– Дуралей молодой, что с него взять, – хмыкал Ёрш. – Сила есть – ума не надо.

И всё же молодость – не вечный недостаток; однако у вожака были подозрения, что Борзуте и с годами не очень-то суждено поумнеть.

Кончилось щедрое на тепло и лесные ягоды лето. Всё чаще пряталось солнце за серым пологом туч; в такие пасмурные дни оборотни могли выйти на охоту и в светлое время суток. Холодно и неуютно стало в лесу, сыро и промозгло. От дождя стая укрывалась в подземных ходах. Там можно было и огонь развести, погреться. Костры обычно разводили под отверстиями – «окнами» на поверхность, чтоб дым выходил. Вот это и отличало оборотней от обычных лесных зверей и роднило с людьми: они владели огнём и не боялись его. Невзора с Размирой собирали грибы и поджаривали их на костре; ох и душисты были они, особенно белые! Их манящий дух напоминал Невзоре матушкины пироги, а там и тоска о Ладушке оживала. Угрюмость накатывала на неё, душа растворялась в осенней зябкости, и не радовал яркий, красочный наряд леса. В такие непростые мгновения особенно драгоценна была молчаливая, но тёплая, как костёр, поддержка Размиры. Понемногу Невзора узнала и прочих членов стаи, но та была всех ближе, всех душевнее.

Это вышло как-то само собою: они легли на дневной отдых друг подле друга, а проснулись в объятиях... Глаза в глаза, сердце к сердцу лежали они и молчали какое-то время, соображая: а что сейчас между ними зарождается – такое тёплое, трепещущее, странно-пронзительное? Невзора поднялась первая и устремилась по подземному ходу прочь от спящих оборотней – как можно дальше от возможных взглядов. Размира бесшумно заскользила следом.

Корни деревьев, причудливо переплетаясь под землёй, окутывали этот уголок, пол выстилал слой старых, как прах, прелых листьев, а в выходное отверстие падал луч серого осеннего света. Он водопадом нисходил на их плечи и головы, застилал глаза серебристой полуслепотой, но они видели друг друга руками, скользя ладонями по лицам, по плечам, сплетаясь пальцами. А потом смешалось и сплелось их дыхание, приоткрытые губы нашли друг друга и слились в горячей, влажной взаимной ласке.

– Ты сильная... Сильнее всех, – повторила Размира, скользя руками по спине Невзоры. – В тебе дух воина, воина-одиночки. Ты – не как они. Ты иная.

– Ты дорога мне, – шептала в ответ Невзора. – Ты греешь мне сердце и душу.

– Будь ты мужчиной, я бы стала твоей женой. – Пальцы Размиры впивались кончиками в кожу, губы выжигали рисунок поцелуев.

– Тебе только мой пол мешает стать ею? – Невзора поймала её подбородок, стиснула жёстко, вопросительно, сквозь пелену серого света всматриваясь ей в лицо. – Или боишься, что скажут другие?

– Я не боюсь.

– Тогда стань мне женой.

– Возьми меня...

Обе мало смыслили в таких ласках, но – леший их знает, как! – нащупывали путь к наслаждению. Что-то Невзора подсмотрела у Лелюшки, о чём-то догадывалась. Они пробовали наугад, ошибались, искали иной способ – и он оказывался действенным. Получилось, сработало – и они тяжко дышали, кусались и целовались, тискали и истязали друг друга, пока, вконец вымотанные, не упали на лиственное ложе, пахнувшее прелью и сыростью.

– Ты понимаешь, что это значит?

– Я твоя... И неважно, что все скажут.

– Моя... Ты моя.

Их клыки столкнулись в крепком поцелуе-укусе. Невзора вычёсывала пальцами из длинных прядей Размиры запутавшийся лиственный мусор, а та поёживалась от чувственных мурашек.

Они не обсуждали ни с кем то, что между ними произошло, и никто им ничего не сказал. Понимающий взгляд Лелюшки ползал по спине Невзоры, будто какое-то насекомое; с распутной рыжей волчицей она так и не сдружилась, хотя та поначалу и подлизывалась, и пыталась понравиться, втереться в доверие. Но не лежала у Невзоры к ней душа. Ерша она уважала, восхищалась Древцем – сказителем удивительных историй и великолепным охотником; Борзута вызывал у неё добродушную усмешку, как глуповатый, но любимый младший братец. А между тем именно с ним ей пришлось столкнуться в поединке.

Парню давно нравилась Размира, но она на его ухаживания не ответила. И всё же он не терял надежды её завоевать, пока в стае не появилась Невзора – воин-одиночка, чьё мрачноватое обаяние и покорило сердце длинноволосой красавицы. Невзора не питала к нему никакой вражды, а вот он, похоже, всерьёз заточил на неё зуб. Таить и копить в душе злобу он не умел, коварство не было ему свойственно, чувства свои он выражал открыто, а потому и вызвал охотницу на бой.

Стая отдыхала и предавалась развлечениям. Всё происходило вроде как в шутку, но по жгучим искоркам в глазах Борзуты Невзора поняла, что у парня есть к ней личные счёты.

– Оставь Размиру, она моя, – прорычал он.

– Эй, дружище, а ведь она не вещь, чтоб кому-то принадлежать, – усмехнулась Невзора. – И она сама выбирает, с кем ей быть.

– Она останется с победителем! – рявкнул Борзута и кинулся на неё.

Дрался он страстно, мощно и яростно, но и Невзора была не лыком шита. Бесхитростный и прямой, Борзута и в бою таковым оставался, пёр напролом, а его противница, хоть и тоже не из робкого десятка, имела иной склад ума. Ловля птиц научила её хитрости, расчётливости, терпению и хладнокровию. Она ловко увёртывалась, и пасть Борзуты щёлкала, ловя лишь пустоту. За их поединком наблюдали старшие члены стаи; за каждый удачный приём насчитывалось очко, за промах очко снималось. Невзора выигрывала восемнадцать – пять. Она выматывала Борзуту, заставляла тратить силы попусту, но сил у молодого оборотня было хоть отбавляй. Он таки цапнул Невзору за плечо, и она потеряла очко, а он его получил. Но не очки были ему важны, он хотел свалить соперницу и взять себе женщину.

«Парень, она всё равно с тобой не будет, независимо от исхода боя. Не люб ты ей. А силой ты её не заставишь», – сказала ему Невзора посредством мыслеречи.

«Это мы ещё посмотрим!» – И Борзута взвился в прыжке – могучий и огромный, как гора.

Невзора сама не поняла, как сгусток хмари оказался у неё в пасти. Он уплотнился, став жёстким, как камень, а в следующий миг полетел в Борзуту с силой стенобитного орудия. Крутанувшись волчком на месте, она выплюнула хмарь, и Борзута, издав хлюпающий звук, отлетел на добрых пять саженей и шмякнулся о дерево. На голову ему посыпались шишки.

– Если на счёт «десять» не подымешься, ты проиграл, – сказал Ёрш.

Борзута фыркал, качался, как пьяный, лапы его подкашивались, глаза съехались к переносице, но он упрямо пытался подняться. Когда прозвучало «десять», он, шатаясь, стоял на всех четырёх. Но боец был из него уже никакой, и Невзора победила, приложив его хмарью ещё раз.

– Извини, дружище, – усмехнулась она, принимая человеческий облик, и добродушно потрепала растянувшегося на земле противника по лохматому загривку.

С первым снегом стая окончательно перенесла место своего отдыха в подземелье. Невзора обнаружила, что стала малочувствительна к морозу; холод она, конечно, ощущала, но не страдала от него, он ей не мешал ни в зверином, ни в человеческом облике. И всё же она была всегда не прочь погреться у огня – особенно вместе с Размирой. Она сделала ей в подарок костяной гребень, чтоб та могла расчёсывать свои прекрасные волосы.

Оборотней было почти невозможно выследить: они умели передвигаться по хмари, не оставляя отпечатков лап. И всё же стаю умудрились найти люди. Это были даже не охотники, а двое усталых, измученных переходом по зимнему лесу детей – мальчик и девочка.

Бедно одетые, закутанные в дырявые зипуны, они валились с ног от утомления и голода. Носы и щёки у них были обморожены. Ёрш сидел у костра в подземелье и ел лосиную печень, когда два оборотня притащили и бросили перед ним маленьких пришельцев наземь.

– Кто такие? – сурово спросил вожак.

– Мы матушку ищем, – чуть слышно ответили те.

Пещеру огласил вопль. Размира, сорвавшись со своего места, кинулась к несчастным, замёрзшим ребятишкам, сгребла в объятия и принялась осыпать их обмороженные мордашки безумными поцелуями.

– Детушки! Малоня! Звиша! Это я, матушка ваша! Родные мои, пташки мои, заиньки мои! Как же вы нашли меня?

Она верно назвала имена детей, и те заплакали, обнимая её в ответ.

– Матушка, матушка, батюшка нас обманул, сказал, что ты утонула! А тётка Медведиха нам правду сказала – что ты в лесу теперь!

– Кровинушки мои, – стискивая их в жадных, оберегающих объятиях, бормотала Размира с мокрым от слёз лицом.

Такие это были неистовые объятия, что никто не осмелился бы сейчас приблизиться к ней. Она любого бы в клочья порвала, если б у неё попытались отнять детей. Большего от измученных ребят добиться было нельзя: они падали с ног, Размира держала их на весу.

– Ёрш, разреши им отогреться! – взмолилась она вожаку.

Тот кивнул.

– Пусть греются. Можешь их накормить.

Место у костра для них нашлось. Размира бросила короткий благодарный взгляд на Невзору, которая тут же принялась варганить в котелке похлёбку из мяса и сушёных грибов. Обмороженные места детям смазали жиром. Укрытые одеялом из заячьих шкурок, Малоня со Звишей уснули у огня, даже не дождавшись еды.

– Как бы не захворали, – шептала Размира, то и дело поправляя одеяло.

Дети спали долго. Их дыхание едва слышалось, и Размира забеспокоилась, не сделало ли охлаждение своё убийственное дело. Разбудив их, она поила их горячей похлёбкой, а те, полусонные, кое-как глотали. Мясо было для них жестковато, но им, чтоб согреться, хватало и отвара, на поверхности которого плавали капли жира. Потом они снова уснули. Костёр горел, поддерживаемый новыми и новыми охапками дров.

Едва проснувшись, дети тут же снова очутились в объятиях матери. Размира, целуя их и успокаивая ласковыми словами, расспрашивала их о житье-бытье, и те поведали:

– Батюшка женился опять... Мачеха уже двоих родила. Матушка, худо нам живётся! Не любит нас батюшка, не разговаривает, смотрит так, будто мы пустое место! А если и скажет слово, то не доброе, а злое. Мачеха лишним куском попрекает, работать тяжко заставляет. Говорит – обжоры мы, её детей объедаем... Бьёт нас чем попало, и скалкой, и палкой!