– Мы Размиру похоронили, – отчитался Борзута перед вожаком.

Тот кивнул. Жена уже подогревала ему подмёрзшее за день мясо на костре. Прочие члены стаи поднялись, размялись после сна и тоже слегка перекусили. Набивать живот до отказа никто не стал: объешься – станешь неповоротливым, а подвижность сейчас была как раз нужна.

– Выступаем, – отдал Ёрш приказ. – Женщин, стариков, детей и тех, кто не причастен, не трогать. Наша цель – только те охотники, которых пометила Невзора.

– А скотину порезать можно? – спросил кто-то из оборотней.

Ёрш колко сверкнул глазами.

– Это не грабёж. Это справедливое воздаяние.

– Ну одну курицу-то хотя бы...

– Никаких кур!

Смертоносными, клыкастыми чёрными призраками стая ворвалась в село. В поисках виновных охотников оборотни врывались в дома, которые казались обезлюдевшими: жители попрятались – кто в подпол, кто в кладовку, кто на полати. Оборотни вытряхивали их из укрытий, но зла не причиняли: нет метки из хмари – свободен. Кое-кто, ослушавшись вожака, всё-таки не удержался от соблазна зарезать бритвенно-острыми клыками тёлочку или овцу и тут же, на месте, полакомиться ещё тёплым свежим мясом. Один оборотень забрался в курятник и там, среди всполошённо квохчущей птичьей братии и кружащихся в воздухе перьев, угощался яйцами. А другой Марушин пёс погнался за выскочившей из дома кричащей девушкой, но путь ему преградила огромная чёрная медведица. Она отвесила ему такой тумак могучей лапой, что оборотень покатился по снегу кувырком.

«Уж не Медведиха ли? – осенило Невзору. – Вот так тётушка! Вот тебе и травница-знахарка!»

– Совести-то не теряй! – прорычала медведица человеческим голосом.

Любитель девушек, отлетая от удара, повалил плетень и врезался в стену избы.

– Прости, тётенька, увлёкся, – уже в людском облике пробормотал он. – Больше не буду.

– То-то же! Меру знайте.

Дом Люторя оказался пуст. Его перерыли сверху донизу – никого. В сарае не было саней, а на свежем снегу отпечатался след полозьев. Сбежали, значит...

Соседи, когда их встряхнули хорошенько, сознались, что Люторь, взяв семью, уехал ещё утром, а с ними – и те четверо охотников. Все понимали, что это бесполезно, что оборотни всё равно догонят, но беглецам хотелось хоть на день, хоть на час отсрочить свой конец.

Взяв след, стая помчалась вперёд, оставляя позади себя переполошённую, перевернутую вверх дном деревню. Расстояние, которое охотники покрыли за день пути, оборотни одолели за два часа; они нашли на дороге павших лошадей и брошенные сани. Видно, беглецы так гнали животных, что те не выдержали. Ну, а пешком люди далеко уйти не могли.

Судя по следам, охотники шли на лыжах и снегоступах. Детей они, видно, несли на закорках. Кого-то, неспособного идти, тащили за собой на срубленной сосенке, как на санках.

«У них кто-то ранен?» – Ёрш внюхивался, изучая следы.

«Крови нет, – отозвался Древец. – Может, ногу кто сломал».

А Невзора вскоре наткнулась на схватившиеся льдистой корочкой околоплодные воды на снегу.

«Нет, у них женщина рожает, – сказала она. – Это её тащили на сосенке».

«М-да, их положению не позавидуешь, – хмыкнул Ёрш. – Лошади пали, Марушины псы по пятам гонятся, да ещё и баба рожает».

Следы привели преследователей к лесному домику – зимовью. В окнах теплился свет, из трубы шёл дымок, кричала женщина – роды шли полным ходом.

«Это может затянуться до рассвета, – сказал вожак. – Ждать нельзя. Ближайший вход в подземелье слишком далеко, не успеем».

Борзута, перекинувшись в человека, застучал кулаком в дверь.

– Люторь, выходи! – крикнул он. – Всё, отбегались вы.

– Детей не пугай, дурачина! – отвесила ему подзатыльник тоже перекинувшаяся Невзора.

В доме стояла тишина, даже крик смолк. Скоро он возобновился, а в дверях показался Люторь, вооружённый острогой. Следом за ним вышли остальные охотники. Озарённые тусклым светом из дверного проёма, все пятеро мужчин спустились с крылечка, снег тихо заскрипел у них под ногами.

– Вы, звери! У меня жена рожает, – сказал Люторь.

– Ну и пускай рожает, – спокойно ответил Ёрш, также принявший человеческий облик. Его голос звенел стылой от мороза сталью. – Никто её трогать не собирается. А вот к тебе, добрый молодец, есть кое-какой счётец. И тебе придётся по нему заплатить.

– Всё село перебили, чудовища? – рыкнул охотник, сверкая голубыми льдинками глаз.

– Не такие чудовища, как ты думаешь. – Вожак приподнял уголки рта в усмешке, но его мрачные, мерцающие волчьими огоньками глаза оставались холодными. – Кое-кто овцы и десятка яиц недосчитался, а так – все живы-здоровы.

Невзора тем временем проскользнула в дом. Печь жарко топилась, в горшке бурлила вода. Охотница-оборотень сняла его ухватом с огня, чтоб зря не выкипал. В углу, на застеленной соломой лежанке, стонала роженица; увидев оборотня, она заголосила скорее от ужаса, чем от боли.

– Тихо, – сказала ей Невзора. – Тебя никто не тронет.

Вторая жена Люторя красавицей не была: волосы – пепельно-русые, не густые, лицо с мелкими, заострёнными чертами и по-кошачьи круглыми, близко посаженными серыми глазами. И всё-таки, наверно, было в ней что-то такое, на что польстился и сам охотник, и его более молодой собрат, Олисок. «Дрянь баба, а мужики влюбляются», – сказали бы о ней кое-какие соседи-правдорубы. Невзора окинула взглядом комнатку, ища детей. Те где-то притаились.

– Малоня, Звиша! – позвала она. – Выходите, не бойтесь. Это я, Невзора.

С полатей высунулись две русые головки.

– Тихон, Радомила, сидите там! – крикнула роженица своим родным детям. И снова разразилась долгим стоном.

Невзора протянула руки к ребятам.

– Идите ко мне, мелюзга. Никто вас не съест, я вас в обиду не дам.

– Тётя Невзора! – Соскочив с полатей, Малоня со Звишей бросились к ней, и она подхватила их в объятия.

В доме было натоплено до духоты, но дети потели в верхней одежде: видно, им велели не раздеваться на случай внезапного продолжения бегства.

– Матушка жива? – спросил мальчик. Безумная вера в чудо блестела в его упрямых глазах.

Невзора не знала, что ответить. Она лишь поцеловала обоих детей.

– Так, ребятушки, зажмурьтесь крепко и не открывайте глаза, пока я вам не разрешу. Сейчас мы помчимся быстро-быстро. А тётя Медведиха вас ватрушками накормит.

Она вынесла обоих ребят в морозную ночь. Пятеро охотников стояли спиной к спине, выставив вперёд свои копья, а стая окружила их. Кольцо оборотней сужалось. Марушины псы не начинали бойню – ждали, когда уведут детей. Ёрш кивнул Невзоре, и та припустила со всех ног – только зимний ветер засвистел в ушах да тёмный частокол стволов замелькал мимо. Немного погодя она спустила детей с рук и перевела дух.

– Ну всё, малышня, можно открывать глаза.

– А батюшка? – спросила девочка.

– У батюшки там ещё кое-какие дела, – сказала Невзора. «Нет у вас больше ни матушки, ни батюшки», – это она произнести вслух не решилась. – Ребятки, вы смелые, я знаю. Если я перекинусь, вы ведь не испугаетесь?

Те замотали головами: мол, мы и не такое видали.

– Вот и молодцы. Звиша, сними с пояса верёвку. Привяжешь себя и сестрёнку ко мне. Бежать я буду шибко, ещё свалитесь.

Она успела ссадить детей на крылечке Медведихи задолго до позднего зимнего рассвета. В доме и впрямь пахло выпечкой: хозяйка доставала из печи ватрушки. «То ли я – провидица, то ли она умеет за сто вёрст слышать», – подумалось Невзоре.

– Заходите, заходите, гости дорогие, – певуче поприветствовала их Медведиха. – Проголодались, небось, с дороги-то?

Невзору она тоже посадила за стол, хотя та уже собиралась бежать в лес, пока не рассвело. Наевшись ватрушек, охотница-оборотень осоловела, отяжелела: сказывалось отсутствие дневного отдыха и долгая беготня. Её сморил сон.

Пробудилась она только к следующему вечеру. Небо опять было затянуто тучами. Один из оборотней, впряжённый в сани, привёз благополучно разродившуюся жену Люторя с детьми в село; встречать их выскочил молодой охотник Олисок – темнобровый, синеглазый, очень пригожий собою парень. То, как жадно он схватил новорождённого младенца и как взволнованно прижал его к груди, наводило на подозрение, что отцом был он.

Люторя и четверых охотников односельчане больше никогда не видели. Вдова, погоревав положенный срок, стала женой Олиска. Родители парня были против того, чтоб их сын брал в супруги женщину старше себя, да ещё и обременённую детьми от первого мужа, но он настоял на своём: люблю, мол, и всё тут.

*   *   *

– На, ешь, псина!

Перед Невзорой шмякнулся кусок свинины. Барыка, усмехнувшись, пошёл прочь к Марушиному капищу – высокий, с серебряной бородой по пояс и в шапке с собачьей головой. А Невзора, измученная голодом, принялась жадно рвать зубами подачку. Невелик кусок, всего с две ладони, но и то пища. Самой ей уже три дня не удавалось никого поймать.

Как же она дошла до жизни такой?..

На её шее темнело пятно в виде ладони с растопыренными пальцами – как схватил её Барыка за горло, так и отпечаталась его рука. А вместе с нею и заклятье. Оно не позволяло ей уйти от Гудка дальше пяти вёрст; стоило ей пересечь черту, как на тело набрасывался зубастый зверь – боль. А хуже всего жёг этот отпечаток на шее. Лишившись чувств, Невзора падала наземь, а приходя в себя, отползала внутрь невидимого круга.

Волхва Барыку она ещё в бытность свою человеком, посещая город, видела несколько раз, и старик этот произвёл на неё отталкивающее впечатление. Глаза у него были навыкате, будто он вечно находился под воздействием каких-то дурманных зелий, а городской люд он постоянно упрекал в нерадении и недостаточно рьяном почитании богини. Те, запуганные и пристыжённые, несли к капищу жертвы и дары. Часть приготовляемых кушаний откладывали, чтоб отнести волхвам во славу Маруши, а когда скотину резали, лучшие куски отдавали. А Барыка всё был недоволен, всё гневался, тряс бородой и пугал гневом Маруши.