– Ты – Миринэ? – спросил незнакомец.

Его голос обрушился на сердце девушки бодрящим холодом горного водопада. Чувствуя, что колени непреодолимо слабеют, Миринэ из последних сил бросилась в дом. В кухне она почти уронила корзину с урожаем и сама осела рядом на пол... Пространство кружилось и качалось, сад дышал в открытую дверь дождливой сыростью. Что за дурнота овладела ею? Миринэ простёрлась на полу в каком-то светлом оцепенении. Рука откинулась и полуобморочно упала, из раскрывшейся ладони выкатилась смятая и раздавленная виноградина.

А к ней уже бежали сестрёнки:

– Миринэ, Миринэ! Что с тобою?..

Их руки тормошили её, поднимали, усаживали. Её напоили водой, обрызгали лицо, и девушка понемногу пришла в себя, но те невыносимо-синие очи стояли перед её мысленным взором. Эхо голоса отдавалось в каждом закоулке души: «Ты – Миринэ?» Нездешние глаза: такая синева не встречалась у жителей Солнечных гор. Чужестранец... Но откуда он знал её имя?

Сердце ёкнуло, облилось смертельным холодом: уж не о брате ли весть пришла? Не прислали ли горные вершины ответ на её песню? Эта мысль заставила Миринэ подняться на ноги. Ещё не вполне оправившаяся от слабости, она вернулась в сад. Спотыкаясь и поскальзываясь на мокрой дорожке, девушка поспешила отворить калитку в зелёной живой изгороди.

Синеокий незнакомец уже спешился и держал коня под уздцы.

– Госпожа Миринэ, назад! В дом! – прогремел суровый голос.

Это стражники торопились встретить чужака: в отсутствие хозяина женщины не могли принимать гостей. Впрочем, Миринэ сходило с рук многое. Отец баловал любимую дочурку и позволял ей всё... Ну, или почти всё. Она с детства ездила верхом, прекрасно стреляла из лука и знала толк в соколиной охоте. Отчим пытался набросить на неё узду строгости, но строптивая Миринэ всё равно рвалась на свободу. Сколько её ни запирали, она всегда ускользала – когда хотела и куда хотела. Вот и сейчас она ответила:

– И не подумаю. Я хочу знать, что за гость к нам пожаловал и какие новости принёс.

– Госпожа Миринэ, лучше ступай в дом, – настаивали стражники – впрочем, не очень-то твёрдо. Пока хозяина не было дома, они не имели на неё никакого влияния и сами это прекрасно знали.

Девушка и бровью не повела. Слабость уже прошла, и она смело взглянула в лицо незнакомца в чужеземной кольчуге. О, что за удивительные очи смотрели на неё с этого пригожего, гладкого лица без следа щетины! В них цвела вся синева весенних небес, распахивалась вся глубина горного озера, разливался весь холод сапфировых россыпей... Но, несмотря на свою прохладу, они не казались неприятными. Их взор будоражил, рождая в сердце рой мурашек, который расползался по телу Миринэ. У неё даже ладони заледенели.

– Меня зовут Миромари, я из народа женщин-кошек, – представилась, как выяснилось, обладательница этих ярких и незабываемых глаз, а отнюдь не обладатель. – Боюсь, госпожа Миринэ, я пришла в твой дом горевестницей. Твой брат Нугрур пал смертью храбрых в бою с туркулами.

Только небесный свет этих чудесных очей и спас сердце Миринэ – лишь благодаря их искренней, глубокой, тёплой поддержке оно и не разорвалось на части в тот же миг, когда прозвучала скорбная весть. Девушка не закричала, не разрыдалась, просто стала мраморно-бледной – белее своей головной накидки. Мертвенный холод охватил её, а душа улавливала далёкий печальный стон снежных шапок... Горы не решались ответить ей правду на её песню-вопрос, вот и послали синеглазую белогорянку. И поступили мудро.

– Твой брат был моим другом, мы сражались с ним вместе, – сказала Миромари. – Я присутствовала при его последнем вздохе. Последним, что он произнёс, было твоё имя.

– Это правда? – Голос Миринэ разом сел, прозвучав глухо и сипло – от невыносимой боли.

– Да, госпожа, – молвила кошка. – Он сказал: «Моя Миринэ». А ещё он просил передать тебе, что он любил тебя больше всех на свете.

– Я знаю. Спасибо тебе за его слова. Благодарю, что донесла их до меня. Я как будто слышу голос брата, произносящего их. – И тёплая слезинка всё-таки скатилась по бескровной щеке девушки.

Мудрые вершины вливали в неё гордость, величие и силу, своим дыханием выпрямляя её стан. Она зажала своё горе в кулак до поры, а пока распорядилась накормить и напоить женщину-кошку. Да, она не имела права сама принимать гостей, но плевать она хотела на обычаи и приличия. Голос гор велел ей взять в свои руки управление домом, стать хозяйкой, и уже никто не мог ей в этом помешать или одёрнуть – мол, ступай к себе. Воины отчима, сторожившие его дом, хотели было напомнить ей её место, но под её величественно-властным, влажно сверкающим взором не посмели открыть рот. Миринэ сама проследила, чтобы гостье подали всё самое лучшее – и угощение, и выпивку. Из погреба принесли пыльный сосуд с таштишей, а свежесобранные виноградные грозди на расписном блюде украсили стол.

– Благодарю тебя, прекрасная госпожа Миринэ, – поклонилась женщина-кошка. – Полагаю, я должна дождаться Темгура, чтоб лично сообщить весть и ему.

– Отчим будет вечером, – проронила Миринэ. – А пока чувствуй себя как дома и угощайся.

Новость облетела соседей с быстротой молнии. Не прошло и часа, как дом Темгура наполнился соболезнующими, которых тоже нужно было усадить за стол. Эту обязанность взял на себя дядя Камдуг – старший брат родного отца Миринэ и Нугрура. Он ни в чём не упрекнул девушку, лишь мягко молвил:

– Давай-ка я за хозяина побуду, детка. Ни к чему тебе брать это на свои плечи... Ты лучше сходи на кухню, проверь, всего ли достаточно.

Дядя Камдуг был единственным родным человеком после отца и брата, которому Миринэ верила, как себе, и любила. После гибели Алхада Камдуг хотел взять его вдову и детей в свою и без того большую семью, но Темгур, давно заглядывавшийся на Налму и досадовавший, что она в своё время выбрала Алхада, а не его, воспользовался случаем и предложил ей стать его женой. Был он старым холостяком и детей до той поры не нажил, но с Налмой у него пошли дочки – одна за другой, год за годом. Темгур хотел бы и сына, но долгожданный мальчик всё не рождался. А с пасынком Нугруром он так и не поладил. Брат и сестра часто гостили у дяди, проводя в его доме по десять дней и долее.

Миринэ хотелось прильнуть к дяде Камдугу, уткнуться в родное плечо, но при гостях она не позволяла себе так расклеиться. Дядя между тем уже познакомился с Миромари и расспрашивал женщину-кошку о подробностях боя и гибели Нугрура. Сам он не воевал: будучи на деревянной ноге, к военной службе он был не пригоден.

– Надо непременно доставить тело Нугики домой, – сказал дядя, поглаживая тёмные с проседью усы. – Что с ним, кстати?

– Я похоронила Нугрура во временной могиле, – ответила женщина-кошка. – А чтоб его тело не подвергалось тлению, обернула тканью, пропитанной нашим белогорским, тихорощенским мёдом. Этот мёд – вечный. Он сохраняет всё, что обволакивает собой.

– Отведёшь нас к месту его погребения, – кивнул дядя Камдуг. – Благодарю тебя, Миромари, за то, что сберегла его останки. Ты достойно и верно поступила.

Миринэ хотелось остаться наедине со своим горем, но в глубине души она понимала, что на людях легче держаться. К ней подходили с соболезнованиями. Многие семьи недосчитались сыновей, отцов и братьев, война осенила своим мертвящим крылом каждый дом. Эти люди не понаслышке знали, каково это – терять дорогих и близких. Вот, к примеру, дядя Нурги – седой, сухонький и щуплый, перепробовавший в жизни немало занятий, а на старости лет трудившийся пастухом. С ним вечно приключались истории: то он в дупле большого дерева умудрился уснуть и застрять, так что его двое суток искали, то перебрал таштиши и провалился в овраг, но ничего себе не повредил, а провёл время с пользой. Его опять все обыскались, супруга рвала и метала, а он отлично выспался и отдохнул. А однажды его так покусали дикие пчёлы, что он распух до неузнаваемости. Женился дядя Нурги поздно, в сорок восемь лет. Избранницей его стала одна засидевшаяся в девушках особа – тётушка Замия, приставленная к юным племянницам. Одну из этих девушек дядя Нурги помогал похищать влюблённому в неё молодому охотнику, но так уж вышло, что красть невесту пришлось вместе с этой незамужней тётушкой – чтоб шум не подняла раньше времени. В итоге счастливый охотник получил желанную девушку, а дядя Нурги влип по самые уши. Тётушка раскричалась: мол, украл – женись. Замуж её долго не брали оттого, что красотой её природа сильно обделила, а вот полноты дала сверх меры, но дяде Нурги выбирать не приходилось. Отвертеться он не смог, пришлось сочетаться браком: брат великовозрастной невесты был человек серьёзный, неприятностей с этим семейством дядя Нурги наживать не хотел. Ну а потом, пожив немного с тётушкой, он счёл, что не так уж она и плоха в общем и целом, и с женитьбой он не прогадал. Супруга оказалась весьма хозяйственной, кашу из топора могла сварить, ну а то, что толстая, некрасивая, вздорная немного и разговорчивая не в меру – не беда. Много приключений пережил дядя Нурги – и забавных, и не очень... Их единственный с тётушкой Замией сын, поздний и любимый, погиб на этой войне.

Казалось бы, что простые люди делали в богатом доме Темгура, княжеского помощника? Во-первых, не всегда он был таким высокопоставленным человеком. В большие люди он выбился благодаря деловой ловкости и воинской отваге – князь его приметил, приблизил к себе, и вот – Темгур стал тем, кем он стал. Но от старых знакомых он не отмахивался. Они же ему и домище этот помогали строить, так почему же теперь не имели права зайти и по-соседски пособолезновать? Дядя Нурги Темгура ещё мальчишкой помнил и на закорках катал. Впрочем, было ли такое на самом деле или же дядя Нурги всё выдумал и для красного словца приплёл – этого никто не знал толком, а сам Темгур предпочитал уклоняться от ответа. Но дядю Нурги он в своём доме принимал обходительно и с уважением – даже вопреки тому, что старик позволял себе порой пожурить его и всегда находил, к чему придраться: к примеру, если дядя Нурги считал, что Темгур слишком скупо платил работникам, он так и говорил княжескому помощнику прямо в лицо.