— Не признаем русина — Деревлянь нами завладеет! — кричал боярин Избыгнев, и его шумно поддерживали старейшины, понимавшие, что первым делом предъявлять права на осиротевшее племя явится Мстислав и его сыновья. — Деды наши с ними бились, так неужто мы уступим, дедов опозорим?!

— Разве можно русина пришлого над собой признавать?

— А то не было у нас князя-русина? Отцы наши приняли его, и чего же нам не принять?

— Нет нашей воли, чтобы Мстислав деревлянский полянами владел!

— Не хотим Мстиславова сына!

Старая вражда пустила настолько глубокие корни, что полянам легче было смириться с тем, чтобы ими правила пришлая русь, чем соседи и старинные сородичи-деревляне. Надумали вскоре спросить воли богов, и слово взял волхв Судимер.

— Приходила уже русь заморская, чтобы править землей полянской, и поглотила полянская земля-матушка русь пришлую, и своей сделала, — сказала он. — Будет на то судьба — и новую русь поглотит земля наша, и то ей на пользу пойдет. А вот если уступим деревлянам, то они поглотят нас. Имени полян на земле не останется, будет одна Деревлянь здесь.

О приглашении Белотура больше речи не заходило. Самые умные из старейшин уже смекнули, что новый князь из руси, не имеющий здесь корней и поддержки, будет зависим от старейшин, во власти которых примирить с ним народ. Так же, как это однажды случилось тридцать лет назад: и многие из нынешних старейшин сами хорошо помнили приход князя Улеба Дира. А значит, смерть Аскольда для них не беда, а скорее радость, случай выторговать у его преемника более выгодные условия для себя. И вскоре нарочитые мужи толковали об условиях, которые нужно выставить руси: чтобы платить новому князю меньше дани, чтобы ходить с ним в походы и получать долю в добыче, чтобы требовать с него обеспечения безопасности их товаров в заморских поездках. А поскольку уже прошел слух, что князь руси собирается в поход не куда-нибудь, а за Греческое море, в богатые земли, то у всех загорелись глаза. Многие помнили рассказы своих отцов, которые присоединялись к дружинам руси, приходившим по Днепру с севера и уходившим дальше, в Греческое море, после чего греки еще долго рассказывали разные ужасы про «кровожадный народ рос». Иногда эти дружины вовсе не возвращались, сложив головы в чужом краю, но порой им везло и они привозили огромную добычу. У иных старинных родов еще хранились кубки греческой работы, привезенные удалыми дедами или купленные уже здесь у русинов, а боярин Гордезор щеголял в очень дорогом позолоченном обручье с самоцветными каменьями, красными и серовато-зелеными, чему завидовала вся волость. И теперь он первый жаждал пойти в такой же поход с новым русским князем — тот ведь доказал свою отвагу, удаль и удачу!

— Аскольд-то наш робок был, — начали поговаривать. — От соседей едва отбивался, куда ему было в походы ходить! Да и с греками дружил все, а те его добру научили — богов не почитал, жертвы приносил плохо, вот боги и покарали его!

— Этот новый-то половчее будет! Его еще и ждать не начали, а он уж тут как тут, будто с дерева слетел!

— Вот бы и на греков так!

Примерно это они и сказали самому Одду, когда он собрал их на пир, устроенный при помощи старых Аскольдовых запасов.

— Я мог бы убить вас всех, забрать все ваше имущество, а ваших жен, детей и челядь продать грекам, когда пойду в поход, — сказал Одд старейшинам. Он сидел на княжьем столе, упираясь ладонями в колени и слегка подавшись вперед, из-за чего напоминал готовую к броску хищную птицу. На нем была лучшая рубаха, ярко-синяя с золотой вышивкой, на шее — серебряная гривна, на руках — перстни и браслеты, чтобы все видели его богатство и удачу. Франкский меч с узорной рукоятью на богатой перевязи висел на плече, упираясь в пол. Старики стояли перед ним, а их окружали хирдманы Одда с оружием наготове. — Я сделал бы так, как всегда делал в тех странах, куда приходил за добычей. Когда я уходил, за моей спиной оставались только мертвые тела и догорающие развалины. Но с вами я поступил иначе, потому что я намерен остаться здесь, и мне нужна живая земля, которой я буду править. Живая, многолюдная и богатая. Я знаю, как сделать вашу землю богатой и могущественной, такой, что все соседи будут бояться и почитать вас, как вы веками были вынуждены бояться их. Если вы тоже хотите этого, становитесь моими людьми. Если же не хотите — я отправлю вас пировать на тот свет к предкам, а на ваши места найду других людей, посмелее.

— У нашего князя Аскольда была жена из ладожской старейшины, с тем родством наше богатство прирастало, — сурово ответил ему боярин Живибор. — А ты как думаешь нашу землю обогатить?

— Я почти женат на старшей сестре вашей княгини. — Одд усмехнулся. — На старшей дочери ладожского воеводы Домагостя. И муж моей сестры, Хрёрек конунг, тоже теперь живет в Ладоге. Они вместе добывают столько мехов, воска, меда и прочего товара, что едва могут увезти. Вы будете получать все это по-прежнему, даже больше прежнего. А если нам не хватит товара для торговли с греками, мы заплатим им ударами наших мечей. Ну, вы пойдете со мной как мужчины и воины или мне придется везти вас как рабов, с веревкой на шее?

На том пиру Одд сын Свейна по прозвищу Хельги был признан киевским князем и впервые принес жертву богам от племени полян. Многие были в растерянности, но от Одда исходило ощущение такой силы и уверенности, что он подчинял себе, даже не произнося ни слова. Его появление здесь было подобно удару молнии: быстрота и внезапность, с которой он возник будто из ниоткуда, убил Аскольда и захватил власть в городе, делали все эти события похожими на страшный сон. Во многих весях еще ничего об этом не знали и думали, что в Киеве по-прежнему сидит Аскольд, а те, кто знал, уже рассказывали, будто князь Ольг прилетел на туче черной и сошел с нее в громе и молниях, а за ним воинство небесное, и сил у него видимо-невидимо. Говорили даже, что это сам Перун явился в облике русина, чтобы заслонить полян от деревлянского войска. Ради победы над привычным врагом поляне готовы были примириться даже с русью. Да и разве не из руси был родом их покойный прежний князь?

— А коли они на сестрах родных женаты, стало быть, свояки, так он ему и наследует, — уже толковал Угор, знаток обычаев и покона.

И все обрадовались этому решению, которое делало власть Одда почти законной. О том, что он убил свояка, люди предпочитали не вспоминать, радуясь уже тому, что больше почти никто не пострадал, что обошлось без большого кровопролития и полного разорения. А поскольку отцы при почти таком же положении дел приняли русского князя Дира, предпочтя его деревлянским князьям, то почему же теперь не принять русского князя Ольга? Деды-то лучше знали, как поступить, а что освящено волей предков, то и законно.

Но князь Мстислав об этом ничего не знал и считал именно себя и своего сына единственными законными наследниками Аскольда. Равно как не знал он и о том, что плесковский князь Волегость со своим войском уже подошел, увеличив рать Одда почти вдвое.

Конечно, у него хватило ума оценить соотношение сил. Не приближаясь к киевским горам, он устроил стан поодаль и тайком послал кое-кого из своих людей к полянским старейшинам. Он рассчитывал на то, что в Киеве сейчас вообще нет надежной власти, что захватчик не имеет никакой поддержки и все они, и местные, и пришлые, станут легкой добычей. Вид киевских гор, без следов пожаров и разорений, удивил деревлян. И когда те завели речи о том, что поляне и деревляне, как родичи, должны вместе встать против руси, их выслушали без большого восторга. А боярин Живибор, не теряя времени, отрядил сына Светима к князю Ольгу, чтобы тот передал ему речи Мстиславовых посланцев.

Правда, все рассказать сразу ему не удалось.

— Он говорит, что княгиня Дивомила у них? — воскликнул Вольга, едва услышав имя Мстислава.

— О княгине речи не было, — несколько растерялся Светим. — Велел-де сказать князь Мстислав, что они, деревляне, родичи-де нам, полянам, и потому надлежит нам жить в любви…

— Я ему покажу любовь! — Вольга, не находивший себе места, порывисто шагнул вперед.

Он испытал чудовищное разочарование, придя наконец в Киев и не обнаружив здесь Дивляны, и Одд с трудом удерживал его от немедленного похода в Деревлянь, пока обстановка не прояснилась. Они, разумеется, тоже знали, что деревлянское войско подошло к днепровским горам, и только поэтому Вольга все еще оставался на месте. Одд убедил его, что гораздо вернее будет разбить Мстислава здесь, а потом уже идти в беззащитную деревлянскую землю, чтобы найти там Огнедеву.

— Выясни, что с ней, где она! — велел Вольга Светиму. — Нет, я сам пойду! Где этот человек?

— Стой! Табань! — Одд поспешно метнулся следом и схватил Вольгу за плечо. Тот в ярости обернулся, но Одд держал крепко. — Сумасшедший! Замри, если не хочешь все испортить!

— Испортить! — Вольга сбросил его руку. — Я только хочу получить то, что мне было обещано! То, ради чего я пошел в этот поход, уговорил своих людей, обманул ладожан, бросил невесту, с которой меня обручил еще отец! А ее здесь нет, и выходит, что я все это сделал зря! Я не для того шел через весь свет, чтобы любоваться этими горами!

Он чувствовал себя обманутым и не мог отделаться от мысли, что Одд в этом виноват, хотя тот, конечно, никак не мог отвечать за решение Аскольда отправить семью в руки старинного врага. Но встречу с Дивляной обещал ему Одд, а исполнить обещание оказался не в силах.

— Ты получишь свою женщину, если сам все не испортишь! — заверил его Одд. — Деревляне не обидят ее, потому что в ней заключены права на эту землю. Она нужна им. Но они не знают о том, что она нужна и тебе! Поэтому они просто прячут ее где-то. Но когда мы разобьем их, она окажется в наших руках вместе с их собственными женщинами и прочим имуществом. А чтобы мы разбили их, ты сейчас должен сидеть тихо и не мешать мне.