Царь часто наезжал в Грузию, поместье графа Аракчеева. Но Ричард так же, как и весь двор, знал, что во время этих визитов Аракчеев наспех выпроваживал свою любовницу и что набожному Александру никогда не показывали картинную галерею, расположенную в конце парка. Там Аракчеев собрал огромную коллекцию картин определенного содержания. Царь не имел представления о частых порках крепостных и жестоких наказаниях, каким подвергали замужних женщин, которые не могли или не хотели иметь детей.

Шепотом передавали о страшных случаях, происходивших в Грузии. Всего месяц назад Ричарду рассказали о том, что Аракчеев запорол до смерти шестнадцатилетнюю девочку во время очередного приступа садизма, а в это время ее подруги должны были стоять вокруг и молиться об умершей.

Царь также ничего не знал о трагической жизни «колонистов». Это был эксперимент, проводимый Аракчеевым, который явился организатором военных поселений. Тысячи крестьян были призваны в армию, помещены в бараки. Надев военную форму и подчиняясь палочной дисциплине, они возделывали графские угодья.

Александр верил в то, что Аракчеев пытается наладить образцовое хозяйство и его примеру последуют другие: если людям создать нужные условия, дать им хорошее оборудование и семена, они превратятся в примерных крестьян. Откуда было знать царю, что молодые и сильные люди умирали в переполненных бараках, как мухи, от нечеловеческого труда, голода и жестокости. Распадались семьи, а многие бежали в леса или на болота и там все равно погибали.

Ричард сталкивался с Аракчеевым несколько раз, но всегда старался держаться подальше: он боялся, что его инстинкт возьмет верх и он ударит это широкое, коварно ухмыляющееся лицо. Что он мог сделать в качестве почетного гостя царя и его двора? Будучи наслышанным о жестокости и ужасах, происходивших вокруг императорского дома, он как иностранец не имел права даже обсуждать эту тему с кем бы то ни было.

Но сейчас он вспомнил все, что когда-то слышал, все, что оставалось невысказанным, и одна мысль, что Ванда может оказаться в руках такого животного, приводила его в ужас.

Ему казалось непостижимым, что ревность Екатерины, может быть так ужасна. Только сейчас он осознал ту банальную фразу, услышанную как-то в Итоне: «Фурия в аду — ничто в сравнении с брошенной женщиной». Вот и подтверждение тому!

Ричард нещадно гнал лошадей. Казалось, они летели, не касаясь копытами припорошенной снегом дороги. Пассажиров бросало из стороны в сторону, и чудом сани еще не перевернулись. Но Ричард мастерски управлял четверкой, и только дорожные столбы мелькали с обеих сторон. Взошла яркая луна, осветив им путь словно днем.

Дальше, дальше мчались сани. Ричард молил Бога о том, чтобы Ванда осталась жива и здорова. Он понимал, что ее увезли давно, но если они не подозревают о погоне, это поможет Ричарду. По его подсчетам, расстояние между ними должно быстро сокращаться. Страх за Ванду гнал его вперед.

За одно он благодарил судьбу: она не знает, куда и к кому ее везут, и надеется увидеть его. Представив ее милое лицо, доверчивые синие глаза, Ричард поклялся, что будет защищать и оберегать ее всю жизнь.

Она — его, они любят друг друга. Как же он был глуп, что не попросил ее руки сразу! Какое значение имеет бедность? Лучше голодать, но быть вместе. Ведь это ничто по сравнению с разлукой!

Он вспомнил ее слова, сказанные в их первый вечер в «Золотой лозе»: те, кого любишь, становятся с каждым днем дороже. Как она была права! Ванда стала для него самым дорогим существом на свете, и он не мыслил жизни без нее.

— Ванда! Я люблю вас! — кричало его сердце. — Я иду к вам!

Быстрее, быстрее! Лошади обливались потом, но Ричард не щадил их. Вперед, вперед! Луна освещала призрачно темнеющие леса, безмолвные поля. Казалось, вся земля была покрыта саваном.

Вдруг впереди мелькнули огни: это был постоялый двор, первый на пути в Россию. Царские службы позаботились о том, чтобы связь царя с правительством Санкт-Петербурга осуществлялась без сучка и задоринки. Свежие лошади выдавались императорским курьерам по первому требованию. Однако Александр гонял курьеров туда и обратно не только по делам государства, но и по малейшему поводу.

Как-то в Хофбурге адъютант царя доверительно пожаловался Ричарду на то, что Александра, кроме его мундиров, ничего не волнует.

— Не говорите об этом никому, но сегодня я видел, как он примерял восьмую или девятую пару гусарских брюк — все они были или узки, или коротки! Государь был в отчаянии и теперь посылает в Санкт-Петербург за очередной парой. Курьер не сможет доставить их вовремя, даже если полетит на крыльях, но царь не желает слышать возражений.

Теперь Ричарда интересовали только лошади. Повернув к постоялому двору, он молил Бога, чтобы кто-нибудь из таких порученцев не лишил его свежих лошадей. Ведь предыдущие ездоки тоже меняли здесь свою упряжку. А ему нужна четверка самых лучших. К саням подбежали конюхи и слуги с факелами. Никаких вопросов и разговоров. Они быстро распрягли четверку и привели других лошадей. Войдя в помещение, Ричард увидел приготовленную для него горячую еду и вино. Что ни говори, служба у царя поставлена хорошо!

— Здесь недавно проехали сани, в них была молодая особа. Сколько времени прошло с тех пор?

— Да, господин. Сани проехали здесь полчаса назад, но я не видел, кто был в них.

— Не видели? Почему?

— Никто не выходил из саней.

Ричард еле сдерживал гнев. Это могло означать только то, что Ванду не выпускали и никому не показывали — она стала их пленницей. Несомненно, это сделано по приказу Волконского, и сейчас Ричард даже пожалел, что тот легко отделался от него. Можно представить себе, как затекло ее тело, как мучает ее голод…

— Кормили кого-нибудь из пассажиров?

— Не думаю, но сейчас узнаю, мой господин… Ричард не стал ждать. Он схватил что-то из еды, выпил на ходу стакан вина и направился к выходу. Его спутники были недовольны: им хотелось отогреться и заправиться по-настоящему перед дорогой. Но они были хорошо вымуштрованы, да и взгляд Ричарда не предвещал ничего хорошего, и они с разочарованным видом последовали за ним.

Опять вперед! Теперь ехать стало труднее: дорога то убегала на холмы, то спускалась в глубокие долины. Но лошади были замечательные и хорошо отдохнувшие, из тех, что Александр привез из своей императорской конюшни в Санкт-Петербурге.

Быстрее, быстрее! Путь их лежал через леса, темные и зловещие, без признаков человеческого жилья поблизости. Теперь они вынуждены были замедлить скорость, так как лунный свет не проникал сюда.

Медленно продвигаясь в темноте, Ричард чувствовал, как лошади встревожено шарахались от уханья сов, треска сломанных ветвей. Вдруг раздался волчий вой…

Совсем недавно Ванда слышала то же самое. Едва сани въехали в лес, лошади внезапно взвились на дыбы, и только удары кнута заставили их продолжать путь. Ванда не могла понять, что это были за звуки, и только по ужасу лошадей она догадалась о происхождении этого страшного, жуткого воя. Но самое страшное она пережила в тот момент, когда сани пронеслись мимо Хофбурга, где ее ждал Ричард, на окраину города.

Сначала Ванда решила, что это недоразумение, и обратилась к человеку, сидевшему позади:

— Вы сказали, что господин Мэлтон ждет меня в Хофбурге.

Он ничего не ответил, глядя прямо перед собой. Ванда забеспокоилась.

— Разве вы не должны были отвезти меня в Хофбург?

И опять ответом было молчание. Она вдруг ощутила, как ледяной страх сжал ей сердце. Инстинктивно Ванда приподнялась с места, и тут же на ее плечо легла чужая рука и придавила к сиденью. Она едва могла поверить, что слуга посмел прикоснуться к ней. И с внезапной ясностью она все поняла: это была ловушка. Как же глупо она себя вела, поверив, что Ричард мог позвать ее в Хофбург. Несомненно, это царь! Он никогда не простит ей той ночи в маленькой гостиной.

И тут вдруг перед ней возникло лицо княгини Екатерины Багратион… Ну, конечно, это ее рук дело! Сколько ревности было в ее глазах, когда она смотрела на них с Ричардом в опере.

Они были с баронессой Валузен в ее ложе. Царь со своей свитой расположился напротив. Екатерина смотрела на Ричарда, который сидел позади Ванды. Девушка не говорила с ним о Екатерине, возможно из гордости или из ревности, первые уколы которой она почувствовала, но она видела, как княгиня смотрела на него.

Екатерина приковывала к себе взгляды окружающих своей исключительной красотой. На ней было платье с очень глубоким декольте, голову, шею и руки украшали прекрасные изумруды.

Она улыбалась царю, шутила, он засмеялся и, наклонившись, прошептал ей что-то на ухо. В этот момент Ванда поняла, что княгиня увидела и узнала их. Она увидела, как изменилось ее лицо, улыбка пропала, глаза сузились, и появилось такое злобное выражение, что даже красота как-то поблекла, как будто проплывающее облако закрыло солнце.

— Она ненавидит меня, — поняла Ванда. — И я ненавижу ее, — добавила она вызывающе.

Ей было трудно заставить себя следить за тем, что происходило на сцене; она не видела и несравненную сеньориту Битолини в главной роли. Ванда лишь ощущала, какой поток ненависти идет на нее из королевской ложи.

Ванда чувствовала себя так, словно эти темные глаза пронзают ее. Она вспомнила сказки о ведьмах и колдуньях, которые могли на расстоянии причинять вред своим жертвам; с помощью магических клятв и заклинаний уничтожали своих врагов без видимых ран. Им было достаточно взглянуть в глаза, и они приносили смерть. Екатерина смотрела на девушку именно так.

Даже не глядя на нее, Ванда ощущала ее злобу и ненависть, она кожей чувствовала их. Возвращаясь домой в карете, она крепко сжимала руку Ричарда и мысленно бранила себя за нелепые мысли. Он ни единым словом не вспомнил о Екатерине. Что бы ни было между ним и княгиней — это все в прошлом, и просто глупо беспокоиться.