Незадолго до Дня благодарения ей позвонила молодая женщина, назвавшаяся Эйлин Флэндерс. Она сообщила, что в мае закончила Мэримаунтский университет Лойолы в Лос-Анджелесе, что родом из Сан-Диего, только что нашла работу и перебралась в Нью-Йорк. Она была специалистом по коррекционному обучению и работала с детьми, страдающими аутизмом. Ни о каких реабилитационных центрах она не упоминала, о тюремных заключениях — тем более, объяснила, что живет одна и что у нее нет ни детей, ни собак. Начало обнадеживало. Правда, Франческа заподозрила, что Эйлин растатуирована с ног до головы, носит ирокез и пирсинг на всех частях тела, но первый телефонный разговор с ней прошел гладко. Эйлин объяснила, что хотела бы переселиться на новое место побыстрее, но пока живет в общежитии христианской ассоциации, где может провести еще несколько недель — последнее она добавила, узнав от Франчески, что дом освободится только к первому января.

Тодд уже нашел квартиру на Восточной Восемьдесят первой улице, у самой реки. В праздники, между Рождеством и Новым годом, он планировал уложить вещи и съехать первого января. До этого времени впускать в дом жильцов Франческа не собиралась: и ей, и Тодду было бы слишком больно видеть чужих людей в доме, который хорошо помнил эмоциональную бурю разрыва. Эйлин не возражала, она все равно собиралась на праздники домой, в Сан-Диего. Пока все выглядело пристойно, и Франческа пообещала на следующий день показать ей дом.

Назавтра, открыв дверь и увидев на пороге Эйлин, Франческа сразу вздохнула с облегчением. Одетая в кроссовки «Найк» и джинсы, красное полупальто со шнурами и капюшоном, белые перчатки и пушистые наушники, Эйлин казалась малышкой с рождественской открытки. Волосы у нее были огненно-рыжие, лицо усеяно веснушками, глаза голубые, а улыбка обнажала ровные белые зубы. Она не пользовалась косметикой, выглядела пятнадцатилетней школьницей и явно волновалась в ожидании, когда ей откроют дверь.

Франческа пригласила ее войти, уже в холле между ней и гостьей завязался непринужденный разговор. Оглядевшись, Эйлин восхитилась прелестью дома. Простенок над парадной дверью украшало окно с витражом, узкая, но живописная винтовая лестница вела наверх. В приоткрытую дверь гостиной, которую Франческа оставляла для личного пользования, был виден мраморный камин. Эйлин спокойно выслушала известие, что часть мебели будет вывезена из дома уезжающим Тоддом, и обещание Франчески как можно скорее найти замену недостающим предметам обстановки. Комната на верхнем этаже уже была обставлена вещами, которые не захотел забирать с собой Тодд. Если понадобится, Франческа была готова обставить и остальные помещения, которые собиралась сдавать.

Она провела Эйлин наверх, в комнаты, где еще были разбросаны вещи Тодда, так как ночевать он приходил сюда. Эйлин подошла к окну, отметила живописный вид на соседский сад за домом, заглянула в ванную и стенные шкафы и, похоже, осталась довольна увиденным. А Франческе пришлась по душе сама Эйлин, которая производила впечатление цельной и чистой натуры, девушки из провинциального городка, потерявшейся в мегаполисе. Эйлин рассказала, что она старшая из шестерых детей, и спросила, есть ли поблизости католическая церковь. Лучшей квартирантки Франческа и пожелать не могла. Эйлин была воплощением милой, дружелюбной, самой обычной девушки. Ничто в ней не вызывало тревогу или сомнение. Облегчение отчетливо читалось на лицах обеих.

Франческа показала гостье этаж ниже собственной спальни и объяснила, что столовая будет превращена в гостиную, а комната поменьше — в спальню. Помещения на этом этаже были просторнее, но темнее, чем на верхнем, Франческа и Тодд выкрасили стены в травянисто-зеленый цвет, подходящий для столовой, но мрачноватый для гостиной и слишком мужской для Эйлин. А комнаты в самом низу Эйлин совсем не понравились. Она призналась, что будет бояться, как бы кто-нибудь не пробрался в дом через раздвижные двери, и вообще наверху она чувствовала бы себя спокойнее. Зато ее привела в восторг кухня в стиле кантри, мебель в которой Франческа и Тодд собрали и установили своими руками. Точнее, этим занимался Тодд, а Франческа наблюдала, подавала ему инструменты и приносила кофе. Кухня была их любимым местом в доме и обещала стать любимым местом Эйлин.

— Мне кажется, в этом доме жили люди, которые очень любили друг друга, — заметила Эйлин, и Франческа кивнула, не зная, что ответить, и пряча заблестевшие от слез глаза. Да, дом номер 44 по Чарлз-стрит еще недавно переполняли любовь и надежда. А теперь они рассеялись, и рядом с Франческой вместо Тодда появилась похожая на эльфа девушка из Сан-Диего. Несправедливо, но такова жизнь. За последние месяцы Франческе удалось смириться с этим, оставалось пережить трудный переходный период. А теперь разговор с Эйлин напомнил Франческе: все, что происходит с ней сейчас, — это не сон. Так или иначе, гостья оказалась самой подходящей претенденткой из всех, кто откликнулся на объявление. Франческа была готова сдать ей верхний этаж — разумеется, предварительно убедившись, правду ли девушка рассказала о себе. Она назвала цену, и Эйлин преспокойно выслушала ее. Непомерной назначенная арендная плата не была, но ее хватило бы, чтобы покрыть четверть ежемесячной выплаты по кредиту Франчески.

— Пожалуй, это я потяну. Я думала, что сниму отдельную квартиру, может, с одной соседкой. Но все, что я до сих пор видела, стоило чересчур дорого. А здесь хоть и дороговато, но мне нравится, особенно то, что рядом будут люди. И безопаснее, и не так одиноко.

Франческа была готова с ней согласиться.

— Уже известно, кто остальные жильцы?

— Вы первая, кто мне подошел, — честно ответила Франческа, а потом рассказала, что расстается с близким человеком, который вскоре переезжает, и впервые будет сдавать часть комнат дома чужим людям.

— Сочувствую, — с неподдельной искренностью откликнулась Эйлин. — Я тоже рассталась с близким человеком — еще там, в Лос-Анджелесе. Потому и уехала. Мы начали встречаться сразу после того, как я закончила учебу, а потом он вдруг словно спятил. Глаз с меня не спускал, почти выслеживал, когда я попросила не держать меня на коротком поводке. Однажды ночью он влез ко мне в окно и чуть не задушил. На следующий день я уволилась и уехала в Нью-Йорк. Это было месяц назад, мне очень повезло так быстро найти здесь работу. — Она вздохнула с таким облегчением, что Франческе стало жаль ее. Девушка выглядела настолько чистой, милой и невинной, что трудно было вообразить себе человека, которому могло прийти в голову душить или пугать ее.

— Хорошо, что вы уехали оттуда, — сказала Франческа, возвращаясь из кухни в холл. — Правда, психов везде хватает. — Со многими из них как потенциальными жильцами ей пришлось беседовать в последние дни. — В Нью-Йорке тоже нельзя забывать об осторожности. Но в нашем районе тихо и безопасно. На работу и обратно я хожу пешком — у меня галерея в нескольких кварталах отсюда.

— Вот здорово! — с восторгом воскликнула Эйлин. — Обожаю по выходным ходить в галереи.

В числе прочих сведений о себе Эйлин назвала телефон владельца ее лос-анджелесской квартиры. Там она жила последний год учебы и еще пять месяцев после ее завершения, после занятий работала в детском приюте и в детском саду для детей с особенностями развития. Все в ней говорило о цельности натуры, девушка была на удивление мила. Франческа пообещала позвонить ей сразу же, как только примет окончательное решение. Правда, вспомнила она, впереди длинные выходные, День благодарения, так что до понедельника созвониться не удастся, но в понедельник — обязательно. Эйлин это устраивало, она надеялась, что Франческа согласится видеть ее своей квартиранткой. И Франческа, и дом сразу полюбились ей. Эйлин призналась, что чувствует себя почти как дома, там, где выросла. Словом, обе остались довольны друг другом. Эйлин оказалась именно такой квартиранткой, о какой мечтала Франческа: Неприятных сюрпризов от нее можно было не опасаться. В наше время редко встретишь настолько чистого, пожалуй, даже идеального человека. Франческа сочла появление Эйлин знаком, что судьба на ее стороне.

Итак, первая квартирантка была найдена, поэтому Дня благодарения Франческа ждала, слегка повеселев. Она знала, что в этом году ей придется нелегко: впервые за последние пять лет рядом с ней в праздничный день не будет Тодда. Он собирался к родным в Балтимор, а она — к отцу в Коннектикут. Мать Франчески уезжала в Палм-Бич к друзьям.

Утром, перед самым отъездом, Франческа и Тодд столкнулись в холле. Обменявшись взглядами, полными острой боли, они неловко обнялись.

— Удачной тебе индейки, — тихо произнесла она.

— И тебе, — отозвался он, бегло коснулся губами ее щеки и торопливо вышел. Снова испытав странное ощущение, Франческа вздохнула и направилась к своей машине, припаркованной на Чарлз-стрит. Процесс расставания порой казался ей бесконечным, но теперь, похоже, все-таки подходил к финалу. А Франческа даже не знала, радоваться этому или печалиться.

Сидя за рулем, по дороге в Коннектикут она опять задумалась об Эйлин и порадовалась счастливой встрече. Девушка казалась ей прямо-таки безупречной соседкой. Оставалось лишь дождаться ответа от хозяина квартиры, где она жила раньше, и убедиться, что первое благоприятное впечатление было верным.

В полдень, когда Франческа вошла в отцовский дом, у камина в гостиной уже потягивали шампанское человек десять, а Эйвери и сотрудники банкетной компании хлопотали на кухне. Индейка в золотистой аппетитной корочке выглядела великолепно. Спешить обратно в город Франческе не хотелось, она собиралась переночевать в гостях. Большинство приглашенных составили местные жители, друзья хозяев, и художники; среди них были и соседи с ухоженной фермы, и нью-йоркский арт-дилер Генри. Общество получилось стильным, интеллектуальным, интересным и жизнерадостным. Франческа знала почти всех присутствующих, в обществе друзей отца и Эйвери ей всегда было весело. В детстве Франческа редко виделась с отцом, а теперь обнаружила, что с ним приятно общаться. Генри относился к ней скорее как к близкой подруге, чем к дочери. Раньше, в юности, Франческу это часто озадачивало, ей хотелось иметь настоящего папу, как у всех, а не эксцентричного художника, который то и дело меняет молоденьких подружек. Все сразу изменилось после его женитьбы на Эйвери, но к тому времени самой Франческе уже минуло двадцать пять. Теперь же, в свои тридцать пять, она научилась принимать отца таким, каков он есть — талантливым, добродушным, безответственным и компанейским. А с недавних пор к этим чувствам прибавилась глубокая благодарность за то, что он помог ей с галереей.