– Гляди-ка, половина твоя, – подмигивали Бране сёстры по ремеслу. – Хмурая, как туча! Что, набедокурила, Бранушка, э?

Они предвкушали зрелище семейных разборок, а Брана не разделяла их веселья. От гневного облика Ильги у неё похолодела спина и затряслись поджилки, но она, стараясь не подавать виду, с беззаботной улыбкой выскочила из струга на причал.

– Здравствуй, Иленька! Ну что, как у нас дома дела?

Ильга смотрела на неё сквозь зловещий прищур; губы её были сжаты, ноздри трепетали – недобрый знак!..

– Дела? Дела, ты спрашиваешь?! – процедила она. – Ну, сейчас ты у меня узнаешь, какие у нас дела!

Бране пришлось обратиться в бегство. С перепугу забыв, что умеет перемещаться через проходы, она дала стрекача вдоль берега, а Ильга – за ней. Разгневанная рыжая кошка, сорвав с себя кушак и размахивая им в воздухе, время от времени старалась достать им Брану. Всё становье хохотало и улюлюкало, наблюдая эти «догонялки».

– Иля, Иля, ты чего?! – вопила охотница, улепётывая.

Ответ заставил её ноги подкоситься...

– Беременная я, вот чего! – прорычала Ильга ей вслед.

Колени Браны вмиг ослабели, и она упала, ссадив себе о прибрежную гальку ладони. Тут-то супруга её и настигла.

– Вот тебе «дела»! Получай! – И она хлестала Брану кушаком.

Ткань била мягко, совсем не больно: Ильга скорее лишь пар выпускала, чем дралась всерьёз. Охотница даже не защищалась – она была готова принять сколько угодно ударов, лишь бы услышать это снова...

– Иля! Иленька, повтори – что ты сказала?!

– Ты ещё и глухая тетеря? – проревела Ильга, тяжело переводя дыхание.

От «догонялок» она разрумянилась, янтарные очи сверкали молниями, точёные ноздри по-звериному раздувались – одним словом, красавица, и Брана от восхищения обняла бы её колени, если б не опасалась получить пинка.

– Иленька... Ты – правда?.. – Брана осторожно подползла и осмелилась протянуть руку к животу супруги.

И получила шлепок кушаком, а потом ещё десяток.

– Я тебя просила делать мне дитё?! Просила?! – восклицала Ильга. – Я ещё не готова! Не собралась с духом, чтоб... чтоб зачать! А ты, вот так, даже моего мнения не спросив, взяла и... обрюхатила меня! Засранка!

– Иленька, котенька, золотце моё рыженькое! – только и смогла выговорить Брана.

Продравшись сквозь град ударов, она всё-таки обняла Ильгу. Та царапалась, кусалась, шипела, а потом... заплакала. Бране пришлось окутать её потоком ласковых слов и любовных прозвищ (и «рыжик-пыжик» там был, и «кися», и «мордочка», и «хвостик-пушистик», и всё прочее, самое ласково-дурацкое и смешное), покрыть её рдеющие неровными пятнами румянца щёки быстрыми чмоками, попутно гладя и перебирая медные прядки волос.

– Иля, родная моя, ну что ты! Как будто я нарочно... Так уж получилось! – шептала охотница, унимая возбуждённую дрожь супруги объятиями. – Значит, судьбе так угодно. Ничто не бывает просто так, моё солнышко. Раз завелось дитятко – значит, готова ты. Мы готовы.

Ильга шмыгнула, всхлипнула, вытерла мокрые глаза и нос.

– Ладно, пошли... Ужин тебе принесла. Там, в корзине... На причале остался. Если твои сестрицы его ещё не слопали.

– Ты ж моё сердечко родное! – мурлыкнула Брана от такой заботы, но Ильга отмахнулась от поцелуя.

Брана улыбалась. В этом была вся её Иля: гнев гневом, но охотница-добытчица должна быть накормленной. Да, пусть потрёпанной, оттасканной за уши и исхлёстанной кушаком, но сытой. Чтоб были силы для охоты, конечно. Но как же это вышло, как дитя случилось? Видно, однажды в пылу страсти недоглядели, зашли далеко... Да уж, дальше некуда!

И вот будущие родительницы шли по становью: Брана гордо вышагивала впереди, Ильга мягко и кошачьи-бесшумно ступала следом за ней. Охотницы, не слышавшие их разговора, провожали Брану вопросительными, сочувственно-шутливыми взглядами – мол, ну что, как твои дела, бедолага? Белокурая кошка, показав в сторону супруги большим пальцем и растянув улыбку до ушей, обрадовала их новостью:

– Она беременная!

И получила сзади возмущённый тычок под лопатку.

– Не обязательно всем подряд рассказывать! – глуховато и всё ещё сердито проговорила Ильга.

Корзинка с ужином стояла нетронутой там, где и была оставлена. Работа по разделке туши уже началась, и Ильга поморщилась:

– Тошнит меня от вида крови...

Брана заботливо устроила её в рыбацкой постройке поближе к очагу, укрыла ей плечи плащом, подстелила свёрнутый спальный мешок, чтоб супруга сидела не на голом холодном полу, а на мягкой оленьей шкуре. Уже разносили первые бруски посыпанного солью китового жира, и Ильга потянулась к блюду.

– Ты же не любишь жир, – удивилась Брана.

– Захотелось что-то, – ответила та. – От мяса воротит, а вот жира – хочу, прямо умираю. Так и поняла, что со мной что-то... кхм, не то. – И она скосила всё ещё мерцающий укоризной взгляд в сторону виновницы своего состояния.

Брана, подсев к ней с корзинкой поближе, принялась доставать и раскладывать перед собой ужин.

– Жира хочешь? Значит, северянка у тебя под сердцем растёт настоящая! – засмеялась она. И спросила: – А какой уж срок?

Охотница с жадным любопытством и нежностью вглядываясь в очертания живота Ильги, но под свободным, распоясанным кафтаном ничего нельзя было рассмотреть.

– Матушка Добровида говорит, что должен быть четвёртый месяц, не меньше. – И Ильга впилась зубами в кусок жира.

Она всё ещё дулась. Поглядев на Брану, с невинным видом уминающую за обе щеки кашу, она фыркнула, цокнула языком.

– Вот наглая морда, а? Натворила дел – и трескает себе, как ни в чём не бывало!

Брана, ойкнув с набитым ртом, спохватилась и придвинула к Ильге лепёшки с мёдом:

– Иленька, тебе надо кушать. Ты же теперь не только себя кормишь...

Та, поглощая уже второй брусок жира, отмахнулась:

– Ешь сама, я-то дома наемся в любое время. А тебе для охоты силы нужны.

– Иля, да что сейчас может быть важнее дитятка? – Охваченная мурчащей нежностью, Брана не удержалась, чтобы не потискать супругу за плечи и не расчмокать всё её лицо.

Но та пресекала чрезмерные любовные порывы, отворачиваясь и отстраняя Брану. Впрочем, охотница была уверена, что Ильга лишь напускает на себя укоризненный вид: надо ведь построить из себя обиженную, как же без этого? Но даже хмурое, дующееся лицо её любимого рыжика умиляло Брану, ноги сами пускались в пляс, как неугомонные пружинки, хотелось бегать и кричать на весь свет о том, что у них будет дитя. Радость распирала изнутри, искала себе выход, и Брана нашла способ выразить чувства: вскочила и прошлась по лачуге колесом, чем привлекла к себе смеющиеся взгляды китобоев, отдыхавших рядом и лакомившихся жиром.

– Эк тебя разобрало-расколдобило! – ухмылялись кошки.

Разобрало Брану и вправду здорово – от счастья привалившего. На месте ей не сиделось: хоть пляши, хоть волчком вертись, хоть китовую тушу одной рукой подымай... Глядя на её ужимки, «обиженная» Ильга всё ж не удержалась от усмешки, которую, правда, тут же стёрла с лица. Всему своё время: радость будет потом, а сейчас – обида, коль уж решила она так.

– Ну, улыбнись ты, засмейся, родная! – нежно ткнулась ей в щёку носом Брана. – Рада ведь тоже, небось...

Но Ильга ещё какое-то время ходила с кислой миной, дулась, на ласку и заигрывания супруги не отвечала или огрызалась. Но Брана уж вдоль и поперёк знала непростой, заковыристый норов своей разлюбезной Иленьки и не принимала близко к сердцу её бзики. Пообижается – и отойдёт, оттает, как земля по весне, никуда не денется. А родные и соседи, узнав о скором прибавлении в их семействе, наперебой предлагали Ильге помощь в тяжёлых работах по хозяйству, да и в мелочах старались удружить, пока супруга-охотница на промысле. Гордая рыжая кошка нередко отказывалась:

– Что я, слабая, что ли, или хворая какая-то?

Приходилось матушке Добровиде с Браной убеждать её, что это не проявление слабости, а необходимость.

– Иленька, беречь тебе надо дитятко.

И всё-таки большой мощью и крепостью наделила Лалада своих дочерей. Ильга и ремесло своё не бросала, трудилась в полную силу, и на огороде работала, и в поле, да ещё и старалась сама что-то состряпать, хоть матушка Добровида и хлопотала – и готовые гостинцы из дома приносила, и на их с Браной кухне хозяйничала. Но то и дело поблёскивали горделиво глаза Ильги, янтарными молниями в них было написано: «Я сильная, я сама всё на своих плечах вынесу». И впрямь сильные её плечи многое сносили, но к концу дня выглядела она утомлённой. Неизменно носила она Бране завтраки в становье, а часто и вечером заглядывала, заботясь, чтоб вдобавок к китовому мясу на ужин у супруги было ещё что-нибудь лакомое и сытное.

– Иленька, лучик мой рыженький, ты там смотри – береги себя и дитятко, – беспокоилась Брана. – А то я тут места себе не нахожу, хоть охоту бросай да домой возвращайся.

Осенью кончен был промысел. Вернулась Брана домой – а там всё ладно: и каша в печке пыхтит, и дом чистый, и в хозяйстве порядок. Матушка Добровида уж нашила Ильге рубашек с прорезями для кормления, и детские вещи были готовы, и пелёнок целая стопка лежала, и даже плетёная люлька под вышитой занавеской ждала в углу заветного часа.

– Ну, я вижу, у нас всё хорошо, – улыбнулась Брана, щекоча ласковым дыханием и поцелуями лицо супруги.

Ильга ходила в кафтане без пояса: подросший живот уж не позволял его затянуть. Прикладывая к нему ухо и ощущая движения крохи, Брана смеялась и мурлыкала. А если дитя начинало сильно ворочаться в утробе и не давало родительнице спать, мурчание тоже помогало угомонить расшалившееся чадо.

Когда витавшая в воздухе военная угроза разразилась нашествием навиев, Ильга уже донашивала на последних месяцах. Полог туч закрыл солнце, и настала жуткая тьма, в которой блестело и бряцало белогорское оружие, сталкиваясь со смертоносными навьими клинками. О том, чтобы беременная Ильга отправлялась воевать, и речи не шло, а Брана рванулась было в бой, но супруга вцепилась в неё мёртвой хваткой.