Первое слово она произнесла в тот день, когда был убит Ланселот де Ламориньер в жестокой битве в песках Машекуля. И это первое слово, как острый нож, пронзило сердце Анжелики.

Она сказала «Кровь!», показывая на цветок мака. И смешно морщила носик, передразнивая гримасы страдания, искажающие лица раненых.

Она гордо повторяла: «Кровь.., кровь…», теребя алый цветок. Весь вечер она твердила это слово, доведя мать до бешенства.

Анжелику измучила жестокость летних битв, в ее душе поселился страх. Король еще не победил; но был близок к этому. Хуго де Ламориньер, лишившись своих братьев, остался как бы телом без головы. Он никогда не умел думать сам. Ланселот внушал ему веру в Анжелику, но после его гибели взяло верх пуританское презрение к женщине. Не было более рядом и Самуила, прежде умело разжигавшего в груди брата гордость вассала, восставшего против своего короля. Разгром неумолимо надвигался, лишь наступление осени позволило отсрочить его. Встретив такое яростное сопротивление, военное командование растерялось. Король считал, что лучше всего дать мятежным бандам распасться из-за голода, нищеты и отсутствия боеприпасов. Министры же настаивали на сокрушительной военной кампании с самим королем во главе и требовали такого кровавого подавления бунтовщиков, какое могло бы устрашить другие провинции. Они напоминали, что в Аквитании, Провансе, Бретани тоже неспокойно, а от недавно завоеванных земель, таких, как Пикардия или Русильон, можно ожидать любых сюрпризов.

Анжелика не знала об их спорах, она могла лишь подозревать. Но что значили ее предположения для этих изможденных людей? Чтобы убедить их в чем-то, нужны были более веские доводы. Только она одна все еще напоминала им, что у них нет другого выбора: или борьба, или рабство. После жарких баталий этого лета она нашла приют в ущельях Мервана с сеньором де Лагранжем и его людьми. Они разбили лагерь в вековом лесу, тянувшемся к северу до Ниеля. Они восстанавливали силы, залечивали раны.

Аббат де Ледигьер набрал в лесу сухих веток, разжег костер с помощью кремня и огнива и занялся приготовлением грибов для Онорины. Его ружье, с которым он очень неохотно расставался, лежало рядом на траве, и он запретил Онорине его трогать. В ответ малышка состроила гримаску, давая понять, что она давно не доверяет этим предметам, исторгающим дым и грохот.

Анжелика сидела поблизости на покрытом мхом камне и наблюдала за ними.

На аббате была толстая овчинная безрукавка. Он заменил свою круглую шляпу с серебряной пряжкой на гигантский заношенный головной убор местных крестьян. У него больше не было брыжжей, и рваный ворот его рубахи открывал молодую загорелую грудь, на которой посвечивал золотой крест, болтавшийся на выцветшем шнуре. Маленький капеллан, утонченный до кончиков ногтей, превратился в дикого лесовика, и она тому виной. Ей припомнился нежный подросток, обитатель Версаля и Сен-Клу, умевший с величайшим хладнокровием переносить злые выходки насмешниц и их двусмысленные взгляды. А как шикарно он шаркал ножкой, приветствуя всех этих растленных великосветских господ! Теперь его плечи расширились, стало заметнее, что он высок и статен. От его хрупкости не осталось и следа. На загорелом лице от прежнего сохранился только ласкающий взгляд лани. Сколько ему лет? Двадцать? Двадцать два?

Она окликнула его, и он, как всегда, поспешил на ее зов, полный почтительности, заставившей Анжелику вспомнить роскошь ее былой жизни.

— Мадам?

— Господин аббат, вы должны нас покинуть. Я много раз просила вас об этом, но теперь медлить больше нельзя. Нас преследуют. Одному Богу ведомо, какая нас ожидает беда. Вернитесь к своим… Умоляю вас, сделайте это ради меня! Мне невыносимо чувствовать себя причиной вашей отверженности…

Как всегда, когда она касалась этой темы, он побледнел и прижал руку к сердцу.

— Для меня это невозможно, сударыня. Я не могу жить вдали от вас, в разлуке с вами.

— Но почему?

Он страстно смотрел на нее. Его взгляд был красноречивее любых слов. Ее это не задевало, только трогало до слез. Она печально отвела глаза.

— Нет, мой дорогой мальчик, — тихо, с мольбой проговорила она, — не надо… Я…

— Я знаю, кто вы… Вы — единственная, кого я обожаю. Вы та, любовь к которой заставила меня понять, что можно забыть Бога ради поцелуя женщины.

— Не говорите так!

Она протянула ему руку, он взял ее. Она не могла ее отнять, такой целомудренной и мужественной была его рука.

— Позвольте.., один только раз.., сделать вам признание, — проговорил он хриплым голосом. — Вы наполнили мою жизнь чувством чистым и живительным, и я не могу об этом жалеть. Вы так очаровали меня, каждое ваше слово…

— Но ведь вам известны мои грехи.

— Они делают вас еще дороже в моих глазах, более слабой, более человечной. Ах, если бы я мог.., обнять вас, уберечь от врагов и от самой себя… Защищать всеми силами…

Силы, о которых он говорил, исходили от него, как свет, пронизывающий наступающие сумерки. То было властительное обаяние чистоты и молодости. Впервые за много месяцев Анжелика вновь ощутила приток жизни, мощной, всепроникающей, притягивающей ее и стремящейся вырвать из бездны отчаяния.

Она знала, что по вечерам он уходит в лес, там подолгу молится, упав на колени. Что любовь к Богу и та любовь, которую он отдал проклятой женщине, разрывают его сердце. До каких пор он сможет выносить это?

Анжелика не могла говорить. Она отняла руку и плотнее закуталась в плащ.

— Не бойтесь меня, — сказал он с нежностью. — Я бы боготворил вас, если бы вы бросили на меня хоть один благосклонный взгляд. По одному вашему знаку я бы растворился в вас… Всей душой надеюсь, что мои слова не оскорбляют вас, сударыня. Я ваш смиренный слуга. Поверьте, я понимаю, что нас разделяет неодолимая преграда.

— Ваш сан?

— Нет, вы сами. Тот ужас, который вам внушают мужчины и их вожделение, с те пор как… При моей неопытности я не смогу преодолеть этого препятствия.

— Замолчите… Вы сами не ведаете, что говорите…

От душевной боли на его лице появилось жесткое мужское выражение:

— Нет, я знаю… Вас погубили.., слишком много зла. И болезнь вашей души передалась вашему телу… Если бы не это, я бы припал к вашим коленям.., чтобы молить вас о любви. О, позвольте мне сказать вам это! Уже много лет я следую за вами, все ваши пути стали моими, и ваше присутствие мне нужнее воздуха, которым я дышу. Если бы вы не были такой.., неприступной.., все было бы по-другому…

Он помолчал, а когда заговорил вновь, его голос был еле слышен:

— Но.., все так, как есть. И это к лучшему. Из-за этого препятствия я остаюсь с Богом. Я никогда не буду вашим любовником… Это лишь мечты…

Казалось, он делает неимоверное усилие, чтобы овладеть собой.

— Но, по крайней мере, я вас спасу! — Его прекрасные глаза вновь засияли.

— Да, я сделаю для вас больше, чем все те, кто держал вас в объятиях. Я верну вам вашу душу, ваше сердце, вашу женственность — все, что у вас отняли… Сейчас я ничего не могу, но я умру ради вас, и только тогда.., когда меня озарит свет Господень я обрету силу, способную спасти вас. В день моей смерти… Ах, пусть скорей придет этот день!

Он сложил руки на груди:

— О, смерть! Поторопись!.. Ты поможешь мне освободить ее!

Они не услышали предостерегающего крика совы. Внезапно у входа в ущелье появился всадник. Уже можно было разглядеть его широкий кружевной воротник и плюмаж на шляпе. Следом за ним скакали солдаты в красных шлемах, вооруженные пиками.

Анжелика бросилась к Онорине. Аббат схватил мушкет и стал отстреливаться, прикрывая ее бегство, а она со всех ног мчалась под покров леса. Перед ней был крутой обрыв, за спиной — погоня. Она стала карабкаться по склону с ребенком на спине. Умница Онорина крепко охватила ее за шею. Шум падающих камней показывал, что ее соратники тоже пытались спастись бегством, взобравшись вверх по скользкому склону.

Офицер первым пришел в себя.

— Они здесь! — закричал он. — Мы накрыли их логово! Вперед, ребята, на волков!

Солдаты спешились и тоже полезли по крутому откосу.

Анжелика и ее запыхавшиеся спутники видели, что преследователи настигают их.

— Лезут…

— Подождите, поднимемся повыше.

Когда солдаты добрались до самого крутого участка склона, она закричала:

— Камни! Куски скал!

Вечерний воздух наполнился глухим рокотом. Крестьяне сталкивали вниз гигантские обломки утесов. Камни косили солдат, били их спереди, в грудь, и те, теряя равновесие, летели вниз. Наваливаясь плечами, беглецы отрывали от скал круглые камни, веками нависавшие над пропастью. Камни медленно отделялись, катились вниз все быстрее и быстрее, со звоном ударялись о деревья, отскакивали и летели вниз, давя солдат, скопившихся на склоне, как клопов.

Офицер приказал трубить сбор, и кавалеристы отступили, бережно поддерживая раненых и бросая убитых.

Их форма в закатных лучах казалась кроваво-красной. Анжелика наблюдала за ними сквозь ветви деревьев. Она узнала офицера. Это был господин де Бриенн, один из тех, кто когда-то в Версале галантно ухаживал за ней. Увидев его здесь, она вдруг особенно остро ощутила пропасть, более глубокую, чем это ущелье, что навсегда преградила ей обратную дорогу в тот призрачный мир.

Склонясь над обрывом, она звучно крикнула:

— Мое почтение, господин де Бриенн! Скажите Его Величеству, пусть вспомнит Багатель!

Ее крик далеко разнесся в вечернем воздухе.

Когда эти слова передали королю, он побледнел. Запершись в своем рабочем кабинете, он долго сидел один, спрятав лицо в ладони.

Потом вызвал военного министра и приказал ему покончить с бунтом в Пуату еще до весны. Любыми средствами.

Глава 9

Среди частей которые король отправил в Пуату в 1673 году, были Первый Овернский полк под командованием господина де Риома и пять наиболее отличившихся полков из Арденн. Король был достаточно наслышан о суеверном страхе солдат перед загадками лесов Пуату. Те, кого он послал туда теперь, уроженцы Оверни и Арденн, были лесными жителями, с детства привычными к зловещим сумеркам чащ, к кабанам и волкам, к угрюмым каменным глыбам, перегораживающим лесные тропы. Сыновья дровосеков и угольщиков, они умели читать невидимые следы, оставляемые в лесных дебрях человеком и зверем. Их форма была не красной, как у драгун, а черной, как у мрачных испанцев, на голове они носили стальные шлемы с высоко торчащим гребнем, на ногах — узкие сапоги до самых бедер. С ними были охотничьи собаки — сильные, свирепые доги.