нажала на курок. Револьвер громыхнул, выбросив пламя и дым; катившийся предмет разлетелся на кусочки, один из них, вращаясь, отлетел в угол и остановился там. В ту же секунду она перевела револьвер на Шипа, который даже не двинулся с места.

— А вы умеете стрелять, — с удивлением в голосе произнес он.

— Что вы бросили? — резко спросила Летти, хотя уже поняла, что предмет этот, легкий и круглый, был не чем иным, как кукурузным початком.

— Я ничего не бросал. Должно быть, это крыса.

Насмешливая невинность его слов возмутила Летти. А вдобавок еще это его преувеличенное удивление ее ловкостью… Она навела револьвер на место рядом с его ногой.

— Ах да! Я вижу! Тут еще одна!

Было бы лучше, если бы Шип остался неподвижным, — она хотела только напугать его, выстрелив в пол. Вместо этого он метнулся в сторону, и пуля задела его ногу. Шип чертыхнулся и застонал от боли, разглядывая кровоточащую царапину.

Грохот выстрела затих, в темноте слоился режущий глаза голубоватый дым. Летти отбросила одеяло, опустила револьвер и наклонилась к нему:

— Вы ранены?

Он прыгнул молниеносно и без всяких усилий — просто пружины мышц разжались, как у охотящейся кошки. Летти попыталась вскинуть револьвер, но было слишком поздно: он сбил ее с ног и навалился на нее всем телом, пытаясь отнять револьвер. В отчаянии она отбросила оружие. Со стуком подпрыгивая на досках, револьвер откатился к дальней стене. Когда Шип вскинул голову, чтобы проследить, куда он упал, Летти обеими руками оттолкнула его и, извернувшись, попыталась дотянуться до револьвера. Но он поймал ее за талию, прижал к себе, словно железными тисками, перекатился с ней в руках и бросил ее спиной на кучу кукурузных листьев. Описав головокружительную дугу, ослепленная, потрясенная, задыхаясь в его объятиях, Летти затихла.

Рэнсом сознавал, что им руководит гнев. Он страшно злился на Летти за то, что она пыталась ранить его, и на себя — за то, что так легко поверил ей. Но внезапно весь его гнев куда-то улетучился, теперь он чувствовал только жгучее желание. Кровь ударила ему в голову, он ощущал под собой ее тело, и этот соблазн было невозможно преодолеть. Он жаждал приникнуть к ее губам, как пьяница стремится припасть к бутылке. Это было сумасшествие, но бурная дождливая ночь проходила, и он понимал, что такой близости между ними больше никогда не будет.

Летти почувствовала изменение в его настроении, и крик возмущения, готовый вырваться из ее груди, замер на губах. Ее охватило странное ощущение полной утраты воли, древнего как мир любопытства и чего-то еще, что было связано с изматывающей нервы близостью человека, который обнимал ее. Летти упиралась руками в его грудь и остро ощущала сухое шуршание кукурузных листьев под ними, стук дождя, свежий запах мыла от его одежды и его собственный мужской запах. Она заметила, как он вдруг задержал дыхание, словно принял какое-то решение. Медленно, почти неуверенно его скрытое сумраком лицо опускалось к ее лицу, пока их губы не встретились.

Он был убийцей, но поцелуй era был страстным и уверенным, чарующим своей сладостью. Он был убийцей, но его руки были убаюкивающими и нежными. Он был разбойник и мятежник, но было в нем что-то такое, что заставило ее двинуться ему навстречу.

Летти была совсем не готова к тому, что ее подведут собственные чувства. Это было невероятно. Она презирала этого человека, хотела, чтобы его повесили. Она знала, что ей надо бороться с ним до последнего, высвободиться во что бы то ни стало. То, что она не могла этого сделать, повергало ее в смущение и стыд. В конце концов она решила, что сама ее неподвижность может стать оружием, и с облегчением ухватилась за эту мысль. Ее жених приходил в совершенное смятение, когда целовал ее. Может быть, с этим человеком получится так же? Как только он на секунду утратит бдительность, она освободится и дотянется до револьвера.

Его губы нежно ласкали ее губы, легко касаясь их гладкой поверхности, словно пробуя на вкус. Ощущение было удивительно ярким. Оно пробудило в Летти такой трепет и пылкую чувственность, что губы ее раскрылись от удивления. Рэнсом немедленно воспользовался этим неосторожным приглашением, углубив свои исследования. Его язык коснулся ее языка, обвивая его, увлекая любовной игрой.

Его руки скользнули ниже, легли на ее бедра, он притянул ее еще ближе, так, что их тела полностью слились. Она ощутила жаркую твердость его напряженной плоти, осознала силу его желания, и по всему телу ее пробежала дрожь. Но Летти не надо было заставлять себя не шевелиться — ее руки и ноги налились свинцом, она чувствовала какое-то странное, сладостное оцепенение и надеялась, что, когда наступит подходящая минута, она сможет оттолкнуть Шипа и найти револьвер.

Дорожка его жарких, как капли расплавленного металла, поцелуев прошла по овалу щеки и задержалась у нежной впадинки под ухом. Потом его теплое дыхание коснулось изгиба ее грудей; прижавшись губами к разделяющей груди ложбинке, он положил руку на одну из них, скрытую батистовой рубашкой, и ласкал пальцами сосок, пока он не затвердел.

Прикосновение к груди наполнило Летти непреодолимым желанием, и она осознала это в паническом трепете. То, что с ней обращались так свободно, слишком уж выходило за границы испытанных ею когда-либо ощущений. Она знала, что должна прекратить это! Но как это сделать, не приведя его в ярость и не принуждая к насилию? Не успела Летти что-нибудь придумать, руки Шипа легли ей на плечи и стянули рубашку, обнажив грудь. Ее протестующий крик был заглушен его губами, которые снова прижались к ее губам в нежном и требовательном поцелуе.

Летти попыталась оттолкнуть его, и от этого движения куртка Шипа распахнулась. Кончиками пальцев и всей поверхностью ладоней она ощутила тугие узлы мышц на его груди. Открытие поразило ее. Не осознавая, что делает, она позволила своим рукам задержаться там, исследуя твердые изгибы мышц, плотные и плоские окружности сосков. Ткань его рубашки была для нее преградой. Внезапная потребность убрать ее, чтобы почувствовать прикосновение его кожи к своей, оказалась такой сильной, что она судорожно сжала материю, дрожа от нетерпения.

Словно угадав ее желание, Рангом рванул пуговицы рубашки и сорвал ее вместе с курткой. Когда он снова притянул ее к себе, Летти наконец ощутила прикосновение мягких густых волос на его груди. И у нее перехватило дыхание от наслаждения, которое ударило в голову, отбросив все мысли.

Она заблудилась, затерялась в невообразимой сладости его губ, волшебной силе чувств, которые он вызвал в ней, в диком и страшном бурлении собственной крови. Она никогда не испытывала ничего подобного и даже никогда не думала, что такое возможно.

Шип развязал ее нижние юбки, мягко шурша накрахмаленной материей, стянул их с нее и отбросил в сторону. За ними последовали ее панталоны, затем он разделся сам, и теперь они лежали рядом, абсолютно обнаженные. Летти казалось, что она ощущает прикосновение его рук и губ каждой клеточкой тела одновременно. Никогда, никогда еще она не была так ни с кем близка. Никогда еще так не вторгались в ее интимное пространство, а она ничего не имела против. Никогда еще с ней не обращались с такой уверенностью и с такой терпеливой заботой.

Летти была девственницей, и если он этого не знал, то скоро обнаружил и облегчил ее страдания, терпеливо и искусно, используя блаженство как обезболивающее средство. В качестве лекарства это было бесподобно!

Горячий, полный сил и жизненной энергии, он вошел в нее — в этом старом заброшенном сарае, на куче кукурузных листьев. Мужчина и женщина, слившиеся воедино, они двигались в своей чудесной страсти, в вечном и диком ритме. Бег крови отдавался эхом в их сердцах, и это преобразило их на единственный, ослепительный в своей яркости миг. В этот миг их духовные силы слились, подарив им несказанное блаженство. Им обоим на мгновение показалось, что они превратились в одного человека, но это было обманчивое ощущение…