Виктория Платова - Bye-bye, baby!..

…Эта книга задумывалась, как сборник рассказов. Потом один из рассказов по непонятным причинам разросся, и получилась повесть, и подзаголовок изменился тоже. Теперь он выглядел как «Рассказы и маленькая повесть». А потом, когда была поставлена последняя точка, я вдруг подумала: эти рассказы не могут существовать отдельно друг от друга. То есть, могут конечно, но… Мир в них окажется неполным, необъемным, а история – недосказанной. Так иногда бывает: маленький, ничего не значащий эпизод с нашим участием, подталкивает и направляет судьбы других людей. Точно такие же, ничего не значащие эпизоды есть и в жизни этих других. И, возможно, со временем, слово, невзначай брошенное ими, или поступок, которому они не придали значения, кардинально изменит и нашу судьбу. Через цепочку других поступков и слов. Опосредованно. Или напрямую. Таков уж наш мир: все в нем взаимосвязано, и всем правит рок, и то, что кажется нам случайностью, на самом деле – закономерность.

Об этом книга.

И еще – о любви, как и любая другая книга. В основном – о любви. Всегда единственной, всегда счастливой и всегда несчастной, потому что другой любовь быть не может. Так думала я, когда писала ее. И был еще зимний звонок от моего старого вгиковского друга, с которым мы долгие годы мечтали снять свое собственное зашибись-кино. Он, этот мой друг, абсолютно киношный, абсолютно востребованный, лучший в своей профессии человек, все время забывал, что я давно не сценаристка и просто писать мне нравится гораздо больше, чем писать сценарии. «У тебя есть чего-нибудь классное, что можно снять?» – спросил он. «Сценариев, как обычно, нет, как насчет рассказов? Почитай, может понравится, сгодится как материал».

Я не успела передать ему эти рассказы. Зимой его не стало, он умер внезапно и страшно несправедливо. А, значит, наша старая юношеская мечта о зашибись-кино никогда не воплотится в жизнь. Да и сложись все по-другому, она бы все равно не воплотилась – есть такие мечты, которые так и остаются мечтами. Жаль только, что он не прочел эту книгу, – просто так, без дальнего прицела. Кое-что в ней ему обязательно бы понравилось, я знаю это точно. Те места, где речь идет о любви. Абсолютно разной любви, настигшей разных героев и в разное время, и всех их соединившей.

Такие дела…

…Для того чтобы петь под дождем, много мозгов не требуется, это мое глубокое убеждение.

Есть еще несколько занятий, которые также необременительны для умственной деятельности: изучение итальянского по биркам на белье, снятие макияжа, субботний шопинг, набойка каблуков, прослушивание саундтрека к «Kill Bill», секс с водопроводчиком. Мастурбация в душе требует гораздо большего воображения, чем секс с водопроводчиком, и этой твари она не по зубам.

Ей не по зубам:

– автомобили с механической коробкой передач,

– воздушные змеи,

– кроссворды с фрагментами (кто помнит о том, что они когда-то существовали?),

– уход за карликовой сосной,

– приготовление кофе по-турецки,

– фильм «Селина и Жюли совсем заврались».

Ей не по зубам и многие другие вещи, большинство вещей, но это не утешает меня. Не может утешить. Я никогда не видела ее, я даже не знаю, как ее зовут, но хорошо знаю, как она пахнет.

«Ангел» Тьерри Мюглера.

Этот запах преследует меня, слишком вызывающий, слишком самоуверенный, слишком тяжелый для двадцатилетней. Именно так -

ей двадцать.

А мне сорок. Я выгляжу на тридцать, но это никого не может обмануть, мне – не двадцать. «Двадцать» – ключевое слово. Все остальное не имеет значения: мой бизнес, оставшийся от бывшего мужа (гламурный журнал и модельное агентство при нем), счет в банке, три языка, сертификат по дайвингу, поездки в Африку на сафари, поездки в Милан на показы, горнолыжное снаряжение по цене «Боинга», лифчики по цене автопогрузчика, коллекция вин, коллекция примитивной латиноамериканской скульптуры, а неделю назад я обнаружила крошечное пигментное пятно. Между большим и указательным пальцами на левой руке, – ничего удивительного, мне уже сорок. И Влад больше не любит меня.

Вряд ли он страстно любил меня, когда мне было тридцать семь, но тогда он, по крайней мере, не изменял. В тридцать семь я выглядела на те же тридцать, без всяких усилий, без всяких подтяжек, две пачки сигарет в день, крепость утреннего кофе зашкаливает, крепость вечернего виски зашкаливает, крепость ночного флирта зашкаливает, я встретила Влада себе на беду.

Ровно три года назад.

Со дня годовщины прошла неделя. По иронии судьбы, она выпала на тот самый день, когда я обнаружила пигментное пятно, – и впервые за три года Влад забыл поздравить меня. Эта среда стала роковой, до этой среды я еще на что-то надеялась, связь с двадцатилетней мерзавкой не может быть серьезной, убеждала я себя, ей просто нечего противопоставить моим лифчикам по цене автопогрузчика, да и носит ли она лифчики? В двадцать можно обойтись и без них. И без коллекции вин, и без сертификата по дайвингу, в двадцать тебя любят просто потому, что тебе двадцать. Других причин нет.

Все дело во взгляде, говорит Шамарина. Шамарина – моя школьная и единственная подруга. Расползшаяся до пятьдесят шестого размера Шамарина, мать двоих детей и клиническая неудачница. Шамарина работает бухгалтером в маленьком турагентстве, не прогорающем только потому, что их VIP-клиентом являюсь я с моими мальчиками из журнала и моими девочками из агентства, это – единственное, что я могу сделать для Шамариной. За последние десять лет она не взяла у меня ни копейки – нив долг, ни просто так, это ее принцип. «Давай не будем омрачать нашу дружбу товарно-денежными отношениями», – говорит Шамарина; «я беру взятки только борзыми щенками», – говорит Шамарина. Щенка породы мастино, вот что мне удалось-таки втюхать Шамариной за последние десять лет. Впрочем, теперь это уже не щенок, теперь это лошадь Пржевальского, говорит Шамарина. Лошадь откликается на имя Тришка и очень удивилась бы, что при рождении ей было дано другое имя с двумя приставками «фон»; имя, не умещающееся и в трех строках ее собачьего паспорта. Тришка и Тришка – ив этом вся Шамарина. Еще у нее имеются два кота, Кузька и Васька, так же зовут ее детей.

Все дело во взгляде, говорит Шамарина, у двадцатилетних взгляд двадцатилетних. Наивный, дерзкий, горящий, мерцающий, жадный, ищущий приключений, ищущий, чего бы пожрать, ищущий любви, ищущий одиночества (и любовь, и одиночество – благо, когда тебе двадцать), «а не курнуть ли нам травы» – легко читается в этом взгляде, «а не угнать ли нам тачку?», «а не пошли бы вы на хрен, мэм?».

Взгляд двадцатилетних нельзя сымитировать, говорит Шамарина. Даже когда тебе двадцать пять.

Мне – сорок.

И Влад больше не любит меня.

Ты должна была быть к этому готова, говорит Шамарина. Каждый, кто рискнул завести себе любовника на тринадцать лет моложе, должен быть готов к этому.

Я оказалась не готова.

Не то чтобы я совсем уж исключала такую возможность, нет. Тем более что я все еще выгляжу на тридцать, а Влад на свои проклятые двадцать семь, так что разница сократилась до трех лет, которые мы знаем друг друга. Я бросила курить – на второй день после знакомства с Владом, на четвертый – записалась в фитнес-клуб, еще через две недели купила абонемент в плавательный бассейн. Я встретила свою любовь во всеоружии, холодном, огнестрельном, тактическом, стратегическом, в гонке вооружений равных мне нет.

Он не мог устоять. И он не устоял.

Провинциальный мальчик с неправильным прикусом и роскошным телом жиголо, брюнетистый подлец, мужчины такого типа не обещают женщинам ничего, кроме страданий, говорит Шамарина. Я влюбилась в него сразу, я готова была страдать.

А он… Он и не пытался выглядеть влюбленным. Он просто переспал со мной – на второй день после знакомства. На четвертый – перенес ко мне свои вещи, умещающиеся в небольшой спортивной сумке (я даже не пыталась узнать, где он жил до этого). Еще через две недели он сменил спортивную сумку на спортивный автомобиль, и я сделала его заместителем главного редактора.

Нужно отдать должное Владу: сам он не требовал ничего. Ни спортивного автомобиля, ни должности. И не стал впадать в лицемерное негодование, когда получил их, – уже за одно это я была ему благодарна. Он не был глупым. Недостаточно умным, чтобы сделать карьеру самому, без чьей-либо поддержки, – да. Но не глупым. Он был естественным, его естественность – вот что сражало наповал, вот что было его стратегическими оружием. Он был заботлив, но без навязчивости, нежен, но без приторности, он обладал редким для мужчины качеством: быть рядом именно тогда, когда ты нужен, не раньше и не позже, а в тот самый момент. И потом… он оказался фантастическим любовником. Что-то подобное я предположила сразу, как только увидела его. Впрочем, «увидела» – не совсем точное слово. Я влюбилась в звук его голоса, еще не видя. Все, что он спросил у секретарши, – примет ли его директор агентства. Дверь в кабинет была приоткрыта, – в этот момент все и началось. В лицо мне подул морской бриз, и горячий ветер пустыни, и холодный ветер предгорий, и множество других ветров с нежными именами, их никогда не запоминаешь, но всегда хочешь ощутить их дыхание.

Снова и снова.

Тогда-то я и почувствовала себя живой. Восхитительно живой, с песком, набившимся в туфли, с солью, набившейся в кожу, со свежесодранным коленом, с царапиной на запястье, с леденцом во рту, с музыкальной шкатулкой в сердце. Все, о чем я мечтала в детстве, сосредотачивалось на этой музыкальной шкатулке, и вот теперь, спустя столько лет, я ее получила.

Если бы не секретарша, я переспала бы с ним сразу, я занялась бы с ним любовью прямо в кабинете, на столе, на полу, – если бы не секретарша…