— Его долг не слишком велик, дорогой. Это всё обычные искушения моряка.

— Мне удалось с этим справиться, перед женитьбой. — Блейми вдруг замолчал. — Хотя, Бог свидетель, я побил все рекорды по учинению постыдных поступков! И поэтому...

— Знаю, дорогой.

— И поэтому я страшно переживаю, как бы он не превратился в пьяницу и распутника. Уж я и то не был повесой, хотя боже упаси этим хвастаться! Спиртное стало моим проклятьем.

— Что ж, ты выбрался из пьянства, переборол его. Ни за что не поверю, что ты мучительно страдаешь последние двадцать три или четыре года...

— Нет, благодаря тебе...

— Ах, нет. До встречи со мной ты уже изменился. Знаю, знаю: только несчастье смогло тебя изменить. Но всё же это случилось. И Эндрю не исключение; и почему бы этому не произойти безо всякой трагедии? Он ещё так молод. Ты этого не учитываешь. Подожди немного. Прояви немного терпения.

Капитан Блейми вздохнул.

— Ох, знаю. Ты постоянно об этом напоминаешь. А я же вечно забываю... Но хотя бы сегодня он не напился и ушел своевременно.

— Меня порадовало, — сказала Верити, — что он тепло поцеловал меня перед уходом. Как в былые времена.


Глава шестнадцатая


I

Неделей позже домой отправились ещё трое.

Семья Карн жила в Западном Лоо, в небольшом домике на перекрёстке, откуда мощёный и грязный переулок вёл к пятнадцатиарочному мосту из камня и деревянного бруса, скрипящего при переходе через реку. Мост был длинным — шесть выстрелов из лука, по оценке Уильяма Вустерского [5], и узким, местами менее семи футов; он был единственным способом сообщения между двумя городками. Кто-то назвал Восточный и Западный Лоо Сциллой и Харибдой Корнуолла, хотя непонятно, каких опасных соперников они олицетворяли, ведь все корабли находились уже в реке, и шторм им не грозил. От атаки со стороны моря город надежно защищали одиннадцать пушек, установленных на возвышении в Восточном Лоо, охранявшем устье реки.

Маленькая кавалькада проехала большую часть пути домой в молчании. Карны устроили привал у живой изгороди, укрывшись от штормового ветра, но собирался дождь, а до темноты оставалось лишь несколько часов, так что они спешно доели пирожки и возобновили путешествие.

Когда они добрались до дома, уже начинало темнеть. Дрейк повёл лошадей на конюшню, а Морвенна с Лавдей зашли в дом. Когда Дрейк вернулся, Морвенна сидела на корточках и разжигала огонь.

— Давай я этим займусь.

— Нет, мне кажется, я лучше разжигаю огонь.

— Где Лавдей?

— Я отправила её к Аде Грит за свежим молоком.

Дрейк положил пакет с едой на стол.

— По моим подсчётам, нам надавали столько всего, что хватит до конца недели. Не стоило им так делать.

— Джеффри Чарльз очень щедрый. Амадора тоже, но на другом уровне.

— В каком смысле?

— Видишь ли, она боится показаться такой, будто смотрит на нас свысока. Сама она слишком горда, чтобы принимать подобные подарки. Но Джеффри Чарльзу это даже в голову не пришло: он просто свалил на нас целую груду еды.

— Он на редкость хороший человек. Как жаль, что он считает, будто должен вернуться на войну.

Морвенна взяла каминные щипцы и стала понемногу подбрасывать кусочки угля в разгорающееся пламя. Её очки сползли к носу, и она хотела их поправить, но взглянув на грязные руки, так и не решилась. Дрейк сделал это за неё. Она улыбнулась.

— По-прежнему балуешь меня, Дрейк?

— Всего лишь изредка, дорогая.

— Всего лишь постоянно, — сказала она, — с тех пор как мы поженились.

— Тебе это было необходимо.

— Да. Наверное, мне это было нужно.

Дрейк развязал пакет и выложил продукты на стол. Затем вышел во двор и набрал воды в большой чайник, потом подвесил его над огнём, чтобы дно чайника касалось пламени.

Морвенна поднялась, волосы упали ей на лицо, но она откинула их рукой. Дрейк хотел двинуться к ней, но она с улыбкой произнесла:

— Нет, я сама. Думаю, пора мне уже кое-что сделать для себя.

— Какая глупость, — сказал Дрейк. — Ты очень многое делаешь для себя. И для меня. А также для Лавдей.

— У меня же получается, правда? — стала спрашивать Морвенна. — Я ведь стала хорошей женой? Я тружусь, как любая другая, шью, штопаю, готовлю. Ты счастлив со мной, Дрейк?

Поражённый, он не сводил с неё глаз.

— Счастлив ли я? Ну конечно. Все эти годы я был счастлив. Как ты можешь думать, что я не счастлив, и разве я не был бы рад и половине того, что ты мне дала? Мне бы хватило и половины обещанного тобой, когда мы поженились! Но в этом не было нужды, ты прекрасно знаешь. У нас было столько любви...

Она заморгала, словно силясь очнуться от грёз.

— Столько любви. Да. Так много любви.

В доме было очень пыльно, на окне висела паутина.

Дрейк взял тряпку и смахнул её.

— Хочешь перекусить?

— Нет. А вот ты наверное голоден.

— Пока нет. Думаю, ты очень устала с дороги, почему бы тебе не прилечь, а я принесу чай, когда чайник закипит?

— Ну вот, — сказала она, — ты опять меня балуешь.

— И что с того? Если тебе хорошо, то мне ещё лучше.

Морвенна перебрала продукты на столе и унесла масло, сыр и сливки в кладовую. Когда она вернулась, то сказала:

— Как же хорошо дома.

— Да. Ты сразу ощутила.

— А ты нет?

— Ну конечно, даже сравнивать нечего! Но ты ощутила сразу, то есть после случившегося в Тренвите.

— О да. О да... Дрейк, часы надо завести.

— Сейчас.

Он обнял её. Морвенна склонила голову ему на плечо.

— Знаю, почему Лавдей задерживается, — сказала Морвенна. — Сара Грит вернулась домой из школы и уговорила её обменяться последними сплетнями. Когда-нибудь у нас появится молоко!

— Ну, чайник закипит ещё нескоро.

— Дрейк, — вдруг заговорила она, — прости меня.

— Простить? За что?

— За всё случившееся между нами и в Тренвите.

— Дорогая, лишь бы ты не расстраивалась, а всё остальное не имеет значения. После случившегося с тем мальчиком.

Она вздрогнула.

— Теперь я уже успокоилась. Но мне кажется, тебе бы хотелось жить там с Джеффри Чарльзом. Ведь так?

— Я не знаю.

— Я заметила взаимопонимание и искреннюю любовь между вами; это мало изменилось даже спустя столько лет, когда он был мальчиком, а я его гувернанткой. Теперь он женат и навсегда вернётся домой после окончания войны. Это было и осталось его заветной мечтой. Без тебя мечта осуществится не полностью.

— Что ж, — вздохнул Дрейк. — Есть доля истины в твоих словах, из-за этого мне грустно. Но ты важнее всех, то есть, для меня важнее. Мы живём там, где хочешь ты. И точка. Если тебе хорошо, то и мне хорошо, если тебе худо, то и мне тоже. Раз Лоо — твой дом, то значит, и мой. И Джеффри Чарльз это прекрасно понимает.

— Да, теперь он понимает; но меня всё ещё терзает чувство вины.

Дрейк поцеловал её.

— Не говори глупостей. Чайник уже запел. Сдаётся мне, придётся самому идти за молоком.

Морвенна положила руку ему на плечо.

— Дрейк, все эти годы ты заботился обо мне, как о больном человеке, словно я жертва ужасной трагедии...

— Так и было.

— Пожалуй, в некоторой степени. Я не хромая, не слепая и не больная, ты ведь знаешь! Я сильная и стараюсь изо всех сил, как только что сказала...

— Разумеется, ты стараешься...

— Стараюсь быть хорошей женой и матерью.

— И в обоих случаях тебе это замечательно удаётся.

— Но при встрече с Конаном, другим моим ребёнком, когда я заметила, насколько сильно он похож на Оззи, как будто все старые раны открылись. Словно недавно сросшиеся кости вновь сломали...

— Хуже не придумаешь!

— Но вот уже несколько дней после той встречи я спрашиваю себя, а что если мне оказали услугу?

— Услугу? Боже милостивый, какая же это услуга?

— Своего рода. Потому что все эти годы Оззи был для меня кошмаром, от которого я постоянно сбегаю. Иногда мне в впрямь снились кошмары, и я просыпалась в ужасе...

— Знаю, дорогая.

— ...думая, что он рядом, ощущая его жуткое присутствие, дыхание, кряхтенье, мерзкие прикосновения. Ох, какое облегчение просыпаться и понимать, что это только сон!

— Зачем об этом вспоминать?

— И не только по ночам. Бывали такие дни, когда всё плотское казалось омерзительным, когда малейшее прикосновение к человеку казалось невыносимым, потому что это был он во плоти и превращал прикосновение к хорошему в скверну, а к чистому — в мерзость...

— Да, я прекрасно понимаю.

— Ужасная встреча с Конаном опять всё всколыхнула, как будто ударила ножом, и потекла кровь...

— Морвенна...

— Но раз это случилось, то следует, наконец, мужественно взглянуть страху в глаза, чего я раньше не делала. Я повторяла про себя: Оззи умер, Оззи мёртв, Оззи больше нет на свете. Снова и снова повторяла, а Оззи уже четырнадцать лет как лежит в могиле. Он больше меня не обидит. Просто не сможет. Как и его сын. Осознать это будет непросто. Лишь я сама делаю себе больно!

— Да, наверное. Но...

— Я сама наношу себе вред. Разве не так? Поэтому, когда я встретила Конана, упала в обморок, в ужасе пришла в себя и всё прочее, то лишь сама бередила раны. Разве не так? Но когда я делаю больно тебе, то делаю больно и Лавдей. Следовательно, что сильнее: любовь к вам обоим или страх? Если он сильнее меня, то значит, я ничтожество. Если он слабее, значит, впредь я не должна такого допускать. Я не должна закрываться от воспоминаний, чтобы они копились и в нужный момент их нельзя было побороть...