Летние грозы, упругие, безмятежные, чуть-чуть самовлюбленные от того, что их всегда ждут как друга, дарили влагу истосковавшейся земле. Осенние дожди шептали о былом, но не завистливо - с тихой грустью.

Они были для нее как люди, как друзья, близкие или далекие, полузабытые, но родные, реальные: Она любил их, очень любила.

Совсем стемнело, а ее все не было. Он рассеянно читал, чисто опуская книгу и подолгу слушая, шумит ли дождь. Он ждал, а ожидание ревниво, оно не терпит иных дел, от него нельзя отгородиться и приходится только ждать. Hаконец в начале двенадцатого в замке заскрежетал ключ, и он вышел ей навстречу.

- Hе обнимай, - улыбнулась она с порога, - я вся мокрая, - и юркнула в ванную.

Долго шумел душ - она отогревалась от промозглого холода позднего осеннего дождя. Потом шорох воды стих. Она вошла в кухню, где он заваривал чай. Пили молча. Она задумчиво помешивала ложечкой в чашке, потом вдруг попросила:

- Скажи что-нибудь.

- Что?

- Что-нибудь. Хочу послушать твой голос.

Он перегнулся через стол и поцеловал ее прохладный лоб.

- Ты очень нужна мне.

- Правда?

- Конечно.

Иногда очень трудно заплакать. Ком стоит в горле, так что даже трудно дышать, а не плачется.

Она сидела в кухне у окна и грела руки на чашке с чаем. Чай парил, медленно остывая, а ее ладони - стоило только отнять их от горячего фаянса - теряли тепло не в пример быстрее. Хотелось заплакать, но не было слез. Ей подумалось о весенних грозах: им тоже тяжело плакать, они гордые, они держатся до тех пор, пока есть силы. А у нее уже и сил не было, а слезы все не шли.

Как он не почувствовал в ней перемены? Впрочем, разве можно винить человека за то, что ему не дано читать в глазах другого. Она знала это, но все же вопреки здравому смыслу хотела, чтобы он угадал ее боль, гулкую неприятную пустоту у основания шеи, чтобы взял на руки, обнял крепко и уютно, и убаюкал. Чтобы рассказал, что все пройдет и по-доброму посмеялся над смутными тревогами. Чтобы помог и не дал стать добычей бездны.

Тот последний дождь: За что он обозлился на нее, зачем проник холодными руками в самое сердце и погасил в нем огонь:

В замочной скважине заскрежетал ключ и она вздрогнула. Отпустила чашку, сказала себе: "Улыбнись," - улыбнулась и легко, как только она одна умела, побежала ему на встречу. Поспешила обнять пока руки не потеряли тепло, и нежно поцеловала в щеку:

Странная история, правда? Я увидел ее в глазах у женщины, что однажды промелькнула мимо меня в толпе. В тот день, под вечер я вышел в город, устав от сумбурных мыслей и давних воспоминаний, которые оживают только в особые, обязательно дождливые дни. Был дождь. Мимо меня спешили люди, укрывшись зонтами, а те, у кого зонтов не было, стояли в арках зданий и под навесами остановок. Я скользил взглядами по их лицам и в некоторых видел черты тех, чьи образы пришли сегодня ко мне из глубины времени, из под холодного пепла воспоминаний. А потом я увидел ее. Она шла в толпе, но не принадлежала ей. Hамокшие волосы мелкими колечками прилипли к вискам. Она шла сквозь дождь, он вымочил ее серый свитер, пропитывал влагой джинсы, но делал это словно нехотя. А ветер, вечный шут и ёрник, становился перед ней серьезен и, припав на одно колено, целовал ей руки тонкие прозрачные пальцы, чуть утолщенные в суставах.

Я смотрел ей в след, пока она не скрылась в толпе. Я узнал ее. Когда-то давно она приходила и ко мне, и с тех пор я узнаю ее всюду. Узнаю в белых вьющихся по ветру одеждах, в цветастом платье, в рубище, в сером свитере и джинсах. Узнаю, потому что однажды согретый ею человек не может ее не узнать. Она чудо этого серого промозглого мира. Танцующий огонек. Солнечный зайчик. Теплая звездочка.

Руки, спасающие из бездны. Hадежда. Жизнь. Тепло и свет. Она Любовь.

Май-июль 2001.