«и Генриетта решили переехать к Элизабет на Митинг-стрит. Стюарт собирался изводить армейских рекрутеров, Генриетте хотелось быть поближе к сыновьям.

Они могли оставить казармы, чтобы поужинать на Митинг-стрит, но для поездки в Барони времени бы не нашлось.


– Привет, Кэтрин. Ты цветешь, как весна. Что случилось, Бесс? – Гарри держал в руке записку, которую Элизабет приколола к его двери.

– Я хочу, чтобы ты проводил меня домой. Мне надо поговорить с тобой о Трэдде.

Элизабет наспех поцеловала дочь и внука:

– До свиданья, милые, я приду завтра.

– С Трэддом что-нибудь случилось? – спросил ее Гарри, когда они вышли на улицу.

– Нет, с Трэддом все в порядке. А как быть нам с тобой, я не знаю. – Она сообщила ему о приезде Стюарта и Генриетты. – Я не смогу приходить к тебе в комнату. Стюарт убьет меня, если что-нибудь заподозрит.

– И повесит мою голову на стену, как охотничий трофей. – Гарри с улыбкой сорвал длинный побег жимолости и протянул его Элизабет. – На нем есть бутоны. Пей сок из них, пока будем гулять. Мы идем в парк.

Поднявшись по ступеням на дорожку вдоль дамбы, они медленно прогуливались. Было время прилива, с моря дул свежий бриз. Ветер, вспенивая волны, бросал их на стену Ист-Бэттери. Брызги летели прямо в лицо. Где-то далеко позади под возгласы командира чеканили шаг рекруты. На ярко-голубом небе не было ни облачка.

Гарри прижал руку Элизабет к своему левому боку. Она чувствовала, как бьется его сердце.

– Сними эту ужасную шляпку, – приказал он. – Я хочу видеть, как солнце играет у тебя в волосах.

– Гарри, это неприлично.

– Что значат для нас приличия? Если ты не послушаешься, я сам сниму ее с тебя.

– Я сама сниму. Ты только заколки растеряешь. Едва она сняла шляпу, волосы тут же обрызгало морской пеной.

– Ты выглядишь превосходно, – сказал Гарри, – солнце превратило брызги на твоих волосах в алмазы. Тебя всегда надо так короновать. – Он высвободил ее руку и взял жимолость. – Открой уста, Глориана, я наполню твой рот нектаром.

Глаза его горели. Элизабет совсем позабыла, что сквозь цветочный заслон на верандах их легко могут увидеть из домов через улицу. Она запрокинула голову и высунула кончик языка, чтобы выпить сладкие капли.

Когда все бутоны были опустошены, Гарри бросил гибкий побег в волны. Они дошли до конца Хай-Бэттери. Гарри остановил ее, прежде чем они сошли по ступеням на нижнюю прогулочную дорожку и оттуда – в парк.

– Мне нравится смотреть отсюда, – сказал он. Невысокие очертания форта Самтер вдали обозначали выход из гавани в океан. Далее, у горизонта, виднелись стаксели шхуны, ожидавшей, когда лоцман проведет ее через канал. Направо расстилалась волнующая гладь гавани.

– Как красиво, – сказал Гарри.

Элизабет чувствовала глубокое удовлетворение. Шум казарм был где-то далеко, его заглушал смех детей, гуляющих с нянями в парке. Это был Чарлстон, он и потом будет таким же. Когда-то она гуляла там среди других детей, потом настал черед Кэтрин и Трэдда, а скоро там будут гулять ее внуки. И внуки ее внуков, и так далее, поколение за поколением.

– Я уезжаю, Бесс.

Слова Гарри разрушили ее мир.

– Нет, – сказала Элизабет. – Ты дразнишь меня. Это одна из твоих игр.

– Это не игра, любовь моя. Я должен уехать. Мне давно уже не терпится.

– Значит, все дело в войне. Ты точь-в-точь как все мужчины.

– Да, я отправляюсь на войну. Но не как все мужчины. Я не собираюсь убивать молодых несчастных испанских крестьян, посланных умирать за величие Испании на остров, о котором они никогда не слышали. Просто я хочу увидеть войну, вот и все. Войны составляют историю, а я еще не видел ни одной войны. Я нанялся репортером в одну из газет Сан-Франциско. Мне предоставят транспорт, и я увижу все из первого ряда.

– Тебя убьют.

– Ирландца не так-то легко убить… Но я все равно не вернусь, Бесс. Когда мне наскучит на Кубе, я отправлюсь в другие края. Я никогда тебя не забуду. Я любил тебя больше всех женщин, которых когда-либо знал.

Элизабет хотелось плакать, кричать от боли, исцарапать лицо и рот, которые она так любила. Но на них смотрели. Она не могла устроить сцену.

– Почему? – спросила она упавшим голосом. – Если ты так любишь меня, почему ты уезжаешь?

– Это держит меня в плену, Бесс. Твой город – Занаду. Ты знаешь, как шутят чарлстонцы: «Это там, где реки Эшли и Купер образуют Атлантический океан». – Гарри взглянул туда, где сталкивались потоки. – И они почти верят в это. Я сам на какое-то время поверил. Здесь царят волшебство и живет королева фей. Ты и твои чарлстонцы зачаровали меня, я никогда и нигде не задерживался так долго.

– Останься, Гарри, не разрушай колдовство. Ты вовсе не обязан ехать.

– Но я поеду. Я всегда оставался самим собой. Я бродяга, Бесс. Ты это знала.

Ей нечего было возразить. Да, она знала, но не верила. Теперь приходится поверить. По его голосу она слышала, что все кончено.

– Когда ты едешь?

– В полночь. Мы воспользуемся ближайшим приливом.

Значит, не будет прощанья, не будет последней ночи в его объятиях. Стюарт и Генриетта будут дома к тому времени, как они с Гарри вернутся. И спать гости улягутся поздно.

Не будет даже прощального долгого поцелуя. На них сейчас смотрят – нет возможности даже коснуться друг друга.

Элизабет почувствовала горечь.

– Неплохо ты все обставил, – сказала она. – Тебе, наверное, нередко приходилось прощаться.

Гарри не отрицал.

– Надеюсь, молодой испанский крестьянин выстрелит тебе прямо в сердце, Гарри. Я буду молиться об этом. Умирая, ты успеешь почувствовать то же, что теперь чувствую я… Я вернусь домой одна. Не смей заходить в дом. Вещи свои, когда стемнеет, возьмешь в каретном сарае. Я не желаю, чтобы Трэдд опять увидел тебя.

Гордость придала ей сил спуститься по ступенькам и пройти через парк. У начала Митинг-стрит Элизабет не выдержала и оглянулась, чтобы увидеть его в последний раз.

Гарри не было.

60

Война, столь ненавидимая Элизабет, явилась для нее Божьим благословением. Все были так поглощены сплетнями, новостями и деловой активностью, что не замечали, как она сделалась молчалива. Джо Симмонса трудно было обвести вокруг пальца, но он строил новое помещение для банка на Брод-стрит, и она почти не виделась с ним. Люси Энсон сразу бы все поняла, но она была поглощена собственной неожиданной удачей. Эндрю послали в Чарлстон, чтобы наблюдать за отправкой войск, когда подоспеет время. Пробыв дома менее недели, он заявил матери, что больше никогда не покинет Чарлстон.

– Я не понимал, как неповторим этот город, пока не пришлось провести столько времени вдали от него. Когда моя работа здесь будет завершена, я сложу с себя свои обязанности и стану просто мистером Энсоном.

Эндрю было теперь тридцать пять лет. За пятнадцать лет службы он превратился в сухощавого загорелого мужчину. Это – и привычка командовать – придавало ему уверенности. Прежде чем был отправлен первый батальон, Эндрю обручился с девушкой, первой красавицей года, и он уже подыскал себе работу. Четырнадцатого июня корабли с войсками отплыли. Неделей позже Эндрю приступил к работе в качестве вице-президента в банке Джо Симмонса. Он отвечал за строительство.

– Ничего, если он меня обмишурит, – говорил Джо, – но я буду взбешен, если мы это прохлопаем. Я уеду с Викторией в Нью-Йорк после того, как завершатся занятия в школе. Следи за ним как ястреб.

Когда войска покинули Чарлстон, Стюарт и Генриетта вернулись в Барони. Ночью Элизабет плакала – впервые за два месяца с тех пор, как уехал Гарри.

Но не потому, что рассталась с братом и невесткой. Стюартово «это кто старый?» превратилось в навязчивый рефрен к ее собственному несчастью. «Я!..» – хотелось ей закричать. Вот почему Гарри бросил ее. Надо быть идиоткой, чтобы верить, будто Гарри не надоест женщина семью годами старше его. В первый же день приезда в Гавану он нашел себе шестнадцатилетнюю возлюбленную.

Она плакала в ту ночь, потому что знала: никто, даже случайно, не услышит ее приглушенных рыданий.

«Мне нужно побыть одной, чтобы исцелиться, – думала она, – невыносимо, когда что-либо напоминает мне о нем». Она предложила Кэтрин и Лоренсу поехать на остров.

– При условии, что вы возьмете Трэдда, – сказала она. – У меня множество дел в городе, и я не смогу поехать.

Делия осталась с Элизабет. У Кэтрин были свои служанки.

Первого июля Трэдд погрузил свои вещи на паром. Элизабет освободилась от постоянного напоминания о Гарри. Мальчик говорил о нем все время. Он был убежден, что краткая прощальная записка Гарри связана с необходимостью секретной миссии, которую только он мог выполнить.

Четвертого июля Элизабет с бокалом шампанского забралась на крышу дома, чтобы посмотреть фейерверк и поздравить себя с безраздельным обладанием пустым домом. И некому было запретить ей сидеть на такой высоте, потому что это опасно или потому что леди так себя не ведут. Она была целиком в собственном распоряжении.

– Что с того, что я больше не королева? – спросила она вслух. – Я король на собственной крыше. Сегодня День Независимости.

Слеза скатилась у нее по щеке и упала в шампанское. «Что с того? – подумала она. – Это скучно». Она нашла в комнате Гарри откупоренную бутылку – сувенир того мира, который она хотела забыть.

Двенадцатого августа война закончилась. Остров Куба более не принадлежал Испании. То же случилось с Пуэрто-Рико, Гуамом и Филиппинами. Испанская империя приказала долго жить, а Америка стала повелительницей морей. В Чарлстоне было множество фейерверков, но Элизабет не надоедало смотреть на них с крыши. В ее душе тоже прекратились военные действия, хотя праздновать было рано.

Когда Трэдд уехал на остров Салливан, она впервые в жизни осталась одна. Вокруг нее всегда была семья – мать, братья, муж, дети. Собственные интересы Элизабет давно были на последнем месте. Надо было угождать другим, подчиняться другим, заботиться о других. Поначалу она не знала, возмущаться ли ей или жалеть себя. Элизабет то воспаряла ввысь, то валилась в грязь.