— Мама, не отдавай меня в детский сад, я буду кормить Голика, и играть с ним, и вывозить коляску на балкон. Бабушка… — она споткнулась на слове, закончила: — говорила, в старину становились няньками с шести лет.

— Ты сама ещё ребёнок, тебе самой ещё нужно играть в свои игры и гулять со сверстниками.

— Вот и нет. Мне нужно читать книжки, мне нужно быть с Голиком. Не бойся, мама, попробуй.

Мама попробовала. Оставила шесть бутылок с молоком, шесть сменных пелёнок.

В это утро Голик, как обычно, проснулся в восемь — едва за родителями хлопнула дверь.

— Вот и хорошо, вот и здравствуй, — запела Вероника бабушкиным голосом. — Сначала умоемся. Ты не думай, я тебя не оболью, я осторожно, — выпевала она бабушкины интонации и повторяла движения — обтирала влажным полотенцем Голика, как когда-то её обтирала бабушка.

Голику явно понравилась процедура, он улыбался и агукал.

— Вот тебе вода. Не спеши пить. Ну, а теперь подрыгаем руками и ногами. Согнули, выпрямили… Молодец. Вырастешь большой и сильный.

Звонок оторвал её от зарядки.

— Ну, что? — спросила мама.

— Всё хорошо, мама. Если что-нибудь, я позвоню. Работай спокойно, мы в порядке.

Бабушка отвечала такими словами, когда ей звонила мама.

Вероника никогда не играла в куклы. У них с бабушкой было много важных игр, связанных с воздухом, и с водой, и с небом, и со снегом. С трёх лет Вероника знала о круговороте воды и проводила опыты — замораживала воду, оттаивала. С трёх лет умела найти безошибочно своё место в комнате, где ей сиделось более спокойно. С трёх лет ощущала волны, накрывающие её с головой то радостью, то раздражением. И умела противостоять раздражению — закрывала глаза и попадала к морю.

К морю она уезжала с бабушкой в мае и расставалась с ним в конце августа. Море и небо и солнце — уже близко к Главному, к тому, во что вводила ее бабушка за руку — к Вечному Бытию, где нет злости и обид, где много Света. Вероника знала со дня рождения, что сама отвечает за свою жизнь здесь и за свою жизнь «там» — в Вечности. Слова «карма», «высшее я»… не произносятся вслух, но они — за каждым действием и каждым произносимым словом, и они определяют действия и слова.

Проскочил год. Подползал сентябрь, когда ей нужно было идти в школу. И мама готовилась к её сентябрю — записала в школу, купила форму, учебники, ранец, договорилась в яслях, что начнёт приносить сына с сентября.

За несколько дней до первого сентября, в субботнее утро, Вероника пришла к маме в постель. Отец убежал за детским питанием.

— Мама, — сказала Вероника, — бабушка говорила, что ясли уродуют детей. Я с бабушкой выучила букварь и умею писать. Почему я не могу учить уроки сама? Ты договорись с учительницей, и я буду ей сдавать тетрадки и читать что надо.

— Ты сошла с ума! — сказала мама шёпотом. У неё пропал голос и из глаз выкатились слёзы. — Ты сама ребёнок, тебе нужна твоя жизнь.

— Моя жизнь — Голик. Он ничему не мешает. Я читаю книги, я рисую, я прыгаю, я гуляю. Мы с Голиком вместе всё сделаем как надо. Одно «но», я не люблю готовить, ты мне будешь оставлять еду. Я уже прочитала половину «Родной речи» и прочла учебник русского языка. Ты или папа поможете мне с математикой. Природоведение я сама… Мне будет скучно в школе. Ну зачем мне в школу?

Мама не ответила ей. Вернулся папа, проснулся Голик, они сели завтракать. А потом поехали на водохранилище. И плавали, и загорали, и катались на лодке, и купали Голика.

Только перед сном мама, подсев к ней на кровать, сказала:

— Сегодня я не смогу ответить тебе. В понедельник сходим с тобой в школу и поговорим с директором и учительницей. — И снова из маминых глаз покатились слёзы.

Когда мама ушла спать, Вероника впервые со дня смерти бабушки ощутила своё реальное тело. Никакого высшего «я», никакого света и никакого светящегося простора в ней не было. Кто она? Девчонка на пороге школы. У неё хотят отнять Голика. Пойдёт Голик в ясли и потеряет себя, и её в себе.

Приснилась бабушка:

— Не плачь. Всё, что я говорила, есть, жизнь здесь. Твоя земная жизнь — экзамен, не ошибись, выбор должен быть правильным. От выбора слова, от выбора поступка — твоя вечная жизнь. Ты сказала своё слово, теперь жди ответа. Не плачь. Я всегда с тобой, я очень близко к тебе, я пока в Голике, я охраняю тебя, я берегу тебя.

Под бабушкиным лёгким голосом она уснула. И во сне они бежали с бабушкой наперегонки к розово-зелёному лугу. Маки, кашка, лепестки и стебли — луг. Сейчас они с бабушкой добегут. Но что это? Бабушка растворяется в воздухе и плывёт над ней лёгким облаком. А рядом с ней бежит Голик. Он бежит изо всех сил, старается догнать её, и она сдерживает свой бег.

— Не спеши, Голик, я подожду тебя, и мы вместе добежим до маков.


В понедельник они пришли в школу втроём — мама, Голик и она.

Директор вызвал к себе её учительницу, и мама им обоим сказала:

— Вероника прочитала почти всю «Родную речь» и почти весь учебник русского языка и природоведение. Я прошу вас разрешить ей заниматься дома. Раз в неделю мы будем сдавать выполненные задания.

Учительница, круглолицая толстушка, вздёрнула тонкие брови:

— А коллектив? А воспитательная работа?

— Подождите, Кира Петровна. Я думаю, сначала нужно попросить Веронику почитать нам.

Она чувствует, от него исходит согласие. Он сед и морщинист, хотя ещё молод. Вероника смотрит на него и улыбается ему.

Мама вкладывает ей в руки открытую книжку. И Вероника начинает читать: «Дети пошли собирать колосья…» Читает она легко, как говорит. Голик начинает гугукать, откликаясь на её голос.

— Достаточно, — останавливает её директор, когда она доходит до строк: «Маленькая девочка затерялась в колосьях, уснула, и её долго не могли найти». — Я думаю, Кира Петровна, Веронике нечего делать в первом классе. Дайте, пожалуйста, ей задание по арифметике и русскому. А я пойду поговорю с учителем французского языка. Я думаю, невредно дать вашей дочке первое задание и по французскому языку. У нас в школе практикуется особый подход к развитым детям, я думаю, Вероника пройдёт программу первого класса до Нового года, а там мы подумаем о втором.

Вероника читала Голику все задания и упражнения, которые задавали ей, все книжки, которые попадали ей под руку.

В школу она пошла сразу в четвёртый класс, когда Голику исполнилось три года.

Детский сад и школа были в соседних домах, и Вероника, едва кончался последний урок, спешила за Голиком.

Они вместе обедали и садились заниматься. Голик рисовал или читал, она готовила уроки.

А потом она говорила Голику:

— Закрой глаза. Ты увидишь невидимый мир.


Голик тоже пошёл сразу в четвёртый класс.

Он был самый младший и самый маленький в классе. И из замкнутого мира любви и покоя попал в мир злобы и торжества физической силы.

Вероника сначала не знала этого, пока Голик не сказал однажды утром: «В школу я больше не пойду».


У неё завтра занятия исторического кружка. Тема: «Петербург». Она делает доклад.

— Петербург — прекрасный город. Казалось бы, идеал красоты, значит — доброты. Но как совместить с красотой и добротой несчастье и гибель сотен, тысяч людей, создавших совершенство форм, вдохнувших в них жизнь? — спрашивает их на одном из уроков Мелиса. — Чуют или не чуют современные люди, рождённые из страдания и смерти, запахи крови и разложения трупов?

Мелисины уроки не кончаются в перемены, за Мелисой тащится шлейф подростков. По школе ухает Мелисин бас: «Одна капля крови», «одна жизнь». И её, Вероникин, тонкий, писк: «И вы — часть этого города, вы без него не можете…»

В докладе Вероника хочет показать, как и сколько людей погибло во время строительства города, какие великие люди родились в этом городе и каким средоточием духовной и интеллектуальной жизни был этот город на протяжении нескольких столетий…


— Почему ты не пойдёшь в школу? Что случилось? — спрашивает Вероника.

Голик уходит в свою комнату.

Теперь у него есть своя комната.

Наконец родители решили тронуть бабушкину квартиру и выменяли её вместе со своей на пятикомнатную.

Новостройка — в центре города, на месте старого сгоревшего здания.

Родители не сказали ей: «Ты слишком любишь Голика», «Нельзя жить мальчику и девочке в одной комнате»… — просто переехали в новую квартиру, где у каждого из четверых — по комнате.

Вероника не могла уснуть в первые дни одна. Дыхание Голика — её пища, воздух.

По-прежнему перед сном она приводила к Голику бабушку. И подтыкала бабушкиным движением ему одеяло, и бабушкиным голосом оплетала паутиной из покоя. «Спи, Голик»… — ладонью на глаза тушила его день.

А когда он, не успев осознать свою изолированность от неё, засыпал в привычной колыбели её слов, в волнах воздуха и света, идущих сверху, она оставалась одна. И некуда было себя пристроить: тыкалась в письменный стол, в тахту, в окно. При Голике вещи излучали свои прошлые жизни, какая — из леса, какая — из железа, без Голика — деревяшка и стекло, лишённые живых примет, подставляли ей свои углы и холод равнодушной цивилизации.


На другой день он не пошёл в школу.

Вместе делали зарядку. И за кашей сидели вместе. Но, когда она взялась за пальто, Голик ускользнул в свою комнату и навис над книжкой.

Она не стала уговаривать. Что она могла сказать Голику? Терпи, когда издеваются над тобой?

Над ней никто никогда не издевался, её никто никогда не дразнил, хотя она тоже была младшей в классе.

Почему? Потому ли, что не лезла выяснять отношения и не жаждала власти? А может, потому, что взглянувшего на неё одаривала бабушкиной улыбкой, не допускавшей земной вздорности?