Викки фыркнула, расправила плечи и нетвердым шагом направилась вперед. Я обернулась, провожая её взглядом, и покачала головой. От отвращения хотелось просто взвыть, но я сдерживалась из последних сил. Дождалась, пока Викки наконец-то спустится по ступенькам и примется рыться в холодильнике в поисках чего-нибудь, и потом вернулась к двери. Сейчас либо никогда, даже если риск покажется кому-то неоправданным. Я должна это сделать. Не могу больше притворяться, жить с ними под одной крышей, быть хорошей умной девочкой, которая спокойно терпит всё, включая издевательства над её больной матерью, пусть только словесные. Отец был мне отвратителен, Викки вызывала желание швырнуть в неё вазой и попасть в голову…

Нет. Я должна это прекратить.

Руки дрожали, и я попала ключом в замочную скважину не с первого раза. Осторожно провернула его в замке, радуясь тихому щелчку, приоткрыла дверь и скользнула внутрь, даже не заботясь о том, чтоб проверить, не смотрит ли на меня Викки.

Дверь прикрыла за собой и застыла у стены, чувствуя себя преступницей и последней дурой. Вот же, ввязалась! Хоть бы подумала своей дурной головой о возможных последствиях, о том, что со мной сделает отец, если тут поймает.

А иначе умрет мама.

Крадучись, я подошла к сейфу и опустилась на колени. Задержала дыхание, как будто боялась, что смогу выдать себя им, закусила губу, отчаянно пытаясь сдержать рвущийся наружу стон отчаянья, и протянула руку, чтобы ввести нужную комбинацию цифр. Её назвал мне Олег, и я до сих пор не была уверена в том, что он знал, что делает. И что предлагает сделать мне.

В последнее мгновение я одернула руку, опасливо глядя на цифры. Добыла из кармана платок, чтобы не оставить свои отпечатки пальцев, хотя кто их будет тут снимать? Отец даже не догадается о том, что я смотрела документы, если не застанет меня тут.

Вполне возможно, он даже обвинит в этом свою женушку. Ей это выгоднее.

Но всё равно, я не хотела оставлять следов. Мне было противно.

Я подняла руку и осторожно, прижимая ткань платка к кнопкам, набрала нужную комбинацию, а после застыла, надеясь, что сейф всё-таки откроется.

За те несколько секунд, что я ждала, мне казалось, что мое сердце просто остановится от волнения. Я кусала губы, не заботясь о том, что во рту уже появился медный привкус крови, и гипнотизировала дверь, отлично понимая, что если вдруг ничего не удастся, то это конец.

Когда я нажимала последнюю кнопку, то даже зажмурилась от волнения — и тут же испугалась, что наощупь промахнусь.

Ничего не происходило. Сейф не издал ни звука, и я застыла, пытаясь понять, что делаю не так. Сфокусировала кое-как взгляд на темной кнопочной панели и вспомнила наконец-то, что замок электронный, и зеленая кнопка "ввод" тут не просто так.

Продолжая кусать губы, чувствуя, что мне уже нечем дышать, я дотянулась до неё, нажала и одернула руку так быстро, словно кнопка могла меня укусить. А потом застыла, дожидаясь вердикта — и выдохнула с облегчением, когда раздался тихий щелчок, и дверь сейфа поддалась, отъезжая в сторону.

Папа не слишком доверял этому хранилищу. Внутри он поместил ещё один небольшой сейф, который невозможно было вскрыть без отпечатка пальца и ещё какой-то дребедени. Я уже когда-то пробовала это сделать, надеясь по дурости, что смогу утащить у отца деньги и драгоценности и оплатить матери операцию. Но это было очень давно, ещё в самые первые дни моего пребывания в этом доме, и большого внешнего сейфа тогда даже не существовало.

Но меня не интересовало сейчас то, что он прятал внутри. Деньги в этом случае — не самая большая драгоценность, в которой я нуждаюсь.

Документы всё равно не влезли бы туда.

Нет, нужные мне файлы лежали прямо тут, сверху, над небольшим внутренним сейфом. Я понятия не имела, какие именно из них хочет увидеть Олег, он даже толком не объяснил, что ему надо. Сказал, что для меня это лишнее.

Я велела себе действовать быстро. Включила камеру на мобильном и, стараясь не шелестеть бумагами, быстро фотографировала страницы. Иногда приходилось щелкать один и тот же лист несколько раз, потому что у меня дрожали руки, и изображение выходило очень размытым, и я убеждала себя не спешить, чтобы потом раз за разом срываться, забывая о данном самой себе обещании.

К файлам я всё так же боялась прикасаться руками, хватала их платком, жалея, что не удосужилась прихватить с собой перчатки.

Процедура показалась мне бесконечной, но всё же, переворачивая очередной лист бумаги, я осознала, что уже всё. Запас документов исчерпан. Я сделала всё, что должна была. Уложить документы ровной стопкой оказалось не так уж и сложно, и я спрятала их сейф, осторожно прикрыла дверцу и села на пол. Надо было уйти отсюда, но я чувствовала, что у меня просто дрожат ноги.

Если вдруг отец увидит у меня на телефоне эти фотографии, он меня, вероятнее всего, уничтожит. А фотки удалит, и жертвы будут напрасными.

Я заставила себя не нервничать. Открыла почтовую программу, зная, что, в отличие от мессенджера, отменить отправку будет невозможно, и методично загружала фотографии в письмо.

В одно не влезло, мне пришлось создавать несколько, и каждый раз, нажимая на кнопку "отправить", я чувствовала себя преступницей, которую вот-вот поймают на месте преступления. Но наконец-то последняя фотография была отправлена, и я даже поверила в то, что моя афера может закончиться успешно. Я поднялась, стараясь не дрожать, спрятала телефон в карман и дошла до двери. Осторожно приоткрыла её, выглядывая в темный коридор, убедилась в том, что там никого нет, и наконец-то решилась — сделала шаг вперед, выскользнула в коридор.

Я даже успела закрыть дверь за собой и повернуть ключ в замочной скважине. Внизу горел свет, гремела холодильником Викки, и я чувствовала себя под надеждой защитой этого грохота. Теперь оставалось преодолеть ничтожное расстояние до собственной двери, укрыться в спальне, запереться на ключ — и можно лечь спать. Притвориться, будто бы ничего не произошло.

Я собиралась воспользоваться этим планом, даже преодолела половину пути к своей спальне, но… Не успела.

Дверь отцовской опочивальни громыхнула с такой силой, что я, не выдержав, вскрикнула и обернулась. Папенька стоял посреди коридора, красный, как свёкла, безгранично злой, и смотрел на меня так, словно хотел испепелить.

Я сжалась.

Чёрт! Ещё бы тридцать секунд… Если бы я так не кралась, а действовала смелее, могла бы уже скрыться в безопасной темноте собственной комнаты.

Надо было что-то сказать, но отец опередил меня. Смерил своим привычным презрительным взглядом и поинтересовался:

— Что ты здесь делаешь?

Я замерла, практически не дыша, а потом с вызовом усмехнулась, глядя отцу прямо в глаза.

— Ну как же? — скривилась я. — Викки так гремит посудой, что я просто не могу уснуть! Решила выйти, посмотреть, что происходит. Мне кажется, она там пьет.

— Ступеньки, — отметил отец, — в другой стороне. Как и твоя комната.

— Ну конечно, — пожала плечами я. — Потому что я сделала твоей жене замечание, а она послала меня на три веселых буквы. Не буду цитировать. Я подумала, если ты не спишь, попрошу тебя сказать ей что-нибудь. Ну голова болит, честное слово! С ума сойти можно!

Недоверие, вспыхнувшее было в отцовских глазах, пропало. Он скривился, как будто я только что напомнила ему о какой-то очень неприятной проблеме, и сделал шаг вперед.

— Да, шумит, — протянул он, когда Викки изволила загрохотать какими-то бутылками там, внизу. — Иди спать, я скажу ей, чтобы вела себя прилично. Совсем с катушек слетела. — в голосе моего папеньки отчетливо звенело раздражение.

Он уже почти прошел мимо меня, но в последнюю секунду остановился и повернулся ко мне. Я замерла и решилась поднять на отца взгляд и посмотреть ему в глаза. Признаться, было противно, и я плотно сжала губы, сдерживая тошноту — настолько сильным было моё отвращение к этому человеку.

Успокоиться. Дышать. И не думать ни о чём плохом. Единственный разумный выход из ситуации до конца оставаться верной дочуркой. А ещё надеяться на то, что этот цирк закончится уже через несколько дней.

Но театр одной актрисы, очевидно, был успешен. Отец, глядя мне в глаза, вдруг выдавил из себя улыбку. Не ту, которую надевал, как маску, перед деловыми партнерами, а вполне искреннюю. Такой он улыбался маме, когда они ещё были вместе, и мама говорила, что человек, способный на такую искренность и открытость, не может быть до конца испорченным. Она до последнего дня их семейной жизни свято верила в то, что в отце есть что-то хорошее, и что он способен на искренние чувства.

Мне было двенадцать. Конечно, я ничего не могла сказать ей по этому поводу. Зато сегодня смотрела на него и понимала, что это тоже маска. Или его потрясающая наивность, уверенность в том, что такого, как он, не обманешь. Мне было всё равно. Я даже не испытала укол совести, увидев этот взгляд.

— Хорошо, что у меня есть моя дочь, — отец похлопал меня по плечу. — Хоть на кого-то я могу надеяться.

Я вздрогнула.

Не может он на меня надеяться! Не может! И лучше бы не говорил этого, не делал мне больнее. Я не хотела чувствовать себя виноватой из-за того, что он в последнюю секунду решил исправиться.

— Ничего, — следующие слова отца умело разрушили выстроенную им временную иллюзию.

— Найду себе нормальную женщину, заведем с ней сына. Детей не должно быть мало.

О да. "Стася, хочешь братика?"

— Да, — кивнула я, возвращаясь в привычное состояние ни о чём не жалеющей актрисы. — Ты прав. Детей должно быть много. Мы ведь будем тебе опорой. Но скажи всё же Викки, чтобы она притихла. А то если ты хочешь, чтобы у тебя когда-то были, например, внуки, мне надо по-человечески спать.

— Конечно, — хмыкнул отец. — Я быстро заткну ей рот.