– Я как вы, – не растерялась Оленька, огладив на талии новую футболку с модным принтом пантеры в 3D.

Пока приносили закуску, коньяк для мужчин и вино для Ольги, пока продюсер и режиссер говорили о продолжении съемок, вездесущий Жора со словами «на минутку уведу однокурсницу» пересадил Оленьку к себе за столик и попытался выведать, с кем из «знаменитых мужиков» она спит.

– Жора, не говори глупостей. Я просто снимаюсь в сериале, в главной роли. Можешь посмотреть в Интернете.

– А о чем мне тогда писать, ек-макарек? – возмутился Жора.

– Найдется тема. Держись поближе, – посоветовала Красная Шапочка.

Повинуясь жесту Льва Львовича, Оленька вернулась за свой столик и «отведала» устриц и тартар из Сибаса. Вкус был незабываемый, волшебный. Портил все только тяжелый взгляд Ашота Израилевича, который следил за каждым жестом Оленьки.

Дождавшись, когда Красная Шапочка отложила вилку и сделала глоток белого вина, продюсер неприятно серьезно начал разговор:

– Я хотел спросить, какие у вас, Оленька, извините за банальность, творческие планы после окончания сериала? Это очень важно. А то у актеров во время съемок создается впечатление об их исключительной востребованности и жизнь кажется удавшейся навсегда. На самом деле в российском да и в любом другом кинематографе есть примерно сотня самых популярных актеров и актрис, их снимают в режиме нон-стоп сразу в трех-четырех проектах. Есть десятка актеров и актрис топ-уровня. Те могут себе позволить выбирать, где им сниматься, а когда отказать. А обо всех остальных тысячах и тысячах актеров и актрис забывают, и нужно прилагать усилия, чтобы напомнить о себе. Показываться в тусовках, ходить на многочисленные кастинги, звонить знакомым, прежним коллегам и… получать отказы, отказы, отказы. Я знаю, о чем говорю.

Во время пафосного монолога продюсера Лев Львович, прикрывая трубку, разговаривал по телефону.

– Ашот Изаилевич, я так далеко не заглядываю, что будет… – пробормотала девушка.

– Она будет сниматься во всех моих фильмах, – зло перебил Красную Шапочку Лев Львович.

– Слушай, Лева. – Ашот Израилевич вытер салфеткой пот со лба и поправил пиджак явно неимоверной стоимости. – А с чего ты, друг любезный, всполошился? Насчет девушек у нас никогда не возникало конфликтов.

– С нею нужно… по-другому, – стал запинаться режиссер.

– Опять влюбился, что ли? – хрюкнул, как бы засмеялся, продюсер; по щелчку его пальцев официант поставил на столик новую бутылку коньяка. – То-то я смотрю, налегаешь на устрицы[11].

На тарелке Льва Львовича лежала дюжина устричных полураковин и стоял соусник с лимонным соком.

– Здесь другое… – не находил слов Брюковкин.

– Так, друг любезный. – В голосе Ашота послышался металл. Золотой. – В отношении Ольги сразу предупреждаю: как о любовнице о ней можешь забыть.

– Да подожди ты. – Расстроенный предстоящим признанием Лев смял лежащую на коленях накрахмаленную салфетку и бросил ее на стол. – Оленька… она моя дочь.

– Дочь? – Ашот на минуту замолчал, отпил глоток коньяка, затем заговорил тоном шахматиста, обдумывающего вслух удачную партию. – Мама у нее красавица Алина Разумовская, отец – ты. Это в корне меняет дело. Еще что-нибудь кушать будешь?

– У меня дела, нужно ехать к Юпитеру Сатурновичу.

– Ах, да. – Ашот нахмурился. – Не беспокойся, Оленьку я довезу до дома.

– Нет! – поспешно возразил режиссер. – Ее отвезет Волк, в смысле Володя Залесский, он уже внизу на своем «Харлее». А я передумал пока ехать к Юпитеру. Очень Сибаса хочется.

– Хорошо, – с неудовольствием решил Ашот. – Пусть Оля едет.

Во время разговора Ольга ощутила себя вещью, собственником которой был продюсер. И поэтому она с удовольствием вышла из-за стола.

На пути к лифту ее догнал Жорик.

– Оля! Спасибо тебе за «мохито» и сенсацию! – Жорик теребил пестрый шелковый платок на шее. – А чего это, ек-макарек, ты раньше не говорила о Льве Львовиче?

– Я не знала, что он мой отец. Бабушка вычислила.

– Твоя бабушка, которая экстрасенс? – вспомнил неординарную женщину Жора.

– Молодой человек, – от стеклянных дверей ресторана бежал Лев Львович, – дайте мне минутку поговорить с дочерью.

– А интервью? – спохватился Жорик.

– Позже. А вы идите, молодой человек, идите на свой пост слежения за скандалами.

– Я Ольгин однокурсник по журфаку… – начал объяснять Жорик, но Лев отмахнулся от него, и парню пришлось ретироваться в ресторан.

Лев Львович с любовью заглянул девушке в глаза.

– Будь осторожна, не связывайся с Ашотом. – Расстегнув джинсовую рубашку, Брюковкин снял с шеи золотую цепочку с кулоном. – Это на счастье. Езжай с Володей и не отвечай на звонки Ашота. Лучше совсем отключи телефон. – Тон режиссера стал жестким. – Дай телефон.

Лев Львович протянул руку, и Оленька вложила в нее свой смартфон. Брюковкин нажал нужные кнопки.

Надев кулон, Оленька впервые посмотрела на режиссера как на возможного отца и спросила:

– Кулон – это оберег?

– Нет. – Лев оглянулся на двери ресторана. – Просто кусок золота на всякий случай. На всякий крайний случай. Все, я пошел, серьезный разговор с Ашотом, и еще нужно отбиться от Сверского или дать ему эпизодическую роль.


Странный разговор получился с отцом, но Оля сразу забыла о нем, как только увидела Волка, сидящего на нетерпеливо рычащем «Харлее».

– Давай быстрее! Здесь нельзя стоять!

С разбегу запрыгнув на горячее сиденье байка, Красная Шапочка надела шлем, и парочка отъехала от гламурного здания в сторону старой Москвы.

Они промчались по Тверской, среди нервно гудящих автомобилей, желающих ехать, как и они, с ветерком по Москве. Затем, сделав крюк по Садовому кольцу, благоухающему цветами на непрекращающихся клумбах, стоящих в ажурных чугунных низках оградках, под сияющим голубизной небом, вернулись к Каменному мосту. Проскочили в Зарядье и выехали на Пятницкую.

– Хочешь мороженого? – спросил Волк, останавливаясь у станции метро «Новокузнецкая».

– Не люблю мороженое, – улыбнулась Красная Шапочка, сняв шлем. Золотистые волосы спутались, но ей даже шло. – Я хочу бодрящего кофе! Только давай не поедем, а пойдем?

– Пойдем.


Красная Шапочка шла по тротуару, а Волк по дороге, ведя за собой «железного коня».

– Ой, смотри, «Кофе Хауз». – Переложив байковский шлем справой руки на левую, Красная Шапочка показала на один из трехэтажных особнячков Пятницкой улицы.

– Вижу.

Волк прибавил шагу, стараясь не задеть медленно ехавшие автомобили, из которых смотрели с завистью на него, такого брутального, в кожаной жилетке, в полотняных бриджах, в перчатках с обрезанными пальцами, с байком «Харли Дэвидсон» и со стройной девушкой в коротких шортиках, в красных туфлях и шляпке, такого свободного в будний день…

– Погоди, – вдруг остановился Волк.

– Зачем останавливаться? – не сразу поняла Красная Шапочка. – Кофе!

– Подворотня! – обрадовался Волк.


– В центре Москвы все подворотни закрыты, – проявил эрудицию Разумей Занудович.

– Ах, как романтично мы путешествуем по старой Москве! – восхитилась Внутренняя Богиня, молитвенно сложив прозрачные руки, и снова затрепетала стрекозиными крылышками.

– Если вы сейчас собьете нам настроение, я вас всех покусаю, – твердо пообещала Девочка-девочка. – Насмерть!

Глава двенадцатая

– Смотри, – Волк кивнул в сторону высоких строительных ворот, не запертых, а только перетянутых цепью за петли замка. – Мы туда пролезем, только нужно руль повернуть у моего Хуана.

Они зашли в старый двор реставрируемого особняка девятнадцатого века, пахнущий новым цементом, побелкой и сосновыми строительными лесами. Свой байк Волк не оставил и так и шел, ведя его за собой.

– И что мы здесь забыли? – включилась в игру Красная Шапочка.

– Ни одного строителя, – прошептал Волк. – Здесь пусто.

Волк и Красная Шапочка стояли в пустоте старого дворика между двухэтажным особняком, флигелем и котлованом будущего здания.

Шум Пятницкой улицы остался там, за воротами, а здесь присутствовала магия другого, нездешнего времени. Притягивала к себе старая липа, которую пощадили строители. Корявая, с толстым стволом, с изогнутыми ветками, с облетевшими мелкими лепестками цветочков, еще сохранившими слабый аромат.

– Второй этаж, – решил Волк.


Пристроив байк на первом этаже, возле дыры в полу и обрушенной старой лестницы, Волк поднимался за Красной Шапочкой и с трепетом наблюдал за ее ножками на высоком каблуке, в обтягивающих шортах. Дальше взгляд притягивал овальный вырез на загорелой спине и плечи, покачивающиеся в ритме движения рук.

И вот поворот головы, корпуса, и видна грудь, трепещущая под обтягивающим трикотажем. И профиль любимой девушки с курносым носиком, с белесыми бровями, с голубыми глазами…

– Все! Больше не могу!

В три прыжка преодолев пролет лестницы, Волк подхватил Красную Шапочку и усадил на старинный мраморный подоконник, весь в известковой пыли.

К чертям собачьим, или волчьим, все условности! Руки Волка прошлись по бедрам сидящей Оленьки, запрокинувшей голову и схватившей обеими руками голову Владимира. А он, стараясь не сломать молнию, стащил с нее шортики.

Мгновение… И они снова слились телами в том экстазе, когда не нужно четких слов, только шепот: «Хочу… люблю… ты лучший… ты любимая… ты мое счастье…»


А после они пили кофе на Пятницкой улице за столиком, вынесенным на летний тротуар, заговорщицки переглядывались и смеялись своим воспоминаниям.

…И опять катались по Москве до самого вечера, ощущая теплый ветер и свою молодость.

* * *

Звонки, звонки, звонки…

Там, за дверью комнаты, квартира звенела от звонков сотовых и домашнего телефонов.

– Оля!

Ровно через три стука в комнату Красной Шапочки вошла матушка.

– Что?