– Слово чести.

Оба понимали, что может наступить ухудшение. Кризис еще не миновал.

Он начался через час. Эндрю вздохнул и закашлялся. Прозрачная жидкость брызнула у него изо рта. Пинкни вытер ему лицо и подошел к шезлонгу у окна, где спала Люси. Тонкие полоски света, пробивавшиеся сквозь ставни, жгли ее лицо. Под глазами у нее были синяки, а на лбу и от носа к уголкам рта пролегли морщины. Сквозь тонкую кожу просвечивали голубые вены. Пинкни колебался, будить ли ее. Но ведь он дал слово. Он легонько коснулся ее плеча.

Люси с трудом открыла глаза.

– Началась рвота, – сообщил Пинкни. Предложив руку, он помог ей встать.

– Спасибо, Пинкни.

Весь остаток дня Люси поддерживала голову Эндрю над подставленным тазом. Пинкни принес свежей воды, чтобы полоскать таз. Когда морской бриз застучал в ставни, он открыл их, чтобы бодрящий соленый воздух поступал в комнату. Наконец Эндрю вырвало кровью. Люси с отчаянием посмотрела на Пинкни:

– Боюсь, мне станет плохо.

Пинкни забрал у нее таз:

– Позволь-ка мне.

– Нет, Пинкни, милый, вдруг ты не удержишь его голову, и он задохнется. Лучше встань позади меня и не давай мне упасть. Осталось недолго.

Пинкни выплеснул и ополоснул таз и отдал его Люси. Она едва успела подставить его ко рту мужа. Снова кровь. Пинкни, протянув руку, нащупал запястье Эндрю. Казалось, пульса не было вовсе. Затем он поймал слабое биение. Между ударами были долгие паузы.

– Ну что? – спросила Люси.

– Довольно сильный.

– Ты не умеешь лгать, Пинкни, спасибо тебе за это… Ах, Боже!

Эндрю снова вырвало – таз наполовину наполнился черной жидкостью. Люси покачнулась. Пинкни крепко стиснул ее затылок. Сильная судорога свела ее тело, но он не разжал пальцев. Через несколько минут она выпрямилась и глубоко вздохнула:

– Спасибо, мне лучше.

На этот раз она сама выплеснула и ополоснула таз.

– Это должно кончиться, – сказала она. – Или он умрет.

Люси дрожала. Ее юбка была в пятнах крови.

– Я переоденусь и принесу простыни. В столовой есть бренди. Принеси, пожалуйста, два бокала.


Коньяк вернул краску ее лицу.

– Теперь мне понятно, почему вы, мужчины, постоянно пьете крепкие напитки: они поддерживают.

Пинкни подлил себе и ей. Скоро они узнают, будет Эндрю жить или умрет. Он выглядел так, будто уже был мертв. Желтоватая кожа свисала с челюстей и складками лежала на шее. Дыхание было таким слабым, что его не было слышно.

Надо что-нибудь сказать, подумал Пинкни. Чтобы ожидание не было слишком тягостным.

– Тебе что-нибудь известно о костях?

– Ты имеешь в виду игральные кости?

– Нет, ископаемые. Кости древних животных.

Вдруг он почувствовал, что плачет. Он рассказал ей об эогиппусе. Пинкни очень устал.

– Простите меня, – сказал он. – Не понимаю, отчего я плачу.

Люси тронула его руку.

– Я понимаю, – сказала она.

Эндрю, простонав, зашевелился. Они бросились к нему. Люси отвернула одеяла. Вся простыня вокруг него была в темной моче. Значит, он будет жить. Люси повернулась к Пинкни, ничего не видя от слез. Она рыдала у него на груди, а он ласково похлопывал ее по спине.

– Мы спасли его, теперь он поправится. Ах, Пинкни, я благодарна тебе до конца своих дней.

Под звон колокола и бодрые восклицания сторожа на колокольне Святого Михаила они сменили простыни и обмыли безжизненные ноги Эндрю. Выделение мочи с кровью прекратилось только перед рассветом, и дыхание сделалось естественным. Пульс был слабым, но ровным. Эндрю погрузился в глубокий целительный сон.

Люси накрыла мужа по плечи свежей льняной простыней. Она слабо улыбнулась:

– Я проголодалась. Ты не хочешь поужинать? Пинкни сообразил, что целых три дня ничего не ел.

– Я готов лошадь съесть, – ответил он. – Где ваша кладовая, госпожа Энсон?

Рассвет окрасил двор нежной серо-розовой краской. Люси и Пинкни шли к кухне, и шаги их звучали неестественно громко на покрытых росой булыжниках. Люси шаталась от усталости, но сохраняла равновесие.

– Думаешь, я пьяна?

– Нет. Но это было бы не вредно.

Они наелись до отвала – заливное из каплуна, горшок холодной фасоли, бекон, пирог с орехами-пекан и большая бутыль пахты. Когда они закончили, небо было бледно-лимонного цвета. Наступило утро. Птица на финиковой пальме, росшей за домом на улице, приветствовала солнце громким щебетом. Люси взглянула на Пинкни.

– Вот уж не думала, что у тебя темная борода, – заявила она. Измученно рассмеявшись, она повалилась на неубранный стол.

Пинкни оставил ее спать. Он тихо поднялся к Эндрю и занял пост у его кровати.


Желтая лихорадка свирепствовала в Чарлстоне пять с половиной недель. Она унесла более трех тысяч человек. Среди них было двести двадцать семь коренных чарлстонцев, включая Элинор Олстон и четырех ее учениц.

Лиззи тяжело переживала потерю подруг. Впервые умирали те, кого она знала. Пинкни пытался утешить девочку, но, когда Лиззи не захотела пойти на похороны, он оказался непреклонен:

– Ты должна пойти, Лиззи. Я пойду тоже, но я не смогу тебя заменить.

– Какая разница? Ведь они мертвые. Они не узнают, что я не пришла. Нет, ни за что не пойду.

– Пойдешь. Из уважения к подругам и их семьям. И потом, ты не права, Миссис Олстон и девочки увидят тебя. Они будут смотреть на тебя с небес.

Темно-голубые глаза Лиззи внимательно изучали лицо брата.

– Ты и вправду веришь в это?

– Конечно.

– В самом деле?

– Чтоб мне с места не сойти!

Вдруг Лиззи презрительно поджала губы:

– Держу пари, что Сьюзен Джонсон не станет глядеть вниз. Скорее всего – вверх. Она была такой задавалой!

Пинкни попробовал сдержать смех, но не смог.


По совету Люси Лиззи отправилась сразу же после похорон в мануфактурную лавку Робинсона на Кинг-стрит. Пинкни пошел с ними и томился добрых два часа, пока Люси посвящала Лиззи в тайны отрезов, лент, кружев и пуговиц. Девочка стала гордой обладательницей матерчатой сумки, набитой всевозможными образцами.

Дни и ночи, самоотверженно проведенные у постели больного, сблизили Пинкни и Люси. Они стали понимать друг друга без слов, как если бы дружили много лет. Было естественно, что Пинкни обращался к Люси посоветоваться насчет сестренки, и Люси прибегала к его помощи, когда дело касалось Эндрю. Оба чувствовали, что жизнь их стала богаче.

Переходы через Митинг-стрит сделались постоянными. Два дома словно объединились. Пинкни стал главой обеих семей, но двойная ответственность не тяготила, так как и он получал должное воздаяние. Люси стала матерью Лиззи и сестрой ему. Когда Симмонс вернулся из Симмонсвиля, он с неудовольствием обнаружил, что Пинкни назначил Эндрю юридическим консультантом фирмы «Трэдд – Симмонс». Однако он одобрил передвижное кресло и письменный стол, которые Пинкни купил для старого друга. Джо никогда не видал Эндрю таким воодушевленным. Теперь у него была работа, и он мог сам содержать семью. Конечно, он мало смыслил в заключении сделок, но его опорой был Джошуа.

Симмонс посоветовал сделать еще один важный для Энсонов шаг. Люси следует больше выходить, сказал он. Симмонс помнил, как она была счастлива на балу Котильон-клуба. Джо и Пинкни настаивали, Эндрю не возражал, и Люси наконец согласилась. Она наняла кухарку, сшила два новых платья и стала отвечать на визиты. Она даже устроила маленький ужин, когда Эндрю вполне овладел механикой своего кресла и смог играть роль хозяина.

– Для меня началась новая жизнь, – с благодарностью сказала Люси Пинкни. – Мне всегда хотелось иметь брата или сестру. А теперь ты и Джо мне как братья, а Лиззи – младшая сестричка для меня и старшая – для маленького Эндрю.

Все они, как большая семья, часто выходили вместе. Самой излюбленной прогулкой было посещение магазина Ван Сантена, роскошного кафе-мороженого, где был широкий выбор игрушек, очаровывающих восьмилетних мальчишек, и особая секция со стереоскопами и открытками чужеземных городов, приводившими в восторг и ужас.

Лиззи с первого октября обучалась в пансионе для молодых леди миссис Хопсон Пинкни. Плата за обучение была выше, чем в школе Элинор Олстон. Миссис Пинкни неплохо наживалась на чужаках, имеющих дочерей. Но компания «Трэдд – Симмонс» добывала около ста тонн фосфатов в месяц. Пинкни мог себе позволить платить пятьдесят долларов в год за основной курс обучения и, помимо того, двадцать долларов за уроки рисования и двенадцать – за французский язык. Ему не хотелось отказываться и от уроков музыки, хотя они стоили сорок долларов. Люси и Лиззи посовещались, Лиззи сыграла сонату Моцарта, и было решено, что брать уроки музыки не стоит.

Девочке очень понравилось в новой школе. Каролина тоже училась там. Но Лиззи смущало, что ей нельзя принимать приглашения от других девочек. Сердилась она и на то, что у нее нет ни такого количества платьев, как у школьных подруг, ни пальто с меховым воротником и муфтой. У всех девочек, живущих выше Брод-стрит, было такое пальто. Пинкни с облегчением предоставил решать эту задачу Люси.

– Но у всех девочек есть муфты, кузина Люси! Я уже сказала Пинни, что другого подарка ко дню рождения мне не надо. Когда тебе исполняется двенадцать, хочется получить какой-то особый подарок. А он подарил мне гребешок, как будто мне нечем расчесываться.

Люси, которая сама выбирала для Пинкни незатейливо украшенный серебряный гребень, пожалела, что не может щелкнуть им Лиззи по голове, как это делалось в старину. Вместо этого она пустилась в объяснения, опасаясь, что двенадцатилетняя Лиззи не сумеет верно понять ее:

– Лиззи, далеко не у всех девочек есть муфты, и ты хорошо это знаешь. Чарлстонские девочки не носят муфт. В них нет необходимости. В наших краях слишком жарко, чтобы носить меха. Наверное, там, где жили эти девочки, зимы такие холодные, что поверх перчаток приходится надевать еще и муфту. Я не буду осуждать их, это недостойно леди.