Элизабет обняла брата и на миг прижалась к нему.

– Спасибо, – шепнула она. – Я люблю тебя, Пинни.

48

После бала святой Цецилии Элизабет обнаружила, что жизнь перестала казаться ей тяжким бременем. Словно сам старый город взял на себя часть ее вины и забот, вписав их в свою историю со множеством других примеров человеческой слабости и падений, которые происходили за его высокими стенами. Элизабет все еще чувствовала, что жизнь ее в некотором смысле закончена. Пыл молодости угас, ждать было нечего. Она была все еще отделена от мира завесой тумана, была как бы наблюдательницей, но не участницей событий. Ничего особенного не происходило.

Однако теперь ее это не огорчало. В любом случае она является частицей неспешного потока времени, и она чувствовала удовлетворение, плывя в нем. Она стала легко отпускать от себя Кэтрин, понимая, что девочка движется в одном потоке с ней, только поколением позже. Однажды, зайдя в кабинет за книгой, Элизабет обнаружила Кэтрин расписывающей каминную полку акварельными красками, подаренными ей к шестилетию.

– Я хотела украсить этих леди, – оправдывалась девочка, когда Элизабет выбранила ее за перевернутый стакан с водой и испачканный красками передник. – Они такие красивые, мама, но очень бледные.

Элизабет взглянула на желто-голубые платья танцующих нимф и на их ставшие розовыми щеки и перестала сердиться. Она посадила всхлипывающую, обиженную Кэтрин к себе на колени и вытерла дочери слезы.

– Хочешь, я расскажу тебе, как мама, когда была маленькой девочкой, пыталась танцевать, точь-в-точь как эти леди?

Когда рассказ был закончен и Кэтрин осмотрела трещину на чернильнице, стоящей на столе, мать и дочь, взявшись за руки, стали танцевать. Потом они вытерли лужу на каминной полке. Элизабет показалось, что отец, которого она не знала, сейчас здесь, в комнате, и смотрит на них.

Словно во сне, Элизабет продвигалась сквозь ежедневные обязанности: навещала подруг, принимала их, посещала балы – большие, куда приглашали и вдов. Она не тосковала о той прежней, насыщенной встречами жизни, которую вела при Лукасе. Те вечера и балы были только для супружеских пар; она знала, что с прежними занятиями покончено, и не задумывалась о них.

Летнее расписание в этом году складывалось иначе. Кэтрин весь июнь была занята в школе, и они не могли выбраться на остров раньше первого июля. Элизабет было досадно. Она привыкла уезжать из города до наступления летнего зноя. Но когда Люси включила ее в список тех, кто готовил большой бал, Элизабет перестала обращать внимание на погоду.

Эндрю-младший закончил Цитадель двадцать третьего июня. Вскоре ему предстояло получить назначение в армию и отбыть на место службы. Скорее всего, это будет далеко от дома. Федеральное военное министерство все еще не доверяет вооруженным южанам, особенно в штате Южная Каролина. Воспоминание о «Красных рубашках» еще не изгладилось из памяти.

– В этом доме не было праздника семь лет, с тех пор как умерла мисс Эмма, – со вздохом сказала Люси, – Даже не знаю, с чего начать. Тут все надо приспособить к приему гостей.

Элизабет, закатав рукава, припомнила все организаторские навыки, которые получила от тети Джулии, и стряхнула с себя свою постоянную вялость. Она ездила по Шарлотт-стрит по два-три раза в день, с помощью Делии перевозя коробки с чаем, стаканами, салфетками, вазами, кухонной утварью и сервировочными тарелками. В подобных случаях чарлстонцы занимали друг у друга все необходимое безо всякого ложного стыда – таковы были неписаные и негласные правила. Энсоны ничего не взяли бы в подарок, так как не имели средств отдариться. У Джошуа Энсона почти не было работы. После оккупации янки в доме не осталось ничего ценного. А то, что осталось, было давно продано, чтобы заплатить за обучение Эндрю.

В течение двух недель Элизабет приглядывала за Делией и Эстелл, служанкой Люси, которые мыли окна и двери и натирали воском полы. Она и Люси полировали мебель, штопали обивку и пересматривали рецепты, чтобы использовать овощи с огорода Энсонов, а также дичь, которую Джошуа Энсон настрелял и наготовил на зиму. За день до выпуска они сварили двадцать фунтов нежных, крохотных, пойманных в устье реки креветок и приготовили из них пасту. Затем испекли хлеб для маленьких сандвичей и с утра намазали их пастой. Элизабет заночевала на Шарлотт-стрит, чтобы успеть с утра нарезать в саду цветов, пока на них еще не высохла роса. К десяти все было готово: буфетные стойки были полны яств и покрыты тарелками с холодной мокрой тканью, дом сиял и благоухал ароматами; были готовы и ингредиенты для пунша, который собирался делать мистер Джошуа Энсон. Элизабет, поцеловав на прощанье Люси, заторопилась домой – вымыться и переодеться. Она совсем не устала.

Однако она была рада, что для гостей выпускников расставили стулья. Церемония тянулась и тянулась. Первый выпуск со дня восстановления Цитадели вызвал прилив ораторского вдохновения. Элизабет смотрела на ряды кадетов в форме, стоящих по стойке смирно, и удивлялась, что никому не становится дурно. Солнце сияло безжалостно, его лучи потоками падали с небес и отражались от охряных стен здания, построенного в виде крепости, заливая утоптанный плац.

Неожиданно холодок пробежал у нее по спине: Элизабет вспомнила, как на том же самом плацу маршировали солдаты-янки. Ей вспомнилась страшная толпа вокруг, когда Софи тащила ее мимо площади Цитадели показать сиротский приют и запугать наказаниями. Элизабет попыталась отогнать эти воспоминания. Слава Богу, все давно позади. А Хэтти слишком стара, чтобы справиться с неуемным Трэддом, и, в конце концов, она любит мальчика. Она прекрасная нянька, не такая жестокая, как Софи.

Наконец речи кончились, пушка выстрелила, и кадеты промаршировали к пустому флагштоку – рядом, на другом флагштоке, развевались флаги Южной Каролины и Соединенных Штатов. Раздались приветственные выкрики толпы, забили барабаны, и кадеты потянули за веревку, поднимая лоскут со звездами и полосами – эмблемой Конфедерации. Маленький оркестр, сияя начищенными инструментами, заиграл зажигательно веселую музыку дикси. Зрители встали с мест. Элизабет почувствовала на своих щеках слезы, она не смогла удержаться от них, несмотря на то что выказывание чувств на публике считалось неприличным. Они были так молоды, эти мальчики в великолепной униформе, стоящие навытяжку, так горды и бравы! Предыдущий выпуск, который был в 1863-м, отправился прямо на войну. Иным из них тогда едва исполнилось шестнадцать. Они уже никогда не вернутся. Но их мужество, их флаг снова здесь. «Мы победили, – подумала Элизабет, и сердце ее забилось, – они не победили нас ни оружием, ни налогами, ни поджогами наших домов. Мы все еще южане. У нас – своя гордость, свое наследие. Ничто на свете не в силах лишить нас этого». Она взглянула на Пинкни и заметила, что глаза его блестят и он стоит как военный, как командир. Он высоко держал голову, и его слезы были признаком мужества. Элизабет перевела взгляд на толпу. Все чувствовали то же самое, многие отворачивались, пряча слезы. Она любила их всех и знала, что и они любят ее. Это был прекрасный мир благородства и красоты в полном своем великолепии. Суть его никогда не умрет. Юг не нуждается для того чтобы выжить, в роскоши, которую сделали предметом зависти на всем земном шаре. Он нуждается только в людях, которые отказываются от поддельных ценностей – материальных и моральных. Вещи ничего не значат. Культура складывается из убеждений и традиций. Благородство живет в сердцах и душах, и оно перейдет к их детям, их внукам и правнукам. Музыка закончилась, и возгласы толпы достигли небес. Это был миг победы.

Эхо выкриков еще звучало над площадью, когда один из кадетов выступил из ряда, повернулся и дал команду. Черные перья киверов заколебались в такт маршу.

– Сейчас им выдадут дипломы, – шепнула Люси. – Взгляни на Эндрю. Он последний справа. Правда, красавец?

Элизабет согласилась. На самом деле Эндрю ничем не отличался от юноши, который маршировал рядом с ним. Ленточки киверов перекрещивались на подбородках у самого рта, а края киверов отбрасывали тень на глаза. Лица вообще были едва видны. Элизабет надеялась, что церемония выдачи дипломов не слишком затянется. Ей не хотелось, чтобы испортилось приподнятое настроение, которое пришло к ней, из-за продолжительного ожидания под палящим солнцем.

«О Боже, – подумала она, – опять речи». Командир развернул огромный свиток. Элизабет подумала о предстоящем торжестве. Как бы сандвичи не высохли и не начали сворачиваться. Наколотый лед на них, должно быть, давно растаял. Люси ущипнула ее за руку:

– Смотри, Эндрю!

Высокий кадет отсалютовал командиру, который что-то вручил ему.

Аплодисменты длились четыре минуты. Элизабет присоединилась, гадая, всякий ли диплом будет вызывать подобный фурор. Она испытала облегчение, когда поняла, что это не так.

Позже Пинкни рассказывал ей, что читал командир, пока она размышляла о судьбе сандвичей. За месяц до обстрела форта Самтер, что считается теперь началом войны, корабль, доставивший продовольствие гарнизону Объединенных Сил, был встречен артиллерийским огнем. Его вела батарея Конфедератов с острова Моррис. Корабль назывался «Звезда Запада», а стреляли по нему приставленные к орудиям кадеты Цитадели. Начиная с этого выпуска Военный колледж Южной Каролины установил новую традицию в память о тех кадетах. Лучшего кадета выпуска, воплотившего в себе дух Цитадели, будут награждать медалью «Звезда Запада». Эндрю первый, кто награжден ею. Это высшая честь для кадета, даже если он собирается стать главнокомандующим Объединенных Сил.

На Элизабет рассказ произвел сильное впечатление. Она горячо поздравила Эндрю, его мать и дедушку, а также всех гостей, приглашенных на домашнее торжество.

Однако никто из них не подозревал об истинном значении награды для семьи Энсонов. После того как гости ушли, Джошуа, Люси и Эндрю-младший провели несколько счастливых часов у постели Эндрю Энсона-старшего. Пока отец и жена держали в своих руках безжизненные руки больного, сын читал ему прокламацию, приложенную к медали. Потом юноша снял ее с мундира и прикрепил к одеялу прямо над сердцем отца.