Шэрон Оуэнс - Чайная на Малберри-стрит

Генри рассмеялся:

— Что вы теперь собираетесь делать?

— Поеду домой в Коннемара. Я ничего не имею против Белфаста, но для меня это чужой город. Одна моя знакомая сдает коттеджи прямо на берегу. Я поживу там немного, присмотрю за домиками, пока не решу, что делать дальше. У меня сестра в Австралии. Может, поеду к ней. Еще не знаю. А сейчас, до тех пор пока не продала магазин, живу у подруги.

— Расскажите мне о Коннемара.

— Ну, все серого цвета, и постоянно идет дождь. Мало деревьев. Повсюду скалы. Но иногда мне страшно не хватает той тишины и тумана, приходящего с моря. Наверное, нужно родиться там, чтобы понять меня. Большинство считает, что это скучное место, и они не стали бы жить там, даже если бы им приплатили, а я люблю Коннемара.

— Тогда почему бы вам не решиться? Уехать туда жить?

— Я бы не прочь. Все, что мне нужно, — это дом, немного денег и подходящую компанию. Если бы я встретила приятного мужчину с небольшим капиталом, который любит спокойную жизнь, то я бы совсем не прочь. Вы, случайно, не знаете кого-нибудь, кто соответствует такому описанию?

Генри покраснел как рак. Конечно, она шутила. Но, кто знает…

— И что бы вы сделали, если бы нашли такого человека?

— Очень просто. Я провела бы остаток жизни сажая деревья. Вы наверняка знаете, что когда-то весь этот остров был покрыт деревьями. Я бы посадила сотни деревьев. И миллионы цветов. Диких цветов.

Телевизионная программа имела оглушительный успех. У Авроры голова шла кругом оттого, что ее имя было во всех газетах. Дэвид Кроппер стал ее лучшим другом, и они вместе планировали серию радиопрограмм для школ и колледжей.

Генри слонялся по дому как привидение. У него было такое чувство, будто оранжерея Авроры отвергает его, словно не хочет, чтобы он там находился. Он начинал верить, что у нее есть свой характер, и отказывался пить там утренний кофе. Аврора беспрерывно подшучивала над ним. Сама она проводила в оранжерее все свободное время, читая всеми забытые романы в кресле под полотняным зонтиком.

Генри несколько раз приглашал Розу на обед в чайную «У Малдуна», и они говорили обо всем на свете. Он узнал о ней столько мелочей. Например как она в школе выпрыгнула из окна второго этажа, чтобы монахиня-воспитательница не поймала ее за курением. Она сломала ногу и с тех пор больше не курила. Он рассказал ей о книжном магазине, об араукарии, о теплице, но ни разу не обмолвился о своих романах. Он покончил с сочинительством. Ему хотелось настоящей жизни, с настоящими событиями.

В тот день, когда Генри и Роза беседовали в чайной, за соседним столиком сидела Бренда Браун. Она внимательно слушала, как Роза описывает Коннемара, хотя и чувствовала неловкость, подслушивая чужой разговор. Но Роза так чудесно рассказывала о родных местах, что устоять было невозможно. Сама Бренда писала очередное письмо Николасу Кейджу, однако, взбудораженная рассказом Розы, никак не могла сконцентрироваться, и ее внимание, как неисправная лампочка, то включалось, то выключалось.

10 октября 1999 г.

Здравствуй, Николас!

Как ты поживаешь?

Пожалуйста, напиши мне и сообщи, получил ли ты мою картину. Мне было бы так приятно, если бы я убедилась, что ты ее получил. С меня довольно будет открытки, любой записки.

Помнишь, я рассказывала тебе про галерею, ту, в Голуэе? Знаешь, они так добры ко мне. Они понимают, к чему я стремлюсь. Думаю, жители южной части острова более развиты в культурном отношении, чем их северные соседи. Единственное, что можно продать в Белфасте, — это открыточные пейзажики, чистый ширпотреб.

А я не собираюсь писать пресные акварельки с видами Портстюарт-Стрэнд. Это как чипсы и гамбургеры, только в сфере искусства, — дешево и сердито. У хозяйки кафе, в котором я сижу, миссис Пенни Стэнли, есть один такой «пейзаж» наверху, и это полное барахло. В прошлом году она мне его показывала. Не могу поверить, что ее муж выложил приличные деньги за такое барахло.

Если дела в Голуэе пойдут хорошо, я, может быть, назад и не вернусь.

Если ты получишь мое письмо, думай обо мне пятнадцатого декабря. В этот день открывается выставка.

Недавно я узнала, что мой отец собирается жениться на другой женщине, и теперь вспоминаю, как некоторое время назад они ссорились с мамой из-за какой-то дублинской «подстилки». Но тогда я думала, что речь о коврике для ванной. Бедная мама! Теперь соседи выгуливают своих собак прямо у нее под окнами, надеются подглядеть, как она плачет. Но она держится молодцом.

Она стала снова подписываться девичьей фамилией.

Я сообщила владельцу галереи «Голубой осел» о своей идее сменить имя, но сказали, не стоит. Бренда Браун — прекрасное имя, и вообще, дело не в имени.

Что им нужно от меня, так это несколько жизнеутверждающих работ для витрины.

Всего хорошего.

С любовью,

Бренда

P. S. Пожалуйста, пришли мне фотографию с автографом.

Я твоя преданная поклонница.

Прошло несколько дней. Каждый вечер, читая перед сном молитву, Элис не могла удержаться от слез. Беатрис всматривалась в портрет отца, пытаясь найти в его голубых глазах доказательство тому, что дочери разочаровали его. Но видела только любовь. Они перебирали всевозможные версии, плакали, молились, возмущались и приходили в отчаяние. Но в конце концов им ничего не осталось, как согласиться с тем, что их биологическим отцом был германский подданный иудейской веры. Их мать вступила в любовную связь с мужчиной по имени Лео, возможно бежавшим из нацистской Германии, и муж простил ее за это. И если он сумел простить и забыть, то они могли и подавно. Элис слегка приободрилась, когда Беатрис напомнила, что в жилах членов британской королевской семьи тоже течет немецкая кровь.

— Муж королевы Виктории, Альберт, был немец, так ведь? И они нарожали кучу детей. Немецкая нация, должно быть, невероятно плодовита, — рассуждала Беатрис. — В каком-то смысле мы теперь семья интернациональная, что всяко лучше, чем провинциальная, если уж на то пошло. Говорят, от смешения генов человек становится только сильнее.

В результате, после многих дней печали, они почти примирились со своей участью.

Они никому ничего не сказали, ни одной живой душе, даже священнику. Они по-прежнему каждое воскресенье посещали утреннюю службу, но никак не реагировали, когда священник клеймил в своей проповеди грех, и грешников, и разврат в современном обществе. Сестры не хлопали в ладоши и не кивали в знак согласия.

— Пусть тот, кто без греха, первый бросит камень, — шептала Элис.

Они перестали писать письма владельцу газетного киоска. Они подозревали, что назло им он продавал еще больше гадости, чем раньше. Только марки зря переводить. Даже благотворительная работа потеряла свою прелесть — отчасти. Никто в их приходе уже не изумлялся тому, что для любых нужд им удавалось собрать денег больше, чем кому-либо. Некоторые начали даже заявлять, а почему бы им и не собирать больше всех денег? Им ведь целыми днями нечем занять себя. Им не нужно забирать внуков из школы, не нужно устраивать семейные обеды, не нужно обихаживать мужей. Несмотря на все возмущение, сестры вынуждены были согласиться с этим.

— Черт подери! — вздохнула Беатрис одним дождливым воскресным днем. (Она привыкла к ругани, как собака к палке.)

Они сидели за столом после отличного обеда — вкуснейший ростбиф и йоркширский пудинг.

— Давай-ка оставим посуду на потом. Сейчас мне хочется сделать кое-что другое. Кое-что поувлекательнее.

— Интересно, что еще можно делать в Белфасте в воскресенье в такую слякоть? — удивилась Элис.

— Надевай пальто, Элис. Мы направляемся в центр города покупать тур в Израиль. Подумай, для чего мы копим свои пенсии? Мы уже одной ногой в могиле, наследство нам оставлять некому. Мы едем в незабываемое путешествие.

— Но почему в Израиль? Что нам там делать?

— Осматривать достопримечательности! Пробовать новую еду и встречаться с новыми людьми. Ну и помолиться мы тоже, конечно, не забудем.

Они решили лететь в Израиль на Рождество. Элис вдруг полюбила бублики с мягким сыром. Беатрис поняла, что предпочитает яблочный штрудель. Они стали здороваться на улице с незнакомцами. Все они люди, повторяла Беатрис время от времени, а все люди в какой-то степени связаны друг с другом родственными узами.

Месть Сэди созревала медленно, но план был разработан просто гениальный. Сначала она хотела выставить Арнольда идиотом в глазах любовницы, а затем избавиться от его родителей вместе с их деньгами. После этого она намеревалась разрушить профессиональную репутацию мужа и вышвырнуть его безвозвратно из бунгало в Карридаффе. Часами сидела Сэди в чайной «У Малдуна», доводя до совершенства свой план.

В эти дни она частенько захаживала в кафе и сблизилась с Пенни и Дэниелом. Она внимательно наблюдала за ними из-за маленького столика, на одного, где всегда сидела. Она заметила, что хозяин кафе уже не так поглощен стряпней, как раньше. Если не было сэндвича, который заказывала Сэди, Дэниел просто сообщал об этом, а не бросался немедленно готовить его. Случалось, он приносил Сэди не то, что она просила, или ошибался, давая сдачу. Он выглядел усталым, то и дело зевал. Его волосы так отрасли, что он мог убирать челку за ухо. Судя по его виду, ему необходим отдых, думала Сэди. Большую часть времени он один тянул на себе всю работу в чайной.

Пенни, наоборот, искрилась энергией. Она прямо расцвела после того, как решительно изменила прическу. Остались в прошлом дешевые блестящие серьги и заколки для волос и цыганского покроя юбки с блузками, с которыми она не расставалась долгое время. Теперь она носила дорогой однотонный брючный костюм из льняной ткани, пользовалась духами и хорошей косметикой. Она уходила из кафе, когда ей вздумается, и однажды во время обеда Сэди увидела, как она вернулась, нагруженная пакетами из дорогих магазинов.