ДОЧЕРИ ЛАЛАДЫ. ПОВЕСТИ О ПРОШЛОМ, НАСТОЯЩЕМ И БУДУЩЕМ

 

Книга 3. Былое, нынешнее, грядущее

 

Аннотация: Третий том «Дочерей Лалады» дописан, но многое осталось за кадром. Есть в трилогии герои, о которых читателям хотелось бы побольше узнать, а автору - поведать. О них и будут наши повести... Это сборник рассказов о некоторых интересных персонажах трёхтомника «Дочери Лалады».

 

Одинокая яблоня

Злата возилась в цветнике – дёргала сорную траву, чтоб не отнимала земные соки у цветов. Больше всех девочка любила кошачью белолапку – горный цветок, который в далёких западных землях звали эдельвейсом. Рос он и у них с матушкой Искрой возле дома, неприхотливый и скромный. Ежели приглядеться, то белые лепестки его были словно серебристой шёрсткой покрыты... Злата зачерпнула ковш воды из бочки на углу дома и полила цветы. Давно дождика не было, а растениям влага нужна.

В доме послышался плач. Оставив возню с цветами и на ходу отряхивая руки, девочка поспешила к младшей сестрёнке Орляне, что лежала в люльке под вышитым пологом. Проверила – сухая. Значит, проголодалась, пора нести малютку к матушке Искре на кормление.

Матушка Искра посвятила себя служению богине земных недр Огуни, а потому носила причёску, как у всех кошек-оружейниц: голова – гладкая и блестящая, только с темени спускалась длинная косица. Трудилась она златокузнецом – мастерицей золотых и серебряных дел, и выходили из её искусных и вдохновенных рук удивительные белогорские украшения. При необходимости могла она и мечи с кинжалами ковать, и простую железную утварь, но делала это лишь изредка: основной её дар и искусство всё же лежали в иной, более изящной области.

Матушка Искра работала целый день, а Злата хлопотала по хозяйству: стряпала, стирала, убирала, рукодельничала. Жили они в горном домике, ни в чём не нуждаясь; ежели требовалось приготовить обед, Злата всегда имела под рукой всё необходимое. Конечно, бралось всё это не само по себе, о пропитании заботилась родительница, и цену пищи в своей тарелке Злата хорошо знала: как поработаешь, так и покушаешь. Было у них в долине небольшое поле, на котором они сеяли пшеницу да рожь с овсом, а в огородике у реки сажали овощи. Для пахоты нанимали соседей, матушка Искра охотилась и рыбачила, а молоко, коровье масло, сметану, яйца и творог приносили кошки-дружинницы: княгиня Лесияра заботилась о внучках. Летом ещё и черешню, и яблоки с грушами им доставляли из сада Светолики: это княжна Огнеслава баловала племянниц. А ягоды да грибы Злата сама в лесу собирала.

Работала матушка Искра много, и труд её оплачивался высоко. Могли бы они и богаче, и шире жить, но мастерица считала, что роскошь ни к чему. Тратила она немного, больше приберегала в кубышке – для дочерей.

Мастерская Искры пряталась на горном склоне, среди сосен. Рядом журчал родник, и Злата, поставив наземь корзинку со снедью, зачерпнула пригоршню чистой холодной водицы и промочила пересохшее от спешки горло. Другой рукой она прижимала к себе кричащую сестрёнку. А из каменной кузни слышался звон: матушка Искра работала. Однако шум не помешал ей услышать писк своей проголодавшейся дочурки, и она вышла из мастерской – ладная, стройная и сильная, в кожаном переднике и рабочих сапогах. Солнечные зайчики, пробиваясь сквозь сосновые кроны, заблестели на её голове.

– Матушка, Орляна голодная, – сказала Злата.

Родительница сбросила передник, помыла руки в струях родника, заодно и лицо освежила. Капельки воды повисли на её красивых тёмных бровях; намокнув, те приобрели грустноватый вид. Закатав рубашку, обмыла матушка и грудь.

– Сейчас, моё дитятко, сейчас, кровинка, – сказала она, протягивая руки к младшей дочке.

Усевшись на большой камень, она принялась кормить малышку, а Искра устроилась рядом на траве, дыша горьковато-хвойным, целебным воздухом гор и слушая перезвон птичьих голосов. Из корзинки, прикрытой чистым платком, вкусно пахло пирогами...

*

Как же вышло, что жили они в горном домике втроём – Искра, Злата и маленькая Орляна?

Рано потеряла Искра свою ладу. Радовались они, ожидая вторую дочурку, но недолго радость длилась: умерла Лебедяна, рожая Орляну, не выдержало надорванное лечением князя Искрена сердце. Когда начались роды, Искра была на работе, и Злате пришлось звать повитуху из села Сосновое, что располагалось в долине реки. Та пришла с девушками-помощницами. Они отвели Лебедяну в баню, а Злате велели не мешать и ждать снаружи.

Тихо рожала Лебедяна, и старшая дочка не услышала из бани криков. Когда же запищала, замяукала новорождённая, мать лежала на соломенной подстилке бездыханная – пуповину отрезали уже от мёртвой родительницы. Увидев лицо матушки Лебедяны – белое, неживое, с застывшим, далёким взглядом, Злата сползла по стенке.

Кто-то сообщил матушке Искре – Злата не видела, кто. Та примчалась прямо из мастерской, кинулась к телу супруги.

– Лада моя... Лебёдушка белокрылая... Взгляни на меня! Не верю, что ты меня покинула, – шептала она, гладя сильными рабочими пальцами лицо Лебедяны.

Не отзывалась та, не дрогнули ресницы, не ожили глаза, не подарили нежный взгляд. А у матушки Искры будто разум помутился: всё звала жену, пыталась светом Лалады поднять её, да только всё тщетно. Исцелял свет, но из мёртвых не воскрешал...

– Полно, мастерица Искра, опомнись, – тронула её за плечо повитуха, белогорская дева зрелых лет, статная и рослая, с большими ладонями и выпуклыми блестящими глазами. – Не вернёшь уже Лебёдушку твою, ушла она к Лаладе, а тебе жить завещала. Вспомни про детушек своих!

Услышав крик малышки, Искра встрепенулась, моргнула, протянула руки к живому, тёплому и родному комочку. Прижав дочку к груди, она покачивалась вместе с нею и не отрывала от её личика застывшего, пристально-влажного взора. А повитуха вздохнула:

– Видать, нельзя ей было рожать. Понадеялась, что сердечко зажило – ан нет... Не сдюжило, остановилось.

Злата так и сидела на корточках у стены, а по её похолодевшим щекам катились слёзы. Про неё все забыли, не до неё стало взрослым. К матушке Искре девочка и подойти сейчас боялась: такой страшный, недвижимый, полный горя взгляд был у неё.

Женщины из Соснового начали готовить тело к погребальному костру: обмывали, одевали, причёсывали, собирали цветы для украшения последнего ложа Лебедяны. В это время прибыли дружинницы от Лесияры – как обычно, с корзинами снеди. Одна из них, сероглазая, с короткой шапочкой льняных волос, спросила у Златы:

– Что стряслось, что за горе?

Девочка ответила:

– Матушка Лебедяна ушла к Лаладе.

Сказала – и не поверила самой себе... Чудилось ей, будто матушка Лебедяна сейчас выйдет на крыльцо и позовёт её обедать. Но сомкнулись её уста навек, и эта правда холодом давила на осиротевшее сердце. Хотелось побежать, прижаться к матушке Искре, но та сидела с новорождённой малышкой на руках и никому не отвечала. Её старались беспокоить пореже.

Только молчаливые сосны понимали и жалели Злату в её тоскливом одиночестве. Спасаясь от него, она увязалась за дружинницами, спешившими во дворец с горестной новостью. А княгиня Лесияра как раз лежала в опочивальне прихворнувшая: сердце вдруг зашлось жгучей болью, будто что-то почувствовав. Сейчас боль утихла, но правительницу Белых гор было велено не тревожить, с нею неотлучно находилась только Ждана. Дружинницы покорно ждали, а Злата, охваченная тоской, хотела только одного – прижаться к чьей-нибудь родной груди. И прошмыгнула в опочивальню к бабушке.

Лесияра полулежала на подушках, и её серебряные волосы волнами струились по плечам. Ждана, сидя рядом с нею, не сводила с супруги огромных, полных тревоги тёмных глаз.

– Злата! – Лесияра приподнялась от подушек, протягивая руки к внучке. – Иди ко мне, радость моя...

Очутившись в её тёплых, сильных объятиях, девочка мелко затряслась. Дрожь охватила и челюсти, и она долго не могла вымолвить ни слова в ответ на встревоженные расспросы княгини.

– Кровинка! Дитятко! – Лесияра заглядывала ей в глаза, смахивая пальцами слёзы со щёк. – Что стряслось? Говори, милая, моё сердце беду чует...

– Ма... матушка Лебедяна, – только и смогла выговорить Злата.

– Что? Что с нею? – заволновалась княгиня ещё сильнее, сжав личико внучки ладонями.

«Умерла» – это слово застряло глыбой льда в горле девочки, не могло сорваться с трясущихся губ. Лесияра всё поняла, и лицо её сразу посуровело, осунулось, а глаза стали такими же неподвижно-влажными, как у матушки Искры. Она поднялась с постели и велела подать ей одёжу. Но про Злату она не забыла – подхватила на руки:

– Идём, моя кровинка. Родительница твоя там, должно быть, тебя обыскалась.

Вместе с Жданой они шагнули в проход и очутились возле горного домика. Лесияра как в воду глядела: Искра, очнувшись, вспомнила о старшей дочке и хватилась её. Уже сменившая рабочую одёжу на строгий чёрный кафтан, она стояла на крылечке. Завидев Злату на руках у княгини, она дрогнула бровями, в соболином изгибе которых с этого дня залегла неизгладимая скорбь. Лесияра передала Злату в её объятия.

– Доченька! – с ласковым, печальным укором молвила матушка Искра, прижав девочку к себе. – Зачем же было убегать, не сказав мне?

В её глазах растаял тот страшный, отчуждающий лёд горя, а взор хоть и был ещё полон боли и слёз, но ожил, и уже от этого Злате становилось легче. Она обняла родительницу-кошку за шею и прильнула мокрой щёчкой к её лицу.

Матушка Лебедяна лежала на двух сдвинутых лавках уже в погребальном облачении – белой рубашке с богатой вышивкой, под складками которой ещё проступал немного опавший после родов живот, в жемчужном очелье на лбу и тонкой головной накидке. Вместо обуви ей надели вязаные носочки. «Наверно, в чертоге Лалады – сухо и чисто, – думалось Злате. – И иной обувки матушке и не понадобится».