А гостья протянула ей платок с вышивкой изумительной работы: живые незабудки цвели и, казалось, даже пахли на нём.

– Не здесь ли живёт мастерица-вышивальщица? – спросила она.

– А, так ты заказать что-то желаешь? – Беляна была слегка разочарована, но постаралась не показать виду. – Да, есть у нас рукодельница. Ступай за мной, я провожу тебя к ней.

Беляна проводила кошку в светёлку к Вланешке. Жаль, жаль, что не свататься пришла пригожая гостья... Дочки уж давно поджидали своих суженых.

А гостья, остановившись на пороге светёлки, так посмотрела на мастерицу, что Беляна совсем растерялась, гадая, зачем же она явилась на самом деле. Если ради заказа, то взгляд у неё уж очень... не деловой. Когда по делу приходят, не смотрят так жадно, пристально и ласково. А если ради самой мастерицы... Но разве Вланешка – не вековуша, уже оставившая надежду встретить свою суженую?

– Ладушка, – позвала гостья негромко и нежно.

Вланешка, выпустив из рук работу, медленно поднялась из-за столика. На миг её глаза вспыхнули, озарившись радостным блеском, а потом потускнели и закатились. Гостья не дала ей коснуться пола: уже в следующее мгновение Вланешка сидела у неё на коленях.

– Здравствуй, лада, – тихо произнесла женщина-кошка, лаская рукодельницу тёплым взглядом. – Вот и нашла я тебя...

А Вланешка, очнувшись, ошеломлённо ощупывала лицо незнакомки, словно не верила, что видит её наяву.

– Кто ты? – пролепетала она.

– Мирена я, – улыбнулась кошка, бережно обнимая её и поддерживая на случай нового обморока. – Вышивки твои и привели меня к тебе, голубка.

Вланешка всё ещё не верила, мотала головой.

– Нет, не может этого быть, не ко мне ты... Ошиблась ты! Здесь две невесты живут, вон, – она кивнула в сторону Беляны, – матушка их. А я – дева-вековуша, одной мне мой век доживать суждено...

– Не нужны мне эти девушки, – сказала Мирена со смешком и ласковыми искорками в глазах. – Мне ты нужна! За тобой я пришла, колдунья-рукодельница моя милая.

Вырвавшись из её объятий, Вланешка выбежала из светёлки.

– Лада! Ладушка, куда же ты? – со смехом кинулась Мирена следом.

Беляна сама не знала, то ли смеяться ей, то ли плакать. Она нашла счастливую пару в садовой беседке: Мирена нежно и крепко прижимала Вланешку к себе, а та уже не вырывалась и не убегала, обняв кошку за шею.

– Не ждала уж я тебя, судьба моя, – всхлипывала и вздрагивала она. – Сколько же тебе лет, счастье моё запоздалое?

– Тридцать шесть исполнилось, – ответила Мирена, успокаивая эти вздрагивания всё более крепкими объятиями. – Ну, ну, горлинка... Что ж ты плачешь-то...

– Оттого и плачу, что ты ещё в колыбельке лежала, когда я уже надежду терять начала понемногу, – сквозь слёзы улыбнулась Вланешка. И рассмеялась: – Кажется, я знаю, в кого я уродилась такая «везучая». Матушке Мечиславе пришлось ладу свою ждать шестнадцать лет, а мне... Не будем считать, сколько.

– Прости, что так задержалась, – без улыбки, с серьёзной нежностью глядя на избранницу, молвила Мирена. – Я ещё в минувшем году к тебе пришла бы, если б не война.

Теперь и Вланешка посерьёзнела, осторожно тронув пальцами шрам на щеке женщины-кошки, а потом обняла её что было сил. Беляна, прикрыв пальцами улыбку, потихоньку удалилась незамеченной: в беседке начались поцелуи. Ей непоколебимо верилось, что Мирена не потеряет супругу слишком рано из-за того, что та старше. Раз уж судьба свела их таким образом, то непременно даст что-то взамен тех лет, которые Вланешка провела в ожидании. С сегодняшнего дня начнётся новый отсчёт её возраста, только и всего – простое и самое справедливое чудо. Верилось Беляне, что проживёт светлая рукодельница долгий век – гораздо более длинный, чем у иных белогорских дев, а поможет ей в том сила Лалады, которую избранница будет щедро дарить вместе со своей любовью.

Ну, а что же дочки? Встретят своих суженых, никуда не денутся. Раз уж Вланешка дождалась, то они – и подавно. Нужно только не терять надежды.

Лети, ласточка

Лети, быстрокрылая ласточка,

Лети над седыми вершинами,

Лети над полями, долинами,

Пусть ветер поможет тебе.

 

Неси быстрокрылая ласточка,

Ту песню, что в сердце рождается,

Что к небу стрелой устремляется...

Слезу я роняю в мольбе.

 

Умчись, быстрокрылая ласточка,

Туда, где мой братец сражается,

Мечом от врага отбивается –

Не дрогнет героя рука!

 

Смотри, быстрокрылая ласточка:

Вином станут грозди тяжёлые,

Рекой хлынут песни весёлые –

С родимыми встреча сладка!..

 

Скажите мне, шапки холодные,

Скажите мне, тучи свободные,

Быть может, напрасно я жду?

Не зря ли очаг дома теплится,

Впустую ли крутится мельница,

Плоды созревают в саду?

 

Дождусь ли я брата родимого?

Иль пологом холода зимнего

Укрыло его навсегда?

Лети же, о быстрая ласточка!..

Белеет волос моих прядочка,

Но песня моя молода*.

 

_________

*По мотивам грузинской народной песни «Чёрная ласточка»

Это сказание – простое и прямое, как клинок, выкованный славной белогорской мастерицей. Честность сверкающей стали – самая закалённая, самая твёрдая и бесхитростная, без прикрас и уловок. Начнём же нашу песнь...

Чернобровый воин лежал в траве на берегу реки, журчавшей спокойно и мирно. Её воды, отражавшие в себе прохладно-лунный отсвет горных вершин, сохраняли невозмутимость, хотя неподалёку от места, где лежал воин, гремела битва и лилась кровь. Река много видела – и хорошего, и дурного. И человеческую жестокость, и нежность, и глупость... Ничему не удивлялись и горы. Народ, населявший их, уже давно не знал мира и покоя.

Красивые, точёные черты воина белели мертвенным мрамором. Уже не суждено было с этих мужественных уст сорваться весёлой застольной песне, больше никогда не пить им вина... Но в зрачках ещё теплилась, угасая, последняя искорка жизни. Над умирающим воином склонился ясноглазый товарищ в чёрном плаще, под которым мерцала светлая кольчуга.

– Держись, Нугру́р, – сказал он смертельно раненому товарищу. – Выпей ещё водицы целебной.

Рука воина отклонила фляжку.

– Не будет толку, – прохрипел он. – Мне уже ничем не поможешь... Прошу тебя только об одном, Мирома́ри: найди мою сестру. Скажи ей, что её брат сражался достойно и пал в бою, не дрогнув перед лицом врага.

– Разве у неё могут быть сомнения в храбрости её брата? – Синеглазый воин по имени Миромари дрогнул губами в горьковато-ласковой улыбке.

– Скажи ей... – Голос Нугрура прерывался хрипами, на устах проступила кровь – он захлёбывался ею. – Скажи ей, что я любил её...

– Я знаю, дружище мой, знаю. – Рука Миромари сердечно, крепко сжимала руку умирающего. – Твоя любовь – больше, чем любовь всех братьев, сестёр, родителей и друзей, вместе взятых.

Нугрур уже не мог кивнуть, лишь его тяжелеющие веки дрогнули в согласии с этими словами, которые он сам не раз произносил, рассказывая товарищу о любимой сестре. В груди его влажно булькало. Уже не приносила пользы целительная сила рук Миромари: слишком поздно синеглазый боец нашёл друга. Если б это случилось чуть ранее, может, и не звучали бы сейчас на берегу горной реки слова последнего привета. Они разминулись в бою, и Нугрура ранили далеко от Миромари. Целебная вода из фляги лишь облегчала страдания, унимая мертвящую боль, но жизнь почти вся вытекла из воина, когда Миромари удалось протиснуться к нему сквозь гущу битвы. Увы, уже никакая волшебная сила не могла его спасти, смерть опередила помощь и успела взять своё.

С последним вздохом с окровавленных губ Нугрура слетело имя:

– Миринэ́... Моя Миринэ...

Вечерний отсвет горных шапок озарял его застывшее лицо суровым, чистым покоем – вечным и уже беспробудным. Незабудково-синие глаза Миромари не увлажнились слезой, просто стали жёсткими и пронзительно-холодными, как сталь меча. Склонившись над другом, витязь прикрыл ему веки.

Тело следовало вернуть на родину. Сражались они на побережье, далеко от дома Нугрура, и Миромари предстоял долгий путь. Но сначала нужно было закончить битву. Накрыв тело плащом, синеглазый воин выпрямился и шагнул в колышущееся, как потревоженная камнем вода, пространство.

Светлый клинок, выхваченный из ножен, снова обрушился на головы туркульских воинов. Он легко пробивал простые, не зачарованные доспехи людей, и туркулы падали один за другим от ударов стальной молнии. Миромари – это было не имя, а прозвище молодой женщины-кошки, только что потерявшей друга и побратима. На языке этой горной страны, Метебии, оно означало «доблестный воитель».

– Братцы, не робейте! – крикнула кошка-воин. – Бейте врага!

Удар – алые брызги... Ещё удар, и голова туркула с козьей бородкой и тонкими усами летела с плеч. Стрелы отскакивали от белогорской кольчуги, и Миромари невредимо прорубалась сквозь бурлящее войско туркулов. Её товарищи-метебийцы не обладали неуязвимостью тела, но неуязвимость духа порой значит гораздо больше. Воодушевлённые её примером, они взбодрились, собрались с силами и пошли на противника. Миромари сражалась с величественной, грозной непобедимостью, и туркульские воины в страхе бежали, едва завидев удивительного синеокого витязя, а кошка белозубо хохотала им вслед. Холодными раскатами горного грома нёсся её смех им в спины.

– Так их, братцы! Так их! – подбадривала кошка товарищей.

И те сражались с удесятерённой силой. Они были уже не кучкой измученных усталостью, отчаявшихся людей, а чудо-богатырями, полными гнева и достоинства. Они бились за свободу своей страны.