– Это здесь ты живешь? – так, чтобы голос подать, спросила Маша.

– Да, мама, мы здесь живем.

Потом они долго поднимались в лифте, и тут Маша при ярком голубом свете наконец разглядела сына.

– Ох, Володечка! А что ж ты старый-то такой! – всплеснула она руками.

«Вот, вот довела его… «эта»!» Володя поморщился:

– Мам, ты меня просто давно не видела. А мне уж полгода как сорок исполнилось. Не помнишь разве?

– Ох, ох! – замахала руками Маша. – Прости, сынок, за Христа ради! Прости меня, дуру старую!

И смотрела на сына – не могла насмотреться Маша. Но кабина, тряхнув, остановилась. Вот Маша и приехала. К невестке. В неволю.

«Я к сыну приехала! – сама себя одернула Маша. – Я в своем праве. Я ей свекровь!»

Пока, почему-то очень медленно, отворялась тяжелая металлическая дверь, Маша уже успела обидеться на невестку на неласковый прием. А невестка, отступая в глубь ярко освещенной прихожей, оказалась щуплой черноволосой дамочкой в брюках и свитере крупной вязки.

– Вот, познакомься, мама, это моя жена Зоя.

Маша, забыв сразу, что она в своем праве, будто пьяная стала лепетать какие-то слова, которых сама не понимала, а Зоя, покачивая головой, слушала.

– А внучечка-то, внучечка-то моя где? – спохватилась Маша. – Что ж вы ее от меня прячете-то?

– Она на экскурсии с классом, – пояснила невестка просто. – Каникулы же… Послезавтра приедет, тогда и познакомитесь.

«Ох, так она уже в школе учится!» – еще раз ужаснулась Маша временно´му провалу в своей жизни.

Сыну за сорок, внучка учится, ездит куда-то без родителей!..

– Вы как хотите, Мария Степановна, поужинать или помыться сначала?

«Думает – я грязная, с улицы пришла?» – снова обиделась Маша.

Но к обидам придется привыкать… Не у себя дома теперь – в бесправных, нищих приживалках.

– Помыться, – обреченно выдохнула она.

– Я вам там все приготовила, – с готовностью сообщила Зоя, открывая дверь в ванную. – Сами справитесь или вам помочь?

– Да сама, сама! – засепетила Маша, чувствуя, что ее лицо расплывается в жалкую улыбку. – Уж мне-то чего помогать!.. Всю жизнь сама да сама…

Потом Маша, почти не открывая слипающихся глаз, пила чай с сыном на кухне.

– Мы тебе комнату приготовили, – сказал Володя, подливая ей в чашку. – Отдельную. Будешь там полная хозяйка.

«Хозяйка»!

– Ой, сыночка! – вдруг заплакала в голос Маша. – Ой, что ж я наделала-то! Ох же я дура старая!..

– Мам, ты тише! Не надо, все в прошлом, все устроится… – Володя гладил ее по руке, привстав, поцеловал в голову. – Все устроится. Не надо плакать, не надо… Тише. Зоя уже спит. И тебе ложиться надо. Поздно уж.

«Вот, теперь все будет как ей надо. Вот до чего я дожила… Но хоть в тепле… На вокзале, поди, теперь совсем холодно», – думала Маша, болезненными толчками погружаясь в сон.


Вот так оказалась Маша в семье старшего сына. Еще несколько дней она привыкала – нет, даже не к этой новой жизни, а к самому Володе. Взрослый мужчина. Столько лет Маша его не видела – подумать страшно.

Жили они в трехкомнатной квартире. Володя сказал, что это им сильно повезло: соседи по лестничной клетке уезжали на пээмже в Израиль, вот Зое удалось не задорого прикупить у них квартиру побольше. Невестка Машина уже с баулами по заграницам не моталась – вернулась на работу в городской администрации, а еще имела собственную контору, записанную на Володю. Там они чем-то торговали оптом, посредничали. Неплохо они устроились, да.

Маша сразу поняла, зачем это Зойка ее с улицы притащила – за дочкой смотреть, по хозяйству хлопотать и богатую квартиру в их с Володей отсутствие охранять. Заместо домработницы и собаки одновременно. Но что делать. Видно, судьба у Маши такая. Теперь они с сыном у невестки в приживалах, Володя в ее квартире живет и Машу сюда привез – а больше некуда. И Машина теперь забота – стараться защитить Володю от невестки, если та будет на сыночку слишком давить. Вот такая была теперь у Маши жизненная цель. Правда, сын с невесткой уезжали рано, когда Маша еще спала, приезжали поздно вечером, даже ужинали дома редко, и у Маши не было особенно много поводов ринуться на защиту Володи. Но время покажет, покажет…

А внучка Маше очень понравилась. Похожая на маленького Володю до оторопи, только не с его голубыми, а с темными, материными глазами, такая живая, умненькая. Вся в отца. И так она к Маше привязалась, так бабушку полюбила! Не худший расклад в этой судорожной, неустроенной российской жизни. И ведь правда – Володина дочка-то… Зря Маша на Зойку столько лет бочку катила. От него Зойка родила, не байстрючиху нагулянную навязала, как Маша думала. Да, поучила ее жизнь, больно поучила…

Когда сын с невесткой отправлялись работать, а Маша провожала Ирочку в школу, можно было немного посидеть перед телевизором или на скамеечке у подъезда. Свободы, вольного воздуха, что был всю жизнь у Маши на ее собственной усадьбе, по первости очень Маше не хватало. Но съездить в Выселки, посмотреть, что стало с ее домом, она хоть и думала, но не решилась – слаба, стара. Да и обидно, больно и бесполезно. Хоть уж ни сын, ни невестка не попрекали ее утратой немалого дедовского наследства, и то хорошо. Ну, это понятно – сами не бедные, Машу кормили как себя, и пенсию, как некоторые выселковские детки – на пьянку, не отбирали. Вот так уговаривала себя Маша – что хорошо живет, получше многих, не обижает ее никто, не попрекает ни куском, ни тем, что зажилась на белом свете. Да и то – разве не отрабатывает Маша свое жилье и содержание? Хлопочет с утра до ночи, чистит-моет за неряхой невесткой.

Так прошло несколько лет.


За эти годы скончался Машин злой насмешник – теткин муж. Маша не забывала тетку, совсем уже дряхлую и почти слепую. Все шила-вышивала тетка, вот и ослепла. Маша навещала тетушку каждый раз, когда сын мог ее подвезти на своей машине и потом забрать. Тетка часто указывала Маше на то, что дети-то у нее оказались удачные. Володя вот приютил. Только расспросы тетки о Вадике Маша обрывала сразу: «Нет у меня такого сына, что за моей спиной с торгашкой сговорился и меня же, родную мать, ограбил… Знать о нем не знаю и знать не желаю».

– Ой, Маша, Маша! – качала совсем уже белой головой тетка. – Ну никак ты от дурости своей не отступишься… Уж сколько получала за свои фантазии, а все о том же!

Но все равно, бывать у тетки Маше нравилось – чуть отдыхала от невесткиного дома. И неправда, что Маша грешила против сыновей. В один прекрасный день узнала она о старшем такое!..

… Залу, или гостиную, как называла большую комнату невестка, та решила обставить новой мебелью. Зала и в старом виде никогда Маше не нравилась – ни тебе ковров, ни серванта с сервизом, ни люстры «каскад». Даже тот хрусталь, что смогла уберечь Маша от разора, невестка не пожелала поставить в зале, а велела Володе приколотить полку в Машиной комнатенке и запихала туда все ее шикарные «ладьи» и бокалы.

Невесткина мебель оказалась пухлыми, как обожравшимися, цвета детской неожиданности, кожаными диваном и креслами, на пол был постелен светлый, без рисунка палас. Занавески были тоже желто-серые, подвешенные не на кольца или струну, а за совсем уж чудные матерчатые завязки. «Черт-те чё и сбоку бантик», – как сказали бы про такое в Выселках, если бы увидели такую «красоту».

Маша как-то будним днем, когда невестки не было дома, а Володя забежал попить чаю, заметила ему, что не больно хорошо вышло у них в зале после перестановки. Голо, серо, уюта никакого… Как в ЖЭКе или в больнице.

– Ну, раз Зое так захотелось, пусть. Раз так теперь модно… Привыкнем. Много мы на это смотрим-то? Больше в телевизор.

– Да, да, – согласно-обреченно закивала Маша. – Ее квартира, хозяйка она… Чего хочет, то и делает.

«А мы с тобой, сынок, здесь вроде как сбоку припеку».

– Ну почему только она? – поднял брови сын. – Общая квартира, на нас всех приватизирована. Все здесь хозяева. Слуг нет. Просто квартирой Зоя занимается, вот и сделала по своему вкусу.

Маша едва не села мимо тонконогой кухонной табуретки – что?! Зойка здесь не единоличная хозяйка?! Так как же это?

– Так, мам, спасибо, побежал я. Дел много.

Сын, как бывало, чмокнул ее в макушку и вышел, к Машиному счастью, не заметив ее оледеневшего лица. А Маша, оставшись одна, заползла в «свою» комнатенку, присела на тахту и долго-долго сидела, переваривая услышанное.

«Квартира-то не невесткина, оказывается! И Володя на нее права имеет!.. И как же это, а? И не уходит от нее, не разменивается!.. Чем же она его держит, раз столько лет прожили, а? Ребенок? Да Ирка уже большая, школу заканчивает… Нет, не это».

Маша еще долго сидела, медленно осмысливая узнанное. Ведь, значит, мог бы сын уйти от Зойки, разменяться, отселиться… А не уходит. Почему? После этого долгого ступора внутри у Маши начало набираться – как вода в подполе весной – это забытое чувство… Побороться за сыночку, ставшего жертвой хищной бабы, вцепившейся в него всеми десятью крашеными ногтями! Побороться! Ведь может же уйти, развестись, разменяться… Освободиться от ездившей на нем жены. И поселились бы они с Володенькой одни, без Зойки, без Ирки… Разве им плохо было бы? Вон как Володя маму любит… А уж как Маша сыночку любит! Разве все на свете зойки-ирки его так когда-нибудь любить будут? Разве стала бы Маша заставлять его вкалывать с утра до ночи, как заставляет злыдня невестка? И то верно – когда ему на мебель эту уродскую пялиться, если он под пятьдесят лет света белого не видит, все работает и работает…

«Вот, вот что ему надо сказать: брось ее, разведись, хватит уж терпеть! Разменяем квартиру, опять будем жить вместе!.. Я все по дому делать стану, а он работать будет – так, понемногу, лишь бы на хлебушек хватало. Я ж сына родного на эти диваны дутые день-деньской горбатиться не заставлю… Вот хорошо-то нам будет!»

Теперь надо было улучить момент, чтобы застать Володю одного, открыть ему глаза на беспросветное и позорное его рабство, сагитировать и воодушевить на бунт против жены… Да, Маша затаится на время, подождет… Столько времени ждала, терпела – еще немного потерпеть и все будет хорошо… Они с сыночкой будут опять вместе, вдвоем, и никакие бабы-шалавы между ними стоять не будут. Не будут! И Маша хоть оставшиеся ей куцые, старческие годки проживет как хочет – вдвоем с любимым сыном.