– Через два года, – сказал ему младший брат, – будут выборы президента Соединенных Штатов, а также властей штата Южная Каролина. Мы уже начали подготовку и надеемся одержать победу во что бы то ни стало. Улисса Гранта не будет в Вашингтоне, он не может баллотироваться снова. Мы собираемся выдворить остатки его армии из нашего штата.

– Каким образом?

– Вываляем в смоле и перьях и отправим по железной дороге, если возникнет необходимость. Но они и так уйдут. Их давным-давно уже выгнали из восьми конфедератских штатов. Но они остаются во Флориде, Луизиане и Южной Каролине почти десять лет. Это слишком долго.

– Надо бы их подтолкнуть, – заметил Симмонс. – Ты знаешь, что заявил наш досточтимый сенатор?

– Нет, не знаю, – ответил Пинкни.

– Это был Дж. Дж. Паттерсон. Ты так глубоко засунул голову в песок, что даже не заметил, как он приехал из Пенсильвании в семьдесят втором и давал взятки, чтобы его выбрали. На следующий день его спросили, собирается ли он вычистить выгребную яму в палате представителей Штата. Паттерсон хохотал чуть не до обморока. Тут, в Южной Каролине, лет пять еще будет что грабить. Он не уйдет, пока его не заставят.

– Мы намереваемся это сделать, – сказал Стюарт. – Надо только дождаться семьдесят шестого года.

– А что до тех пор?

– Будем работать, сохраняя спокойствие.

– А папаша Каин? Я ведь говорил вам, что мне рассказал Элия?

– Он тоже ждет семьдесят шестого. Это ставленник республиканцев. О папаше Каине не беспокойся. Я за ним присмотрю.

Пинкни успокоился. Он и не подозревал, как много перемен принесет на тихую Митинг-стрит ближайший год.

Пинкни погрузился в привычную необременительную рутину, которая тянулась годами: читал газеты за завтраком, сидя за длинным столом; сопровождал Лиззи в школу, прежде чем отправиться на работу, заходил за Лиззи, идя домой на обед; после полудня наблюдал, как разгружают баржи из Карлингтона; шел домой ужинать, посещал балы; по воскресеньям ходил в церковь, по вторникам дежурил в драгунском полку, раз в месяц бывал в Торговой палате; праздновал вместе с семейством Рождество – с некоторой напряженностью, которую вносило присутствие Джулии, – и исправно участвовал в праздничных обедах, чаепитиях, скачках и танцевальных вечерах. Порой его вновь одолевали приступы малярии. Во время болезни он позволял Люси и Лиззи хлопотать возле него, посылая Элию к доктору Тротту за хинином, и несколько дней дурного самочувствия расценивал как оправдание тому, что оставил Карлингтон под присмотром управляющего. Симмонс укорял его за пренебрежение к делу, мать в письмах сетовала, что дети дурно относятся к ней, так как до сих пор не удосужились посетить ее в Пенсильвании. Лиззи распекала за консерватизм. Он чувствовал, что жизнь течет мимо него, но это мало его беспокоило. Он изведал войну, заботы, восстания, нужду, страсть и отчаяние, прежде чем ему исполнилось тридцать. Теперь, в тридцать один, он впал в оцепенение покоя.

В 1875 году Пинкни, уступив настойчивым просьбам Лиззи, купил участок на острове Сулливан. Весна прошла в постоянных встречах, с подрядчиком и всевозможных обсуждениях. Лиззи по крайней мере дважды в неделю меняла мнение о местоположении двери в своей спальне и количестве полок в кладовой. Несмотря на все разногласил, постройка дома была закончена, прежде чем школа миссис Пинкни тридцатого июня закрылась на каникулы, и дом был ничем не хуже других домов на острове.

Перед войной остров представлял собой небольшой элегантный курорт и являлся прибежищем для тех чарлстонцев, которые не хотели ехать в Саратогу или Ньюпорт, чтобы спастись от летней жары. Он назывался Молтревиль – по имени форта Молтре, находящегося на его южной оконечности. На острове были роскошные гостиницы, кроме того, несколько сот семей имели там обширные дома с конюшнями, кухнями и помещениями для слуг. Каждая гостиница содержала оркестр, устраивались танцы. По прогулочной дорожке вдоль террасы расхаживали гуляющие, наслаждаясь морским воздухом. Все это было разрушено канонадой флота, но любители соленого морского воздуха вновь стали отстраиваться в семидесятых. Не стало ни гостиниц с оркестрами и прогулочными дорожками, ни затейливых особняков; только песок и море были все те же. Но этого было достаточно.

Лиззи любила дом на острове. Его простота напоминала ей лесной дом в Барони, только ветер здесь дул и днем, и ночью. Дом стоял на высоких креозотовых сваях, возвышаясь над дюнами, пролегавшими между ним и кромкой берега. Между сваями свободно циркулировал воздух. Длинная узкая комната располагалась параллельно береговой линии, в крыльях маленькие комнаты шли цепью по направлению к дороге, выложенной толчеными раковинами. В одном крыле дома находилась комната для гостей, а также спальни Лиззи, Пинкни и Стюарта. В другом была кладовая, кухня и спальня для Хэтти и Клары. Раза два за лето остров навестил Симмонс; Джулия жила в комнате для гостей в августе, когда в Барони не было другой работы, как только наблюдать, не приближается ли ураган. Дом с трех сторон опоясывала веранда, которая, за исключением штормовых дней, служила общей комнатой. Вдоль нее стояли длинные диваны с подушками, стулья и столы из бамбука, который кое-где рос в Карлингтоне. Но лучше всего – для Лиззи – был большой веревочный гамак. Когда Джулия была в отъезде, Лиззи выносила на веранду одеяло и подушку и спала в гамаке, покачиваясь на прохладном ночном воздухе. С веранды через дюны шел дощатый настил, ведший к защищенной крышей площадке у самой приливной полосы. В перерывах между купанием здесь можно было найти тенистое убежище. Несмотря на защиту навеса и на поплиновый купальный костюм с длинными рукавами и шляпу с оборками, которые нависали над лицом, влажные от воды, лицо Лиззи через два дня после прибытия покрылось веснушками. Девочка со стоном вздыхала и каждый вечер прикладывала к лицу пахту, чтобы отбелить кожу, но кругом было столько интересного, что она решила не придавать веснушкам большого значения. Неподалеку находился домик Рэггов, и Лиззи с Каролиной сновали друг к другу в гости, как крохотные песчаные крабы на отмелях после отлива.

Перед рассветом Пинкни и Стюарт садились в наемную карету, которая везла их к парому, ходившему с южного конца острова. Там Стюарт принимал командование. Его команда уже спускала разведенные пары. Пинкни обычно был единственным белым пассажиром. Когда паром останавливался у горы Плезант, его заполняли негры, везущие свой товар на городской рынок. От пристани на Маркет-стрит Пинкни проходил пешком шесть кварталов до своей конторы на Брод-стрит. Люси кормила его обедом. И Симмонса тоже, если только он не был в Симмонсвиле. В конце дня поездка повторялась. Стюарт в шесть часов производил последний перевоз, и они возвращались домой загодя, чтобы еще до ужина успеть искупаться.

В доме редко зажигали керосиновую лампу. После ужина все обычно сидели на веранде, спокойно беседуя в сумерках и наблюдая, как гаснут краски на вечернем небе. Расходясь по спальням, несли в руках свечи, пламя которых отбрасывало огромные пляшущие тени. Мерное набегание волн и шорохи песка на крашеных дощатых полах сразу же убаюкивали.

В жаркий полдень Лиззи и Каролина, в подсыхающих купальниках, валялись в гамаке и строили планы на будущее.

– Я выйду замуж за миллионера вроде мистера Симмонса, только ростом повыше, – говорила Каролина, – у меня будет дюжина детей, сто новых платьев и карета с бархатными сиденьями.

– А я выйду за смелого красавца вроде Айвенго, который спасет меня.

– От чего?

– Не знаю. Может быть, от табуна лошадей. Он увидит меня случайно, влюбится и не посмеет подойти, потому что… Да неважно почему. Вдруг лошади вырвутся из конюшни и помчатся по Митинг-стрит, а я буду возвращаться от кузины Люси, где я сделала что-нибудь хорошее, славное, например не дала Эндрю устроить пожар… А он будет прогуливаться, надеясь хотя бы взглянуть на меня, и…

– Моя, моя очередь! Я буду знаменитой оперной певицей, и английская королева будет умолять меня спеть для нее, а я буду любезна и вовсе не высокомерна, хоть и лучшая певица во всем мире, и мне захочется ее осчастливить. А принц…

– …схватит твою туфельку и убежит с ней! Девочки возились в гамаке, как щенята, и гамак раскачивался и скрипел, а они повизгивали от восторга, давая волю воображению. Обеим было около шестнадцати, но о мире они знали не больше, чем шестилетние.

Порой они пытались понять тайны, которые не давали им покоя. Они обменивались догадками, откуда берутся дети.

Каролина была уверена, что знает правильный ответ.

– Посмотри на свой пупок – он будто шнурочком завязан. Это неспроста. Конечно же, это для детей. Доктор разрезает шнурок, животик открывается, и оттуда вынимают ребенка.

Каролина считалась авторитетом. Ее замужняя сестра год назад родила, и девочка узнала, что фигура меняется оттого, что в животе находится ребенок.

– Значит, у мальчиков нет пупков?

– Полагаю, что нет. У меня нет братьев. Ты единственная, кто может это знать.

– Я ничего не знаю. Они ведь не разгуливают нагишом.

– Почему бы тебе не спросить?

– Я не могу.

Каролина фыркнула:

– Ты можешь спросить у Джона Купера. Он с радостью покажет тебе свой пупок, если он у него имеется.

– Каролина! Ты ужасна. Сейчас же возьми свои слова обратно. – Лиззи ущипнула подругу за руку.

– Ой-ой! Беру, беру обратно!

Они принялись весело обсуждать недостатки Джона Купера. Это был партнер Лиззи по танцам, единственный высокий мальчик в школе танцев и преданный обожатель Лиззи. После трех лет еженедельного вальсирования он все еще наступал ей на ноги и краснел, пытаясь заговорить.

– В следующем году он не будет доставлять тебе хлопот, – сказала Каролина, – в июне он закончил школу Портера и собирается ехать в Виргинию учиться на проповедника.

– Да, но ведь еще целое лето впереди.