— Так и сказали? — удивляюсь я.

— Именно так.

— А чего же ты сидишь?

И я притягиваю Сашу к себе. Не знаю, чем меня опоили, но я сама не своя, я не просто хочу любви — я ее жажду, не нахожу себе места. Я, кажется, умираю без любви. Я свихнусь сейчас без нее! Без него.

Я откидываю одеяло и тут замечаю, что обнажена.

— А где моя одежда?

— Сушится! — Саша с восторгом смотрит на мою наготу. — Ты ведь промокла. Вспомни, был дождь…

— Да, да! Я помню, над райским садом прошел дождь. В кои-то веки!

— Что ты такое говоришь? — Саша все ниже склоняется ко мне.

— Я…

Но сказать я уже не могу — его губы не дают.

Я хочу его обнять, но не могу — его руки не дают; крепко переплетены наши пальцы. Он сейчас (о, любимый мой!) — целительный источник любви. А я — чаша, жаждущая наполнения. Он так нежен сейчас, как никогда. Саша мудр в любви и чуток.

Я догадываюсь: то райское древо, что мне привиделось, — это любовь. А змей на древе — Саша. Он прекрасен. Он медленно, медленно наползает на меня. Он окутывает меня блаженством. Я в упоении, я в сладости и в неге. Я — ложечка в стакане, полном меда. Он ест с меня… От несказанного восторга, от ощущения Сашиной силы и твердости я вздрагиваю под ним, у меня будто сама собой выгибается грудь, которой я могу поднять сейчас полмира, не то что Сашу. Я плачу и смеюсь, я запрокидываю голову, а Сашины горячие губы лихорадочно впиваются мне в шею.

— О древо любви! — это стон мой.

— Люблю…

Есть на том древе две гладкие ветви. То бедра мои!

Змей — мудрый, прекрасный, мой вечный искуситель — нашел это место.

— Это дом мой, — он шепчет мне на ухо. — Я буду здесь жить!

И вьет, и вьет гнездо.

И вот уж свободны мои руки. Но они не слушаются меня; они живут своей жизнью, своими желаниями. Они сначала замирают у Саши на лопатках, потом судорожно, порывисто сбегают на пальчиках, как на ножках, вниз по его спине и с силой вжимают его в меня.

О, этот миг! Пик страсти!!! И как прекрасно, как блаженно падение с него!

Минут через пять, с благодарностью принимая заключительные ласки, я с улыбкой думаю о том, что над чьим-то совершенством мы сейчас основательно потрудились.

Бездна…

Оказалось, почти двое суток я была в беспамятстве. Был сильный жар, я бредила. Саша под проливным дождем спускался в деревню, хотел найти лекарства. А когда не нашел, собирался ехать в Райчур. Но Гита привела Отца. Она знала, где его можно найти. И Отец дал мне священный напиток сома, который, я знаю, готовят из индийской конопли и множества других растений. Простуду мою как рукой сняло!

И вот снова сияет солнце. Мы — я, Саша и Гита — сидим возле хижины под раскидистым древом и слушаем музыку. В одной из соседних хижин кто-то играет на ситаре.

Что за чудный инструмент! С детских лет звук ситара ассоциировался в моем представлении с голосом Индии. И только теперь, оказавшись в этой глухой индийской деревеньке, я понимаю, что не ошиблась когда-то в своем представлении. Из соседней хижины сама Индия повествует мне о себе.

Слушая музыку, я закрываю глаза. Я хочу навсегда запомнить ее: ведь скоро нам уезжать; рай на земле не может длиться вечно.

Сашу, видно, беспокоит, что я закрыла глаза.

— Как ты себя чувствуешь?

— Лучше не бывает! — улыбаюсь я, не открывая глаз. — Я так благодарна этому старику — знахарю, что он вылечил меня. Представляешь, как обидно было бы неделю проваляться в постели! Да еще и не известно, чем бы все кончилось…

— Ты еще слаба.

— Вовсе нет. Мне кажется, я никогда не была такой сильной. По крайней мере — внутренне.

— Не хочешь сходить к нему? — предлагает Саша.

— К кому?

— К знахарю, к Отцу, — подбирая слава, Саша целует меня в щеку. — Я заметил, он у них тут не только за сумасшедшего. Он и философ — как с тобой разговаривал, помнишь? Он и чародей, и хранитель фольклора, и звездочет, и предсказатель. Одним словом, светило!

Предложение Саши кажется мне интересным:

— Я бы и рада к старику сходить, да как его найти?

— Гита знает. Она отведет, — поднимается с земли Саша. — Правда, Гита?

Гита кивает, будто понимает, о чем речь.

Саша оглядывается на утес:

— У них с Отцом нечто вроде родства душ. Она у него как бы ученица.

Через минуту мы уже поднимаемся в гору. Мы — опять легкие на подъем. Гита впереди, я за ней, Саша — замыкающий.

— Видела бы ты, как он на тебя смотрел. Знахарь.

— Когда? — спрашиваю, тяжело дыша от подъема; от нагрузки у меня дрожат коленки.

— Там, в пещере. Наверное, так Бог смотрел на Еву — на дитя свое, создание своих рук.

— Не переживай, я видела.

— Ты не могла видеть! — уверенно восклицает Саша. — У тебя были закрыты глаза.

— Я видела его не глазами, иначе как-то. Наверное, у меня с ним тоже родство душ.

На это Саша не находится, что ответить. И некоторое время мы идем молча.

Мы обходим справа тот величественный утес, на котором провели с Сашей счастливо немало времени. И вдруг выходим к расщелине с входом в пещеру. А я полагала, что она должна остаться несколько в стороне.

Спрашиваю Сашу:

— А правда, что тебя здесь чуть не укусила змея?

Саша даже останавливается от изумления.

— Правда! Когда я собирал листву… Но я же тебе этого не говорил. Не хотел пугать.

— Значит, мне приснилось.

— Вот так дела! — качает головой Саша. — Да, действительно, я разворошил листву и в свете молнии увидел, что за рукой моей будто метнулась веревка. Реакция спасла: моя рука отдернулась быстрее, чем я сумел что-либо сообразить.

Мне на секунду становится страшно: если б Сашу укусила змея, не помог бы и знахарь.

Саша долго удивляется, потом говорит:

— Послушай, ты у меня, наверное, ясновидящая!

— У тебя? — смеюсь я.

— А что? Разве нет?

— Мы же еще не вернулись из Индии. Не кончилось наше предсвадебное путешествие.

Мы идем дальше.

Через полчаса переваливаем через невысокую гору, двигаемся по краю ущелья. Глубоко внизу, метрах в двадцати шумит довольно большая речка. Это она прорезала в здешних горах ущелье за миллионы лет. С замирающим сердцем заглядываю вниз. Кое-где речка глубока, здесь вода в ней видится темно-синей; на порогах, где вода бурлит неистово, она снежно-белая, покрытая пеной.

— Идем, идем! — подгоняет сзади Саша.

Я догоняю Гиту, но время от времени бросаю взгляд на реку. Она очень красива.

Скоро Гита останавливается, показывает рукой вперед.

Мы видим навесной мост над ущельем — мост из веревок и какого-то тростника. Страшновато, конечно, ходить по такому мосту, но и романтично ужасно!

Гита что-то говорит на своем наречии, но мы не понимаем.

Когда мы подходим ближе, замечаем, что с мостом не все в порядке. Наверное, об этом и говорила только что Гита. Одна из толстых веревок на том краю ущелья оборвалась — скорее всего во время ливня. Мост перекошен, и пройти по нему можно разве что до середины ущелья, а дальше следовало бы перебираться на манер канатоходцев, чего мы, естественно, не можем себе позволить.

Саша качает головой:

— Теперь понятно, почему старик не приходил после ливня. Я помню: он хотел.

— Он там живет? — спрашиваю я Гиту, показывая на другую сторону ущелья.

Гита кивает, понимая, что я имею в виду Отца.

Тем временем Саша уже оказывается у моста и пробует на прочность оставшуюся веревку.

Неясное предчувствие вдруг сжимает мне сердце.

— Саша! — вскрикиваю я, стараясь перекрыть шум реки, доносящийся снизу.

— Что, милая? — Саша улыбается. — Подождите здесь. Я переберусь на ту сторону и закреплю веревку. Надо же кому-то починить мост.

— Саша! Я отпустила твою руку! — кричу я, чуть не плача.

— Конечно, отпустила, — он не понимает, о чем я.

— Вспомни, Саша…

— Вспомню. Но о чем?

А у меня от страха слова вдруг застревают в горле, и я ничего больше не могу сказать, а только стою, как истукан, и смотрю на Сашины приготовления.

Вот он, попробовав ногой тростниковый настил, берется за закрепленную веревку и делает пару шагов. Мост вздрагивает, покачивается. Но все так и должно быть. Саша намеревается сделать еще шагов пять, а дальше нужно будет перебираться, видимо, на руках.

— Саша!..

Но он меня не слышит.

— Саша!..

Или просто не может сейчас повернуть голову. Внизу хищно шумит река.

«Господи! Это же бездна! Она настигает его. Она его сейчас заберет…»

В глазах у меня темнеет. Я прикрываю себе ладонью рот. Сердце мое беснуется в груди, а дыхание замерло.

Саша делает третий шаг. Ставит ногу на наклоненный настил, переносит на нее вес. Все нормально. Тогда Саша заносит вперед другую ногу…

И тут мост вздрагивает, нога Саши, потерявшая опору, соскальзывает, срывается с веревки рука. Другая рука цепляется за тростниковый настил. Но настил рвется — он старый, он слишком ветхий. Все это я вижу, будто в замедленном кино. Я стою — каменная, я ничем не могу помочь. Секунду-другую Саша висит на одной руке. А настил продолжает рваться с отвратительным звуком. Этот звук — черного цвета. Капля за каплей сочится из моего сердца кровь…

Саша смотрит на меня. В глазах его я вижу только любовь. Нет там ни страха, ни тоски, ни безумия, ни отчаяния. Только любовь. Саша взмахивает другой рукой, будто прощается, и… срывается вниз. Я вижу, как он сначала ударяется плечом о выступ скалы, а потом, переворачиваясь и крутясь в воздухе, как подбитая птица, падает в реку.