По мановению чьей-то властной руки музыка смолкла, и рядом послышался радостный, торжественный голос матушки:

– Ну, вот и свершилось... Нашла наша Любима свою суженую.

А княжна смотрела и не верила глазам: рядом стояла одна княгиня Лесияра, а на руках её держала вторая – только моложе, без снега седины в волосах. Сходство молнией поразило её сердце, и Любима переводила ошеломлённый взор с одного лица на другое. Её ноги ощутили пол: кошка бережно поставила её, поддерживая под руку с готовностью снова подхватить в любой миг.

– Ну что ж, Звенимира, я счастлива, что всё так сложилось, – сказала родительница. – И рада, что именно с тобой судьба свела мою дочь. Лучшей избранницы для неё и не выискать.

Матушка была довольна, хоть в глубине её зрачков и мерцала ласковая грустинка: выросла дочурка... Вот уже и невестой стала.

Несмотря на молодой возраст, Звенимира уже носила титул Старшей Сестры и занимала не по годам высокий пост – управляла новым городом Ясноградом. На эту должность Звенимиру выдвинула советница Лесияры Ружана: молодая кошка была дочерью её старинной подруги, недавно отошедшей в тихорощенский чертог покоя.

– До меня доходят лестные отзывы о твоей службе, Звенимира, – проговорила матушка. – Значит, не зря мы с Ружаной отдали тебе в управление Ясноград. Ну, поглядим, как дальше будешь справляться.

– Служу Белым горам и тебе, государыня, со всем усердием, – с поклоном отозвалась ясноокая градоначальница.

– Поздравляю тебя, Любимушка, – с улыбкой добавила Ждана, стоявшая под руку с супругой.

А Любима, слушая все эти речи, пыталась разобраться, что же такое свалилось ей на плечи и в сердце. Оно было слишком огромным, ослепительным и неясным – будто княжна само солнце силилась охватить объятиями, а оно жгло и наполняло глаза слезами потрясения и растерянности. Суженая... Это слово растекалось горьковатым мёдом на языке, обдавало мятным холодком новой жизни и грядущих перемен, ещё слишком смутно очерченных, чтобы Любима могла в полной мере понять, чем всё это для неё обернётся.

Брачный сговор состоялся незамедлительно, прямо на этом пиру, в присутствии множества свидетелей-гостей. Любима, стоя рядом с красавицей-кошкой – носительницей солнечно-ржаной гривы кудрей, сердцем чувствовала: это она, та самая, и другой – не надо. Проступало это осознание ещё туманно, будто бы всплывая из мутной воды, и княжна спрашивала золотистое пространство под сводами потолка: так и надо? Всё правильно? Она искала подтверждение в глазах матушки Лесияры, и в их глубине ей мягко сиял ласковый ответ: «Да, родная. Ты выросла. И ты вступаешь в новую жизнь».

Под конец пира, когда уже начало темнеть, княгиня предложила наречённым прогуляться в саду и пообщаться с глазу на глаз, дабы получше узнать друг друга. Вся огнедышащая, непобедимая уверенность, с которой Любима ещё недавно отплясывала посреди трапезной, улетучилась к чистому вечернему небу, с цветом которого сливались глаза её новообретённой избранницы. Они шагали рядом по садовой дорожке, и звёзды плыли в промежутках между древесных крон.

– Отчего ты примолкла, милая? – замедлив шаг, спросила Звенимира. – Робеешь? Не надо... Не бойся, голубка, взгляни на меня!

А княжна ощущала себя не лёгкой пташкой-попрыгуньей, превосходившей всех в искусстве пляски, а огромной, неповоротливой медведицей. Вместо приятных, умных и ласковых слов эта зверюга могла только нечленораздельно реветь. Внезапно отупев и безнадёжно растеряв дар речи где-то в садовых сумерках, Любима только улыбнулась невпопад, а женщина-кошка осторожно и нежно коснулась ямочек на её щеках.

– Какая ты светлая... Как солнечный лучик. Когда я увидела, как ты пляшешь, я сразу поняла: вот оно, моё счастье. Огонёк жаркий, который согревает сердце...

Мучительный жар вдруг прилил к щекам княжны. А заслужила ли она эти добрые, тёплые, хвалебные слова? Что хорошего разглядела в ней Звенимира? Неужто оно и впрямь в ней есть? Сумеречный ветерок холодил намокшие глаза, и Любима спрятала взгляд, опустив его долу: где-то среди цветов ползали букашки, и она старалась их разглядеть – до светлых точек перед глазами и изнурительной ряби.

– Ты совсем меня не знаешь, а уже превозносишь мои добродетели, – глуховато проронила она. И внутренне поморщилась: ох и неудачно прозвучал голос, так некстати охрипнув!.. Разве может он ласкать слух и чаровать? Рык звериный, а не речь человеческая...

Звенимира рассмеялась – будто бархат мягкими складками раскидывался, а из них сыпались переливчатые жемчуга. «Учись, как надо свой голос преподносить!» – попеняла себе с досадой Любима, а сердце затерялось в этом бархате и наполнилось странной и нежной слабостью.

– Вижу тебя в первый раз, а как будто сто лет знаю, – сказала женщина-кошка, мерцая в сумерках росинками-искорками в зрачках. – Не ищи в моих словах лести: говорю то, что чувствую. – И, окинув взглядом погружённый в синюю мглу сад, вздохнула полной грудью: – Хорошо тут... Но во сто крат прекраснее гулять здесь с тобою. Пройдёмся ещё!

Густела небесная синева, приближаясь оттенком к ночному мраку, всё отчётливее и острее проступали блёстки далёких звёзд. Колыхался и вздыхал шатёр яблоневых и кленовых крон над их головами, и с каждым шагом способность соображать возвращалась к Любиме. Всё время молчать и улыбаться – глупо, нужно было о чём-то беседовать; понемногу вспомнила княжна, что она вовсе не пустоголовая егоза, знающая толк только в плясках да в украшениях и нарядах. Ведь бывали в её руках и умные книги из княжеской библиотеки, учила она еладийский язык и читала на нём драмы, комедии и трагедии старинных писателей того жаркого приморского края. Глядя на звёзды, припоминала она труды по астрономии. Очерчивая в небе пальчиком созвездия, она называла их; даже откопала в памяти, как высчитывать по звёздам своё местоположение.

– О, да с тобой и в море не пропадёшь, – с теплотой в голосе улыбнулась Звенимира. – Знатным кормчим могла бы стать, коли б захотела!

В учёности она не уступала Любиме, а скорее всего, и превосходила её. Княжна чувствовала это в её речах, разумных и содержательных, но Звенимира вовсе не старалась хвалиться этим превосходством. Она могла поддержать разговор в любой области знаний, и суждения её звучали взвешенно и глубоко. Если ей случалось возражать княжне, то она старалась делать это мягко, дабы не обидеть и не смутить собеседницу.

– Кажется, мы загулялись, – молвила она наконец, сияя Любиме нежным взглядом сквозь толщу сумрака. – Не хватились ли нас во дворце?..

Её статная золотоволосая фигура, озарённая звёздным светом, чаровала и манила княжну, а сходство с матушкой завораживало до пронзительной дрожи в груди. У Звенимиры было всё, чтобы пленять сердца и завладевать девичьими помыслами: и яркая, притягательная наружность, и ум, и тёплый внутренний свет, на который хотелось лететь бабочкой... Но, ежели продолжить и развить это сравнение, свет сей не обжигал нежных крылышек, он мягко грел и пробуждал в душе ответные движения, искренние и чистые.

– Мне не хочется возвращаться, – призналась Любима, находясь под действием лёгкого и искристого хмеля, от которого ноги чуть подкашивались, но ступали легко, будто по облакам.

– И мне... – Звенимира завладела руками княжны и чуть сжала их – осторожно, будто крошечных хрупких птичек.

Они стояли на краю: ещё один шаг навстречу друг другу – и случится что-то сладкое, волнующее, жутковато-прекрасное... Шаг – и они уже не будут прежними, их души и сердца навек изменятся, озарённые и преображённые зарождающимся чувством. Но Звенимира медлила – наверно, не хотела напугать Любиму или смутить её слишком быстрым сближением.

– Всему своё время, горлинка, – сказала она, выпуская руки княжны и мягко беря её под локоток. – Мы с тобою уже обещаны друг другу – всё самое прекрасное у нас ещё впереди. Предвкушать это – не меньшее наслаждение, чем заполучить. Если не большее...

Они под руку неспешно зашагали к дворцу. Прохлада крепчала, становилась острее и пронзительнее, отрезвляя и возвращая с небес на землю, и Любиму вдруг охватила тревога. Проснулось это чувство писклявым комариком, потом выросло до бубенца, а потом натянулось через душу струной. Переступив порог трапезной и увидев матушку Лесияру, Любима ощутила отчаянное желание кинуться к ней в объятия. Она наконец поняла, что её так встревожило: впереди маячило расставание с родительским домом. Не станет ли матушка, отпустив княжну к супруге, любить её меньше? Не позабудет ли о ней в череде забот и государственных дел? Не завладеют ли Ждана и Златослава её сердцем полностью?

Опять это собственническое чувство... Любима нахмурилась, а призрак Правды хмыкнул: «Что за глупости ты выдумываешь? Приковала себя к матушке цепями, чем и создала себе повод для страданий. Дитё, как есть дитё. Может, тебе ещё грудь дать? Давай, взрослей уже!»

– А вот и наши наречённые, – засияла матушка Лесияра приветливой улыбкой. – Нагулялись, наговорились? Вижу, что нет... Молодость ненасытна!.. Ничего, ничего, – княгиня добродушно потрепала Звенимиру по плечу, – всё впереди!

При государыне и гостях женщина-кошка держалась чинно и учтиво, слегка отдалившись от Любимы, а та и сама не знала, чего ей больше хотелось: пересечь границу этого прилюдного, светского обхождения или убежать и кинуться на свою девичью постель, знавшую тяжесть только одного тела. Разрываемая противоречивыми, тянущими в противоположные стороны чувствами, она затосковала, растерялась и сама не заметила, как приналегла на хмельное. Когда она допивала уже третий кубок крепкого мёда, рядом раздался голос матушки – ласковый и чуть строгий:

– Что это с тобою, радость моя? Никак, напиться вздумала? Не дело это. – И матушка мягко забрала у Любимы кубок, поставила на стол.

Под внимательным, мудрым, как древнее звёздное небо, взором родительницы все сомнения и тревоги, все душевные метания Любимы прорвались наружу слезами. А может, и хмелёк своё дело сделал. Как бы то ни было, нос зашмыгал, в глазах поплыла солёная пелена влаги, и княжна, испугавшись, что со стороны выглядит нелепо, глубоким вдохом задавила в себе всхлипы.