После этого Маша, совсем расклеившаяся от тарелки жареной картошки с соленым пупырчатым огурчиком, решила ненадолго прилечь и сразу заснула – как провалилась в черную, мохнатую, как дворняжка, мглу.


Разбудила ее негромкая, но навязчивая музыка, доносившаяся из кухни.

– Ох ты господи ты боже мой! – спохватилась Маша, помятая после сна.

Она неловко поднялась и включила свет. На маленьком будильнике было двадцать минут девятого. Хорошо поспала, ничего не скажешь… Теперь ночью ни в одном глазу сна не будет.

В кухне орудовал Вадик, накладывавший себе картошку.

– Привет, мам, – оглянулся он.

– Да что ж ты меня не разбудил, а, сынок? – всплеснула руками Маша.

– Да зачем… Ты так крепко спала. Я сам управлюсь. Ты иди, снова ложись.

– Погоди, я тут… я сейчас…

– Да я уже сам распорядился.

И тут Маша, сначала невероятно обрадовавшаяся сыну, вспомнила о дневном приключении. И о том, что так и не решила, стоит ли высказывать сыну о его шашнях с Галькой.

«Распорядился он!»

– Работа была какая сегодня? Что-то ты поздно…

– Да была… Немного. Теперь уже не клиенты нас ждут, а мы клиентов. Времена такие.

«Ага, и теперь парни за девками страдают, а девки замуж не идут… Времена такие!»

Маша почувствовала, что праведное возмущение и обида на сына, поднимавшиеся из глубины души, как пузыри болотного газа из гнилой трясины, липко и удушливо перекрыли ей дыхание, выбили слезы из глаз.

– Ты что ж – все никак от шалавы этой не отстанешь, да? – закипая гневом, проговорила Маша. – Мало она тебя помурыжила?

– Че-го?! – поперхнулся Вадик, поднимая на нее глаза от тарелки. Он с трудом проглотил горячую картошку и добавил: – Чего ты опять выдумала?

– Я выдумала? Я выдумала?! – почти закричала Маша, чувствуя, как сводит в судороге руки и дрожь распространяется на все ее грузное тело. – Ничего я не выдумала! Я видела!

– Что ты видела?

– Все я видела! Все!

Маша почувствовала, что из глаз, скатываясь в глубокие морщины около носа, полились горячие потоки.

– Ты… с этой Галькой по городу… гулял! Всякий стыд потеряли!

– Ну ты и даешь! – Вадик вскочил, крепко хлопнул ладонями по столу. – Что ж такого стыдного, что я с девушкой по городу гулял, а?

Маша рыдала, судорожно пытаясь найти по карманам халата платок.

– Так если б с девушкой! Девушку себе нашел!.. Гальку Феоктистову… Девушка!

– Не твоего ума дело! – крикнул Вадик так, что звякнула посуда на столе. – С кем хочу, с тем и гуляю!.. И не горлань на меня! Разоралась тут, как баба базарная… Стыдно за людьми подглядывать – вот что стыдно! – Он схватил тарелку и вышел из кухни.

Маша слышала, что он захлопнул за собой дверь своей комнаты.

Вот так само собой и разрешилось. Думала Маша вовсе не говорить с сыном об этой сыкухе, а вот не выдержала, не смогла и выплеснула свою обиду и горечь… И ничего хорошего опять не вышло. Устроила Маша сыну скандал, а он, вместо того чтобы просить прощения, в ногах валяться у матери, взял да и…

– … И вообще, мам, учти…

Маша все стояла, тяжело опираясь на стол и всхлипывая, а Вадик, неожиданно появившись на пороге кухни, прошипел, сверля мать ненавидящими глазами:

– … если Галя согласится за меня выйти, мы будем жить здесь, и ты…

– Никогда! Никогда этого не будет!!

Воздев руки, Маша бросилась на сына, словно он и был той самой Галькой, что собиралась поселиться в ее доме.

– Убью, а не пущу!

Вадик перехватил Машины руки за запястья, отпихнул и, заставив сделать пару шагов назад, толкнул на стул. Маша тяжко плюхнулась на сиденье, едва не свалилась – и свалилась бы, если б Вадик ее не держал. Он отпустил ее уже обессилевшие руки и отступил, словно боялся, что она снова полезет драться.

– Ты… на мать руку поднял, – выдавила из себя Маша, чувствуя, что медленно, но неуклонно, как опара из кастрюльки, сползает на пол. – На мать… руку!

– Ничего я на тебя не поднимал, – едко произнес Вадик. – Сама полезла.

– Это твои сыкухи тебя научили, да? На мать руку поднял… – Маша сидела, шатаясь туда-сюда, и заливалась слезами.

– Нет, это я сам научился. Уж была возможность! – радостно сообщил Вадик. – Или ты думаешь, раз ты мне мать, тебе все позволено?

Маша не нашлась что ответить, и Вадик, не дождавшись ответа, вышел.

… Маша все еще сидела, чуть пошатываясь, когда Вадик вернулся, сунул в раковину тарелку, зажег газ и поставил чайник.

«Вот что он мне сейчас скажет? Что скажет?! Прощения просить станет, пообещает бросить эту шлюху?»

Но сын, судя по невнятному шуму за Машиной спиной, преспокойно занимался хозяйством, готовясь вволю попить чайку, и в раскаяние впадать не собирался. Маша, с трудом повернувшись, оглянулась. Вадик заливал кипяток в заварной чайник.

– Чай пить будешь? – спокойно, даже нарочито буднично, спросил он.

– Ты мне скажи: ты с этой сыкухой кунежиться дальше будешь?

– Я не знаю, о чем ты, мама. Слова какие-то говоришь странные… Так чаю тебе налить?

– Я ее на порог не пущу… Дом спалю, а не пущу!

– И не надо, – пожал плечами Вадик. – Володька обошелся без твоего дома, и я обойдусь. Испугала тоже…

Какая-то горячая волна обдала Машу: ой, а не зря ли она это сделала?! Разошлась, как легкое в кастрюльке… Вдруг уйдет опять Вадик, как уже уходил? В общежитие или еще куда… Вдруг у этой Гальки жилплощадь есть и она его к себе примет?

– Сыночка, ну зачем она тебе, а? Ну неужели тебе дома плохо?

– Плохо, мам, – сокрушенно произнес Вадик. – Ой как плохо! – Вадик стоял и, прихлебывая из стакана, смотрел на Машу. Кажется, даже чуть насмешливо.

– Да чем же плохо, сыночка? – запела Маша тоскливо.

– Да с кулаками на меня тут бросаются… некоторые.

Машу больно кольнуло то, что сын назвал ее «некоторыми» даже непонятно почему, но скандалить дальше было невозможно. Куда уж тут!

– Орут, кричат… Житья нет.

– Ох, сыночка, я ж добра тебе хочу, добра…

Маша прижала руки к груди и снова начала качаться из стороны в сторону. И чего ее все время вело мотаться, как белье на веревке? Начав, она никак не могла остановиться.

– Да что ж это за добро такое, – чеканил сын, глядя на Машу холодными голубыми глазами, – когда у меня в тридцать пять лет ни жены, ни детей? У Вовки вон хоть дочка растет, а мне кто в старости стакан воды подаст, а? Что ж такого особенного, что я семью хочу иметь?

На это понятное по всем человеческим меркам желание даже в отчаянном Машином положении возразить было нельзя. Но можно было попытаться отложить его исполнение!.. Уж сколько откладывалось, а? А вдруг и сейчас выгорит?

Маша приободрилась. Нечто занять сынка поисками невесты? А если учесть, что невест хороших, подходящих ему по возрасту, и помину давно нет, то еще пару лет протянуть можно… Точно можно! А там… Сам поймет, что лучше мамы его никто не обиходит, и перестанет из дома глядеть. Теперь уже навсегда.

Маша перестала качаться и сказала вполне нормальным, чистым голосом:

– Да разве я против, а, Вадичка? Я ж не против! Женись! Но не на Гальке этой! Она ж, поди, и рожать-то не может… Какие там дети – после стольких абортов-то!

– А ты-то откуда знаешь?! – взорвался Вадик. – Ты что – в одной палате с ней лежала? Ну вообще!.. Ты… – Вадик крепко поставил стакан на стол, резко повернулся и вышел.

«А ведь женится он на ней, – в полном отчаянии подумала Маша, и эта мысль придавила ее неподъемной могильной плитой. – Женится. Точно. Как Вовка тогда уперся, так и этот теперь упрется».

Как она добралась до кровати и плюхнулась на нее, не раздеваясь, Маша не помнила. Ощутив у себя под щекой продавленную подушку, она как-то невнятно, глухо и темно подумала: «А вот умерла бы я сейчас и не видела бы этого позорища…» Как Вадька едет в ЗАГС с Феоктистовой под белой фатой, и они все, и Вовка с женой, гуляют на свадьбе. А потом Вадик приводит Феоктистову хозяйкой в Машин опустевший дом, и все происходящему безумно рады, и сами «молодожены», и Вовка с его женушкой, и все-все…

Наутро Маша проснулась рано, какая-то будто затвердевшая – может, отлежала все руки-ноги в этом то ли обмороке, то ли сне. А скорее всего, за ночь ее желание бороться за сына и дальше проникло во все клеточки ее тела и замерзло там до гранитной неприступности.

«Нет, невесту я ему искать не стану», – думала Маша, поджаривая Вадику котлеты с макаронами.

Маша и сама понимала, что такое, даже понарошку, делать не будет. Не сможет просто. А вдруг невеста ему и впрямь понравится?! И женится он, приведет ее в дом, и Маша не сможет возразить. Как возразить? Сама предложила, сама навязала… Нет, тут надо что-то другое.

«Как бы от Гальки этой избавиться, а? – все размышляла Маша, отскребая пригоревшие котлеты. – Уехала бы она куда-нибудь, что ли… С глаз долой – из сердца вон. Пока еще следующая краля найдется – глаза вытаращишь! Так и проживем с ним, даст Господь».

Раздосадовавшись на себя, а скорее на Феоктистову, из-за которой подпалились котлеты, Маша выключила газ и пошла будить сына.

Дверь его комнаты была наполовину приоткрыта. Никакого движения за ней не ощущалось, а ведь он должен был уже проснуться и даже, как всегда, включить телевизор… У Маши упало сердце. Она сделала пару неверных шагов и легонько, все еще на что-то надеясь, толкнула дверь. Вдруг заспался сынок?

Постель Вадика была неубрана, шкаф приоткрыт, на полу пестрел какой-то мусор. Все как в тот раз, когда он из-за директорской дочки уходил из дому в общежитие. Маша это так ясно вспомнила…

Вадика не было.

– Вадик, Вадичка! – слабым, дрожащим голосом позвала Маша. «А вдруг?! Вдруг!» – Иди кушать, сыночка!

Дом ответил ей глухим, даже насмешливым молчанием.

– Остынет, сына! – еще раз, поднатужившись, чуть погромче, повторила свой призыв Маша и поневоле пошла искать Вадика, который так упорно не желал отзываться.