– Ты говоришь, как тетя Джулия: «Леди поступают так-то…», «Леди так не поступают…» Мне это надоело.

Люси улыбнулась:

– Мне в твои годы это тоже не нравилось, но это именно то, что мы все должны знать. Существуют причины, в силу которых что-то следует делать и чего-то, наоборот, не следует делать. Сейчас я объясню тебе, почему ты не можешь иметь муфту. Перестань дуться и выслушай внимательно. Быть леди или быть джентльменом – это значит считаться с другими людьми. Нельзя жевать с открытым ртом, потому что сидящим за столом это неприятно. Нельзя перебивать, чтобы не обидеть того, кто с тобой разговаривает. Когда кто-то входит в комнату, следует встать, предлагая свое место. Понимаешь? Другие люди – вот о ком надо заботиться в первую очередь.

– Я полагаю, это не слишком выгодная сделка.

– Ты ошибаешься. Ведь леди и джентльмены общаются только с себе подобными. И каждый из них уделяет другому внимание. В конечном счете выигрывают все. И никто не применяет к жизни термины рынка. Мне бы не хотелось впредь слышать от тебя подобные слова. Это вульгарно.

– Вот-вот, тетя Джулия тоже называет некоторые вещи вульгарными. И мама тоже. Но никто никогда не объяснит, что это значит.

Люси вздохнула:

– О Господи! Мы увязнем в этих материях. Не думаю, что ты достаточно взрослая, чтобы толковать с тобой о хорошем вкусе. Двенадцать, конечно, солидный возраст, но придется еще несколько лет подождать. Давай-ка возвратимся к муфтам.

– Хорошо. Я знаю, как следует поступить. Я предложу кому-либо, у кого нет муфты, пользоваться моей. Так я позабочусь о других. Но они, конечно же, откажутся носить мою муфту, чтобы позаботиться обо мне. И все будет в порядке. – Лиззи торжествовала.

– Нет, золотко, ты не права. Тебе не следует носить муфту, потому что это будет напоминать другим девочкам, у кого ее нет, об их бедности. Ведь меха стоят дорого. Не каждая семья может позволить себе такую покупку.

– Серебряный гребень тоже дорого стоит.

– Да, но ведь ты не расчесываешься на глазах у всех. Ты любуешься им в одиночестве, и никто даже не знает, что у тебя есть такой гребень. Ведь ты никому не рассказала.

– Рассказала. Девочки спрашивали меня, что мне подарили ко дню рожденья. Вот я и рассказала.

– Ты сказала, что тебе подарили гребешок?

– Да, конечно. А что же еще?

– Надеюсь, ты не сказала, что гребень серебряный? Лиззи вытаращила глаза:

– Правда, Люси. Я ведь тоже кое-что понимаю. Это было бы хвастовством.

– Вот именно. И то же можно сказать о ношении мехов. Согласна?

– Что же мне еще делать. Ведь мне не купят муфту, даже если я закачу истерику. Приходится уступать.

На том они и порешили.

Через несколько месяцев Стюарт закончил школу Потера, и Пинкни пришлось выдержать схожее столкновение с самонадеянным юнцом. Пинкни победил, хотя и не нашел понимания.

Стюарту только что исполнилось девятнадцать, и он был уверен, что знает все, тогда как Пинкни ничего не понимает. Между ними произошла бурная стычка. Мальчишкой Стюарт обожал своего бесстрашного брата и ничего другого не желал, как вступить в его кавалерийской полк, носить саблю и бросаться в атаку верхом на боевом скакуне. Война для него закончилась слишком быстро. Если бы мог, он бы вновь напал на форт Самтер. Ярость Стюарта, не находя выхода, обратилась на старшего брата.

– Ты капитулировал! – кричал он. – Ты сотрудничаешь с янки. Посещаешь их магазин и ешь мороженое, разговариваешь с ними на улицах и вступил в Торговую палату. Ты предатель, Пинни.

Обвинения Стюарта больно задевали Пинкни, потому что в душе он был согласен с братом. Он научился смотреть в лицо неизбежному, но не мог подавить в себе ненависти.

– Ради Бога, – устало ответил он брату. – Война окончилась семь лет назад. Мы обязаны считаться с фактами.

– Я не давал клятвы. Я не признаю янки.

– Честь тебе и слава. Ты не признаешь янки, потому что я тебя содержу! – Темпераментом Пинкни не уступал младшему брату.

Они смотрели друг на друга, сверкая голубыми глазами, рыжие волосы пылали. Пинкни взглянул на аккуратно подстриженные усы брата – предмет гордости Стюарта – и почувствовал прилив ярости. Волосы на лице Стюарта были рыжими – при желании он мог отпустить бороду.

– Ты утверждаешь, что ты мужчина, – взревел Пинкни, – вот и будь мужчиной. Не хочешь поступать в колледж – ладно. Тогда иди работай.

– Я не хочу работать на янки в твоей фосфатной компании. Вы перерыли Карлингтонские рисовые поля, чтобы фермеры на Севере могли выращивать свою пшеницу.

– Я не нуждаюсь в твоих услугах. Ты, конечно же, хочешь отправиться к тете Джулии. Это тебе по душе. Она будет смотреть за плантацией, а ты плескаться в реке и убивать важенок.

Стюарт побледнел. Он сам признался Пинкни, что по ошибке убил самку оленя вместо самца. Разве он мог предполагать, что Пинкни использует это против него.

Пинкни устыдился. Темперамент заставил его зайти слишком далеко. Охотничья сноровка Стюарта была единственным достижением юноши. В школе он учился кое-как, летом Джулия не требовала, чтобы он занимался, и Стюарт потерял свое превосходство над товарищами по классу, едва они, один за другим, переросли его.

– Прости меня, Стюарт, я негодяй, – сказал Пинкни. – Это все темперамент Трэддов. Ведь ты простишь меня? Если бы ты вызвал меня на дуэль, я бы даже не молился, чтобы взять над тобой верх.

Он протянул брату руку. Стюарт вспыхнул, но пожал ее.

– Я найду работу, – промямлил он.

– Если позволишь, я тебе помогу. Я надеялся, что ты будешь работать в компании. Но не буду настаивать. Ты не будешь против, если я запишу тебя в драгуны?

– Ура!!! – завопил Стюарт, позабыв о том, что он уже взрослый.

Поначалу Стюарт работал помощником капитана парома, переправлявшегося через реку Купер. Через два года он сам стал капитаном, а Билли взял помощником. В драгунском полку он имел чин лейтенанта. Стюарт никогда не снимал военной формы, за исключением балов святой Цецилии и Котильон-клуба. Ему очень шел загар и аккуратно подстриженная бородка. А его маленький рост вполне подходил для рулевой рубки «Дикси-Трэдда», где надо было сгибаться в три погибели.

Стюарт жил дома, но семья редко видела его. Он врывался, наскоро съедал ужин и переодевался для бала или ночного патрулирования. Пинкни с уверенностью мог утверждать, что Стюарт был доволен своим жребием.

28

Братья пришли к согласию, но Пинкни недолго наслаждался покоем. Он ожидал, что со Стюартом будут хлопоты, но все обошлось. Несколько месяцев Пинкни продремал в опасном благодушии. Пробудила его внезапно разыгравшаяся буря.

В октябре 1872 года для Лиззи начался второй год обучения у миссис Пинкни и первый – в школе танцев. Подготовка проходила бурно. Девочке шили первое длинное платье, и она обсуждала со всеми цвет, покрой рукава, отделку, пояс, количество нижних юбок и что ей делать с волосами.

– Что это за волосы! И надо же мне было родиться в семействе Трэддов! Они как проволока – гадкая, ржавая проволока.

Она то бушевала, то радостно кружилась, когда ей приносили бальные туфельки или кусок, ленты. Пинкни пытался найти прибежище у Энсонов, но Люси волновалась не менее, чем Лиззи.

– Это очень важно, Пинни. Она становится молодой леди. Ничто так не волнует девушку, как первое бальное платье. Даже с подвенечным нарядом не связано столько беспокойств. Но, что бы там ни было, тебе надо привыкнуть к суматохе. Теперь у вас в доме долго не будет покоя. Сейчас она кажется тебе слишком взволнованной, а что же будет, когда она в первый раз влюбится?

Наконец знаменательный вечер наступил. Люси помогла Лиззи с приготовлениями. Она сошла вниз и позвала Пинкни и Симмонса. Глаза ее светились воодушевлением.

– Она просто прелесть, – сказала Люси. – Пожалуйста, скажите ей это.

Они стояли у лестницы и ждали. В столовую, приоткрывая дверь, с любопытством заглядывали слуги.

Лиззи спустилась по лестнице, как если бы на голове у нее лежала книга. Вместо коротких косичек волнистое облако красновато-золотых волос было забрано ото лба назад и скреплено широкой лентой из бледно-голубого атласа. Платье было тоже голубым. Оно было сшито из отличного муслина, легкого, как летний бриз; длинная юбка развевалась на ходу. Узкое белое кружево обрамляло вырез каре, короткие рукава фонариком и рядами украшало юбку от кромки до атласного пояса. Тонкие руки и шея девочки были бледны: свет отражался от ее выступающих ключиц. Лиззи казалась пронзительно беззащитной, юной и невинной. У Пинкни болезненно сжалось сердце. Ему хотелось плакать.

– Какая ты красивая, сестричка, – сказал он. – Позволь мне проводить тебя. – Он согнул руку в локте.

Лиззи хихикнула и взглянула на Люси:

– Ты, как джентльмен, должен догадаться, что леди еще не надела пелерину. – Лиззи вскинула украшенную бантом головку. – Уверена, он не обладает хорошими манерами, – поддразнила она брата.

Симмонс снял со спинки стула маленькую темно-синюю пелерину и неловко поклонился:

– Он ослеплен вашей красотой, мэм. Окажите мне честь.

– Ах, спасибо, сэр, вы так любезны, – учтиво проговорила девочка. Прыснув, она повернулась спиной к Симмонсу, чтобы он надел пелерину ей на плечи. – Ах, какое чудо!

В ее голосе слышалось самоупоение. Она сделала реверанс Пинкни, оперлась на его руку рукой в белой перчатке и ушла, оставив позади себя тонкий аромат жимолости.

– Как она мила, правда, Тень?

– Что? Ах, да. Должно быть, она будет там самой хорошенькой.

Люси покачала головой:

– Нет. Самый красивой будет Каролина Рэгг. Но у Лиззи превосходное настроение, а это все, что требуется.

Пинкни, предоставив Лиззи компаньонкам в Каролина-холл, возвратился домой минут через пять.

– Чему ты ее научила, Люси? Этот ребенок кокетничал с нами.