– Попроси у мужа развод – небось, отпустит, ежели и впрямь добр и любит тебя, – сказала Искра. – Когда любишь истинно, счастья для любимого желаешь...

– Не знаю, Искорка, не знаю, – содрогнулась Лебедяна – то ли от свежего горного ветра, то ли от тревоги за свою судьбу. – Боюсь, так великодушно любить Искрен не умеет.

– Нешто жена его собственность? – нахмурилась Искра. – Чай, не купил он тебя. А ежели подарками попрекать станет – так отдай ему всё. Хоть голой-босой уходи – я тебя, как княгиню, одену. Не роскошествую я, мне одной много не надо, но для тебя ничего не пожалею. Нужды и отказа ни в чём знать не будешь.

– Ох, ладушка, – только и смогла вздохнуть Лебедяна. – Сердцем чувствую, не отпустит меня Искрен.

Посветлел восточный край неба, вершины гор озарились бледным светом, а они всё говорили. Лебедяна уж с ног валилась от усталости, ночь напролёт не спав, но и от Искры оторваться сил не было. Казалось, приросла она к ней душой и сердцем: попробуешь отнять – кровь хлынет...

– Уморилась ты, лебёдушка моя белокрылая, – с грустной лаской молвила Искра. – Спать-почивать пора тебе...

– Вставать уж скоро, – простонала Лебедяна, склоняясь на её плечо. Тело ломило от дремотной истомы, хотелось сжаться в комочек и спать, спать целую вечность...

Провалившись в сон, она уже не почувствовала, как Искра закутала её в свой кафтан, шагнула в проход и перенесла в её покои. Поутру князь так и не узнал, что его супруга всю ночь где-то пропадала.

Лебедяна не выдержала месяц до готовности заказа. Тоска по Искре звала её в Белые горы, и однажды ночью, когда все спали во дворце, она перенеслась в свой родной край – а вернее, к Искре. Кольцо открыло ей проход к домику в горах. В окнах света не было: видно, Искра уже давно отдыхала. Княгиня присела около мерцающего росой цветника, вдохнула чистый, тонкий запах, коснулась влажных чашечек рукой. Совестно было тревожить усталую после рабочего дня мастерицу, но желание увидеть её жгло сердце сильнее, и Лебедяна толкнула незапертую дверь.

В потёмках она тут же зацепила метлу, стоявшую у стены, и та со стуком упала. Лебедяна обмерла, зажав себе рот. Сердце рвалось из груди. В сумраке белела печь, на столе стояли миска и кружка, оставшиеся, по-видимому, с ужина. Лебедяна на цыпочках двинулась наверх по ступенькам, скользя пальцами по резным перилам. Едва она достигла тяжёлой деревянной двери, которая вела, судя по всему, в опочивальню, сзади её схватили и крепко стиснули сильные руки.

От неожиданности княгиня вскрикнула и забилась в прочных, как стальные обручи, объятиях, но родной голос со смешком промурлыкал:

– Не бойся, лебёдушка моя... Это я. Что ж ты, как тать, в дом пробираешься?.. Сердце моё ты и так украла – что ж тут ещё брать?

Ледяные иголочки испуга растаяли, и Лебедяна, обмякнув, прильнула к Искре, на ощупь ища её губы. Те мягко накрыли её уста, и в темноте раздался звук поцелуя, потом ещё одного. Искра щекотала княгиню жарким дыханием, шепча:

– Лада моя... Солнышко ясное...

– Истосковалась я по тебе, – всхлипнула Лебедяна от нахлынувшего сладко-солоноватого счастья, обвивая объятиями шею женщины-кошки. – Не утерпела, не дождалась срока...

– Да уж вижу, – ласково промурчала та, подхватывая княгиню на руки.

На столе мерцала масляная плошка, разгоняя мрак и озаряя лицо Искры, губы Лебедяны окунались в отвар горных трав, сдобренный мёдом. Потягивая его маленькими глоточками, она с пронзительным наслаждением любовалась дорогим сердцу лицом. Тёмные глубокие очи, бархатные брови, а в глубине зрачков – золотистые искорки.

– Я слышу – стукнуло что-то, – с усмешкой молвила женщина-кошка. – Думаю, домовой, что ли, расшалился? А тут – вон какая гостья пожаловала...

Их руки встретились на столе: Искра накрыла холеные, тонкие пальцы Лебедяны своей шершавой рабочей ладонью. Хмельной жар заструился по жилам, княгине вдруг стало душно, и она втянула воздух всей грудью. Взор Искры в ответ засверкал, ноздри дрогнули, словно чуя всё невысказанное.

– Что, моя ладушка? Что с тобою?

Лебедяна и рада бы сказать, но язык будто отнялся, охваченный сладостно-жгучей немотой. Искра, пересев к ней, нежно заключила её в объятия и довершила дело проникновенным поцелуем. Оборвались цепи, что сковывали и держали Лебедяну, смолкли совесть и голос долга, в ней звучала победная песнь любви. Она была готова на всё.

– Я твоя, – с трепетом прошептала она в губы Искры. – Возьми меня без остатка... Ласкай, целуй! Душой я уже принадлежу тебе, хочу принадлежать и телом...

– Как же ты пахнешь сладко... Желанная моя. – Бархатная глубина очей женщины-кошки окутывала княгиню теплом летней ночи; Искра щекотно, по-звериному обнюхивала её шею, уши, губы, грудь. – Но не будешь ли ты жалеть об этом, лада?

– Не хочу об этом думать! – Лебедяна запрокинула голову, подставляя шею поцелуям. – Будь что будет...

Сильные горячие руки Искры опустили её на набитый духмяными травами тюфяк, и по её телу бабочками полетели поцелуи – сперва лёгкие, как дуновение ветра, а потом влажные и жадные. Княгиня во тьме ласкала ладонями нагое тело Искры, изучала её твёрдые плечи, длинную шею и гибкую по-кошачьи спину, а когда пятернями обхватила ягодицы, та тихонько засмеялась и в ответ защекотала ртом её грудь. Эти ласки распаляли, и тело откликалось, горело и изнывало в предвкушении. Ощутив тепло дыхания между ног, Лебедяна застонала, пронзённая мощной стрелой чувственного наслаждения. А над нею нависла огромная кошка. Её широкие лапы мяли постель по обе стороны от Лебедяны, усатая морда щекотала шею, и княгиня сперва опешила, а потом засмеялась и поцеловала зверя в мягкий влажный нос. Кошка чихнула и низко, утробно заурчала. Лебедяна была совсем не против пообниматься с нею – тёплой, пушистой и очень сильной: под густым мехом гуляли тугие мускулы. Она покрыла морду зверя поцелуями, долго и ласково чесала за ушами, а кошка, обняв её тяжёлой лапищей, тягуче мурлыкала. Сердце ёкало от невыносимой нежности, а животная мощь кошки вызывала уважение и восхищение. Прижимаясь к её могучему телу, Лебедяна знала: этот зверь, способный одним ударом лапы убить горную козу, никогда не причинит ей зла и боли, напротив – будет для неё и тёплой, уютной подушкой, и защитой, и просто её любимой кисой. Кошка подставляла ласкам мохнатый живот, жмуря мерцающие во тьме янтарные глаза, и беспрестанно мурчала.

Вдоволь предавшись кошачьим нежностям, Искра ткнулась мордой в пупок Лебедяны, а в её взоре горела чувственная пристальность. Понимая, что она хочет сделать, княгиня открылась навстречу её широкому, как ладонь, языку. Сильный и горячий, он дарил ей обжигающую, солнечно-страстную ласку. Сперва он трудился снаружи, а потом, свернувшись трубочкой, вошёл в неё. Княгиня ахнула от пронзившей её сладости, которая толчками забилась внутри, доводя её до ослепительного исступления, до крика сквозь зубы. Ощущения хлынули водопадом, и Лебедяна растворилась в рвущей сознание в клочья невесомости.

Её родной зверь мурчал под боком, и Лебедяна, отдыхая после бурного наслаждения, ворошила и гладила густую шерсть. Уткнувшись в кошачий мех, она сладко уснула.

Разбудил её ласковый, урчащий голос возлюбленной:

– Ладушка, любушка моя, краса моя ненаглядная! Просыпайся, открывай очи ясные...  Уж утро скоро, домой пора тебе. Хватятся ведь тебя!

Как ни хорошо было спать в обнимку с Искрой – теперь единственной, любимой и драгоценной, но и впрямь следовало возвращаться в свои покои. Эта необходимость печалью наваливалась на сердце, и Лебедяна не сдержала слёз. Женщина-кошка осушала их поцелуями, перебирала пальцами пряди её распущенных кос, утешала:

– Ну, ну, лебёдушка белокрылая... Не надо, звёздочка моя светлая. Свидимся ведь ещё, что ты!

– Невыносимо отрываться от тебя, – простонала княгиня, переплетаясь с нею в объятиях.

– И мне тебя отпускать не хочется, – шепнула Искра. – Но ничего не поделаешь.

Расставание застилало взор Лебедяны горько-солёной дымкой, тяжело висело в груди грызущей болью. Вернувшись домой и убедившись, что никто её отсутствия не заметил, она скользнула в раскрытую постель и до самого рассвета не смыкала глаз, воскрешая в чувственной памяти тела ласки и поцелуи возлюбленной. Вспомнив о горячем, мощном проникновении, она озаботилась: излила ли Искра семя в неё или успела вынуть? От наслаждения Лебедяна, кажется, потеряла сознание и совсем не помнила этого. Да и неважно, подумала она через миг, переворачиваясь на другой бок.

До чего же сладко было... С мужем княгиня Светлореченская ничего подобного не испытывала. Искрен был прост и грубоват на супружеском ложе, как ломоть ржаного хлеба. Он всегда торопился сам получить короткое удовольствие, а понравилось ли жене – это его мало волновало. Если в остальном он был добр и внимателен, то тонкостям плотских утех придавал мало значения. Когда она однажды попросила его поласкать её ртом, муж выгнул бровь:

– Вот ещё выдумала...

Было с ним пресно, скучно, коротко и привычно. Зарываясь пальцами в его светло-русые волосы, Лебедяна ловила себя на мысли, что ей больше нравилось ласкать гладкий затылок Искры. Ей не хватало этого плавного перехода длинной шеи в выпуклость изящного черепа, иногда колючего, но чаще шелковистого, с тёплой кожей... Да, голова женщины-кошки стала для неё отдельным, особым удовольствием. Княгине нравилось, когда Искра щекотала её кончиком косы по всему телу, не забывая про самые чувствительные местечки. Эти местечки сразу влажнели, готовые к более глубокой ласке.

Исчезать слишком часто Лебедяна боялась, поэтому встречалась с Искрой раз в седмицу. Порой она переносилась в Белые горы и днём; на это у неё было готово объяснение:

– Мне сила моей родной земли надобна. Гуляючи по ней, здравия набираюсь, тоску развеиваю.

Ещё не одно прекрасное украшение сделала для неё Искра по заказам князя, а тайно поднесла ей подарок от себя – ожерелье из кроваво-алых лалов, в волшбу которого, по её словам, она вложила всю свою любовь. Но милее всех каменьев и золота были для Лебедяны мгновения единения с возлюбленной. Лёжа в луговых цветах, она, как дитя, заворожённо слушала песни и сказки, которые женщина-кошка мурлыкала ей, и любовалась её сверкающей на солнце головой. Ночами при луне и звёздах она зарывалась в пушистый мех пальцами, восхищаясь звериной красотой и силой кошки, таяла в звуках мурлыканья – сладко до щекотавших глаза слёз.