Сейчас она стояла в дверях. Он повернулся к ней, и в солнечном свете его глаза засверкали бледно-зеленым цветом. Эти глаза смотрели на нее без всякого любопытства.

— Мне нужно встретиться с мадемуазель де Шерси.

— Почему вы, в таком случае, не подождали у парадного входа?

— Я ждал, но кругом царит полный беспорядок, и слуги ничего не знают. Я только понял, что ваша хозяйка час назад ушла в этом направлении. — Голос звучал мрачно и сурово, соответствуя внешнему виду, а ледяной взгляд обеспокоил ее.

— Почему вы считаете, что она сочтет нужным говорить с вами?

— Она обязана говорить со мной. Я ее опекун.

Вот он и явился раньше, чем она ожидала, и застал ее врасплох. Он уже оскорбил ее, упрекнув за плохое ведение хозяйства, и, не спрашивая разрешения, всюду успел сунуть свой нос.

Вивиан не успела и слова сказать, как дядя продолжил:

— Если не ошибаюсь, вы моя подопечная. Прошу прощения — вы выглядите моложе своих лет и не так, как я ожидал.

Она твердым голосом ответила:

— Если бы вы хоть раз явились сюда за истекшие восемнадцать лет, то увидели бы, как хорошо управляется это имение. И ошибочно не приняли бы меня за ребенка.

Он едва заметно улыбнулся:

— В таком случае, полагаю, вы готовы принять меня в гостиной приличествующим случаю образом? — И, поклонившись, надел шляпу, которую держал в руке, и уже собрался уходить.

— О, месье, думаю, вы успели и туда заглянуть точно таким же образом, как и сюда.

Едва заметная улыбка исчезла.

— Вы забываетесь. Я здесь все хорошо знаю. Если вы намерены дерзить, то вам следует осторожнее выбирать тему для разговора.

Встретив столь неожиданный вызов, Вивиан ответила без раздумий:

— Месье, мне придется обсудить с вами еще не одну тему, но давайте завершим эту. Подобную неожиданную встречу я могу объяснить лишь одной причиной — вы уже приступили к ревизии имения. — Его суровое лицо не дрогнуло, поэтому она настойчиво продолжила: — Вас не удивит, если я возражу против такого начала?

Устремленные на нее зеленые глаза ничего не выражали.

— Повторяю, мадемуазель, я искал вас и по чистому совпадению нашел в конюшне. — И, выдержав небольшую паузу, дядя продолжил: — Я сказал «по чистому совпадению», потому что как раз здесь познакомился с вашим отцом.

Если бы он сказал последнее слово хоть с малейшим намеком на чувство, Вивиан постаралась бы отнестись к нему по-другому, но холодный тон ранил ее не меньше, чем прямое пренебрежение к отцу.

Дрогнувшим голосом она возразила:

— Если бы вы потрудились приехать сюда до апреля этого года, вы смогли бы возобновить это знакомство.

Ей показалось, будто мужчина невольно вздрогнул при этих словах, но он быстро переступил с ноги на ногу, выдавая свое нетерпение.

— Такой сарказм с вашей стороны, мадемуазель, поражает меня. Однако, насколько я понимаю, вам кажется, будто вы имеете причины обижаться. Я могу избавить вас от части подобных причин: после того как я приехал сюда, вам больше незачем беспокоиться об управлении Мирандолой.

Она уже не могла сдержать вспышку гнева.

— Меня тяготит управление Мирандолой? Меня это беспокоит меньше всего! Я отлично управляю собственностью нашей семьи с тех пор… последние несколько месяцев. Так знайте, во всем имении нет такого клочка земли, которому я не уделила бы внимания, нет ни одного пробела в бухгалтерских книгах. — В ее голосе снова прозвучала обида, когда она через силу выдавила: — Если вы хотели хоть чем-то помочь, месье, то могли бы приехать сразу же после смерти моего отца.

— Сожалею, но это было не в моей власти, — твердо прозвучал низкий голос.

— Да что вы говорите? Просто удивительно, как много не в вашей власти. Вы старший офицер, которому подвластны тысячи солдат, но вы почему-то за двадцать лет не нашли время приехать во Францию. Извините меня, но ваше безразличие к Шерси столь вопиюще, что у меня нет ни малейших сомнений насчет причин вашего приезда. Вы явились сюда, чтобы прибрать Мирандолу к рукам, не считаясь ни со мной, ни с другими.

Эти слова прозвучали очень убедительно, ибо подвели итог тому, о чем Вивиан думала все утро, однако выражение дядиного лица сделалось еще более непреклонным. Вдруг ей стало стыдно и неловко оттого, что она читала его письма, к тому же они не дали ей возможности хорошо подготовиться к этой встрече, ибо ее обвинения разбивались об этого мужчину, словно вода о камень.

— Всему в своей жизни я обязан вашему дедушке, — холодно ответил он, — который научил меня уважать это место и тех, кто здесь живет. Отец назначил меня вашим опекуном, и я буду уважать его желание. Я вернулся в Мирандолу по зову долга и больше ничего не требую от вас, мадемуазель.

Он повернулся, ожидая, очевидно, что девушка последует за ним. Она почувствовала, что худшие ожидания подтверждаются: ее свободе приходит конец, и у нее нет права на обжалование. Он приехал сюда надолго, и впредь она не сможет ни шагу ступить без его разрешения.

Вместе с ним Вивиан покинула конюшню и шла вдоль берега реки по тропинке среди тополей. Глядя на них с несчастным видом, она вспомнила, как еще ребенком с Виктором взбиралась на их стройные макушки и наклоняла их, чтобы дотянуться до следующей и таким образом пройти весь строй деревьев, не спускаясь на землю. Если она сейчас безропотно подчинится воле дяди, то больше никогда не сможет оказать ему сопротивление. Он стал законным опекуном и явно намеревался воспользоваться данными ему правами на ее дом и богатство.

Несмотря на атлетическое телосложение, он шел медленно и угрюмо молчал, что давало ей время на размышления. Вдруг в памяти Вивиан всплыл решающий и многообещающий пункт завещания — он касался ее брака. Часть ее наследства оставалась неприкосновенной до тех пор, пока ей не исполнится двадцать один год, если только она за это время не предпочтет избрать себе мужа. В каком бы возрасте ни вышла замуж, она порывала с имением, но вместо этого получала пятьдесят тысяч ливров. В дополнение к этому устанавливалась величина приданого, равного двадцати тысячам ливров. И то и другое выплачивалось наличными из средств имения сразу и без всяких условий.

Ступив на пешеходный мостик, девушка остановилась и спросила тихим безразличным голосом:

— В чем, по-вашему, заключается мой долг перед вами?

— Смириться с моими заботами о вашем благосостоянии. Я уже подумал об этом и считаю, что ваше нынешнее существование неудовлетворительно. Нам обязательно следует завести новый порядок.

— Я полностью довольна своим нынешним положением.

— Вам везет. Поздравляю вас. — Он прислонился к перилам, скрестив руки на груди. — Я говорю не о том, что вы собой представляете, а о том, чем вы занимаетесь. Вы вращаетесь в кругу провинциальных людей с раннего детства, ничего не знаете о жизни и, очевидно, половину дня бегаете по имению, как помощник конюха, в юбке. Я отвечаю за вас, и у меня совсем другие планы.

— Спасибо, но свою жизнь я предпочитаю планировать сама. Не беспокойтесь о своем долге — весьма скоро вы от меня освободитесь. — Вивиан глубоко вздохнула и сказала: — Я намерена выйти замуж за месье де Луни. Причем немедленно.

Дядя нахмурился:

— Что это значит?

— Мы с ним давно помолвлены. Все знают, что нам суждено стать мужем и женой.

— Извините, но я этого не знаю. Он уже предлагал вам свою руку?

— Официально нет. Пока нет. Но отец всегда желал, чтобы я стала женой де Луни.

— В таком случае я загляну в его бумаги и посмотрю, записано ли в них такое пожелание. А до тех пор я воздержусь от собственного суждения.

Он снова отвернулся, но Вивиан сказала ему в спину:

— Виктор придет завтра и попросит моей руки. Мы поженимся, и с вашей стороны будет неразумно противиться этому, ибо его отец и все здешние люди одобрят такой брак. Затем я получу свою долю, ему достанется мое приданое, а вы будете избавлены от всякой необходимости иметь со мной дело.

Сказав это, Вивиан повернула обратно в сторону конюшни.


Услышав эти слова, Жюль де Шерси колебался лишь долю секунды и затем продолжил свой путь. Не хватало только, чтобы он гонялся за своей подопечной. Лучше дать ей время подумать о своей выходке до того, как они встретятся еще раз. Он надеялся, что, отправляя ей из Парижа записку с сообщением о своем приезде, даст ей возможность привести в порядок свои мысли, однако, по всей видимости, позволил ей составить отличный список своих обид. В одном она, по крайней мере, оказалась права: он никогда не хотел возвращаться во Францию и меньше всего в Мирандолу. Последствия ран, полученных на Рождество, на многие месяцы исключили всякие путешествия, а когда он все же отчалил от восточного побережья Америки, долгое плавание через Атлантический океан стало мучением. Вернувшись в Париж, он убедился, что возобновление старых знакомств — пустое дело, и не получил особого удовольствия от посещения салонов, где приходилось отвечать на глупые вопросы об американской войне. Затем он заставил себя уехать из столицы и отправиться в долину Луары.

Подавив отчетливое чувство отчаяния после только что состоявшейся неприятной встречи с родственницей, Жюль попытался упорядочить свои мысли перед встречей с Онориной. Однако на том месте, где тропинка раздваивалась, он остановился. Одна ветвь тропинки вела мимо оранжереи к шато, другая — к небольшому холму, где за рощицей стояла семейная часовня. Его потянуло туда, будто он был привязан к веревке, которая тащила его на верх холма. Не в силах что-либо сделать с собой, Жюль, скрежеща зубами, пошел в том направлении.

После жаркого солнца слабая тень под платанами казалась Божьим даром. Первой он заметил могилу мадам де Шерси, своей приемной матери. Она уже болела, когда он десятилетним мальчиком впервые явился в Мирандолу, и три года спустя умерла. Прочитав знакомую надпись, он увидел, что старик, который открыл ему свое сердце и приютил его, нашел покой рядом со своей нежной и любящей женой. Ужасное осознание утраты, вины и угрызений совести, которые пробудило само имя Шерси, потрясло его с неожиданной силой. Он снял шляпу, склонил голову и невольно произнес: «Я вернулся». Он чуть не сказал: «Простите меня», но сдержался, понимая, что никто его не услышит. Холод леденил его сердце.