– А этот туесок откуда взялся? Тихорощенским мёдом пахнет... Вы уже бывали в Белых горах?

– Нет, это Мыслимира угостила, – пробормотала Златоцвета, ещё не вполне вынырнувшая из объятий полусна. – Она ладу свою искала, вот и зашла к нам случайно... Избранницу свою она у наших соседей встретила... А потом... охо-хо! – девушка сладко зевнула, – потом ещё раз зашла – уже с гостинцами.

– Хм, – нахмурилась княгиня, приподнимая её лицо за подбородок и всматриваясь пристально ей в глаза. – Надо бы разузнать, что за Мыслимира такая...

От этих слов Златоцвета окончательно проснулась и вдруг будто в холодный омут рухнула.

– Государыня, ты не подумай чего худого, – торопливо прибавила она. – Она просто по-соседски, по-дружески зашла и мёдом от чистого сердца угостила.

Сдвинувшиеся было брови Лесияры расправились, в глазах замерцали тёплые искорки, она поцеловала девушку в лоб и прижала к груди.

– Ну-ну, что ты, ладушка... Не тревожься, у меня нет причин тебе не верить. Но беречь тебя – мой долг, так что я о ней всё-таки разузнаю. Ну, а коли и вправду ничего худого она не замыслила, то и забудем об этом. Пусть ничто тебя не беспокоит, милая, отдыхай... И помни: даже если меня нет поблизости, в мыслях я всё равно с тобой.

Снова поток мурлыканья взял Златоцвету в свой умиротворяющий плен, и девушка заснула крепко, сладко и глубоко. Она уже не слышала, как Лесияра, попрощавшись с её родителями, ушла; за гранью её восприятия остались и матушкины вздохи – та сетовала на прожорливость княжеских дружинниц, слаженными усилиями которых праздничный обед был почти полностью уничтожен. Только Кривко не имел причин для малейшего недовольства: ему достался весь каравай, и он всё ещё доедал его, отламывая по кусочку и запивая квасом. Ну и что ж, что на пол его уронили? Всего-то дел – поднять да отряхнуть чуток, не пропадать же такому знатному добру! Уже лёжа на своём тюфяке на полатях, отрок продолжал сонно жевать, а остатки свадебного хлеба покоились в самом безопасном месте – у него под боком.

Златоцвета не просто проснулась – она бодро выпорхнула из освежающего сна, радостная и отдохнувшая. Ещё никогда утро не улыбалось ей столь ласково, столь многообещающе, а душа не переполнялась светом и счастьем. И имя этому счастью было Лесияра... Мысль о княгине обвилась вокруг сердца пушистым кошачьим хвостом, и Златоцвете самой хотелось замурлыкать. Скорее бы суженая пришла! Скорее бы увидеть её ясноокое, пригожее лицо, её лучистую улыбку, услышать её голос – и не в видениях, а наяву, в щекотной тёплой близости к уху. Матушка подала на стол остатки вчерашнего обеда – весьма скудные (ох уж эти обжоры-дружинницы!), но сегодня Златоцвету ничто не удручало, ничто не беспокоило, всё искрилось радужными красками, а грудь дышала со сладостной лёгкостью: девушка жадно втягивала в себя жизнь. Ноги двигались ещё лучше, чем вчера, и хотя Златоцвета пока не могла встать с кресла, но ей удавалось слегка разгибать коленные суставы, немножко вытягивая ноги вперёд.

– Матушка, батюшка, смотрите! – весело воскликнула она, показывая свои успехи.

Родители со слезами радости улыбались. Матушка гладила Златоцвету по голове, целуя в волосы и в лоб.

– Умница, дитятко... Этак ты совсем скоро встанешь и побежишь!

– И встану, и побегу, – с уверенностью кивнула та.

Впрочем, работы никто не отменял, и они с матушкой засели за свои дела: Златоцвета – за вышивку, матушка – за бельё. Батюшка отправился бродить по саду и думать свои непростые и невесёлые думы. Бросая порой взгляд в окно, Златоцвета видела, как он шагал по дорожкам, заложив руки за спину и понурив голову. Тяжко ему было без своего дела, крутились у него в голове мысли о торговых предприятиях, да где взять начальные средства? Он и со старыми-то долгами ещё не рассчитался, а новых ссуд ему не давали – где уж там... Как бы не пришлось за эти долги дом на торги выставлять и идти с семьёй по миру!

Когда солнце поднялось высоко, матушка отправилась разносить готовые заказы; вернулась она к обеду не с пустыми руками: на полученные деньги она купила кое-какой снеди.

– Государыня Лесияра обещалась сегодня опять прийти, – сказала матушка озабоченно. – А значит, на стол снова что-то поставить надобно...

– Ничего, мать, дочкино счастье – не обуза, – ответил батюшка. – Главное, чтоб у неё всё сложилось.

Матушка приготовила две трапезы: одну, поскромнее и попроще – для семьи, а вторую, получше – для гостей.

– Ну, давайте, что ли, отобедаем, чтоб не глядеть голодными глазами на всё это, – вздохнула она.

Они удовольствовались кашей с жареным луком да грубым ржаным хлебом. Златоцвета приберегла кусочек последнего, чтобы съесть чуть позже с тихорощенским мёдом. Этот чудесный мёд был достоин самого лучшего, пышного и белого калача, но и скромный простонародный хлеб с ним становился вкуснее.

Когда же, когда придёт Лесияра? Стучало и трепетало сердце, а пальцы Златоцветы проворно работали иглой. То и дело она посматривала в окно: не идёт ли суженая? Вспоминалось ей и намерение княгини разузнать о Мыслимире, но душа сияла ясной и спокойной уверенностью в том, что женщина-кошка чиста помыслами, как первый снег, а значит, ей ничто не могло угрожать. Время от времени Златоцвета с удовольствием пошевеливала пальцами и ступнями, радуясь тому, что раз от раза они повиновались ей всё лучше.

– Ладушка!

Вздрогнув всем телом и душой, Златоцвета устремила взор в окно: посреди садовой дорожки стояла Лесияра, сверкая белозубой улыбкой. В её рту виднелись внушительные кошачьи клыки, напоминавшие о звериной ипостаси белогорской правительницы, но они не пугали девушку. Ей самой хотелось по-кошачьи изящно изогнуться, встречая свою суженую.

– Здравствуй, государыня, – вымолвила она. – Никакие слова не смогут выразить, как я счастлива снова видеть тебя...

Несколько звонких, радостных мгновений – и мягкие губы защекотали пальцы девушки, исколотые иголкой.

– Ах ты, рукодельница-искусница моя... Всё трудишься, не покладая рук своих умелых? – промурлыкала княгиня с искорками-смешинками в глубине зрачков. – Отложи ненадолго свою работу, дай мне на тебя наглядеться!

– Какая уж мне теперь работа, когда ты здесь, – засмеялась Златоцвета.

Два смеха переплелись: бубенцово-нежный и серебристый – Златоцветы; сильный, раскатисто-звучный, как горный гром – Лесияры. А следом за смехом и объятия сомкнулись: руки девушки обвились вокруг плеч и шеи княгини, а та бережно, точно хрупкое сокровище, вынула её из кресла и подняла.

– Пушиночка ты моя лёгонькая... Знаешь, я Мыслимиру понимаю: тебя и впрямь хочется откормить как можно скорее!

Златоцвета притаилась, стараясь прочесть на лице Лесияры, к каким итогам привело дознание. Не касался её души тревожный холодок, чувствовала она, что всё благополучно, но всё равно ждала, что суженая скажет. Княгиня улыбнулась.

– Знаю, о чём спросить хочешь... Всё хорошо, моя яблонька. Познакомилась я и с Мыслимирой, и с невестой её. Славные они обе и пришлись мне по нраву. Я их на нашу свадьбу позвала... А вообще мы условились так: коли их свадьба раньше нашей будет, то мы к ним в гости пойдём первыми, а потом они к нам. Ну, а ежели мы их опередим, то всё наоборот: сперва они с нами погуляют, а потом – наш черёд. Ты согласна, милая?

– Ещё бы не согласна! – всей душой обрадовалась Златоцвета такому доброму исходу дела.

– Ну, вот и ладушки. – И уста княгини приблизились, прося поцелуя.

Поцелуй тут же свершился. Он пробуждал в Златоцвете ту самую кошачью гибкость, заставляя чувственно льнуть к избраннице и обнимать её крепче, жарче...

– Мррр, горлинка моя ясная, яблонька тонкая, цветочек маленький, – мурчала Лесияра.

Да, то были те самые слова, что раздавались в видениях... Их звук нежно касался сердца, окутывал душу пушистой шубкой, грел тёплыми ладонями. Златоцвета тонула в них и блаженно растворялась, как мёд в горячем травяном отваре.

– Говори ещё, государыня, – выдохнула она.

– Звёздочка моя чистая, лучик золотой, ягодка сладкая, – с улыбкой мурлыкнула княгиня ей на ушко. – А теперь твоя очередь.

Обняв её за шею уже совсем тесно и жарко, уткнувшись лбом в лоб и глядя в глаза, Златоцвета отпустила со своих уст лёгкое дуновение:

– Счастье моё, жизнь моя, радость моя, день и ночь мои, свет и любовь мои, мир мой, небо моё и земля, оплот мой и родина моя...

Ресницы Лесияры трепетали в упоении. Когда слова-ветерки стихли, она окинула Златоцвету глубоким, бархатным взором.

– У тебя лучше вышло, ладушка. Мне тебя не превзойти. Ну, давай твои ножки полечим снова.

И опять золотые узоры побежали по ногам Златоцветы, впитываясь в кожу и проникая до самых костей животворным, пробуждающим, весенним теплом. Как деревце под солнечными лучами, нежилась она в этом целебном свете. Веки Лесияры во время лечения сомкнулись и затрепетали, точно она смотрела сейчас в какие-то иные, неземные пространства. Удивительный и прекрасный, должно быть, чертог созерцала княгиня, и Златоцвете тоже захотелось его увидеть. Но допустят ли её туда? Достойна ли она ступить туда хоть на мгновение? В нерешительности девушка приблизила губы к ресницам Лесияры, а потом коснулась их поцелуем, смыкая веки.

Её взору предстал исполненный благостной тишины сад, в котором каждое дерево, каждая травинка и цветок были одушевлёнными, разумными. Здесь всё дышало мудростью и недосягаемым, непостижимым спокойствием, которого не найти в земной человеческой юдоли. Только здесь, в этом волшебном месте, и можно было ощутить звенящий, золотистый покой и услышать не ушами, но душой ласковый и любящий голос, говоривший не словами, но мыслями, образами и ощущениями. В этом саду все сомнения смертного разума опадали, как шелуха, и в душе воздвигался хрустально чистый, светлый дворец истины. Златоцвета чувствовала себя муравьём на чьей-то всемогущей ладони, и Лесияра была где-то рядом, незримая.