Лейла Аттэр - Бумажный лебедь

И все, Эстебан был внутри. Никакого ожидания в очереди, никаких денег на «обед», никакой регистрации.

— Как зовут твою мать?

— Мария Луиза Альварес.

Сердце Эстебана было готово выпрыгнуть из груди. Он хотел причесаться. Он хотел выглядеть хорошо для МаМаЛу.

— Моя футболка чистая? — спросил он у Кончи.

Видно ли что-то, похожее на кровь? Пожалуйста, не говорите, что там есть кровь. Я не хочу позориться перед своей мамой кровью человека, которого я только что убил.

— Мария Луиза Альварес! — прокричала Конча, когда они прошли через узкий туннель и вошли в огромное открытое пространство. Разные комнаты окружали тюремный двор: общие спальни, мастерские и тюремные камеры. Почти никто не был заперт в камере. Женщины и маленькие дети, одетые в потертую уличную одежду, выглядывали из окон спален.

Конча поговорила с женщиной в темной военной форме. Та исчезла в офисе и начала рыться в шкафчиках в кабинете.

— Вы ищете Марию Луизу Альварес? — спросила одна из заключенных.

— Да, — сказала Конча.

Заключенная долго смотрел на Эстебана, прежде чем позвать их в свою комнату.

Женщины соорудили себе отдельные комнаты в этом огромном пространстве, используя палки и одеяла. У некоторых были узкие двухъярусные кровати, у других ― принадлежности для готовки, у третьих ― полки для одежды, но все женщины разместились на грубом цементном полу, словно фрагменты мозаики. Дети сосали молоко из груди матерей, пока остальные спали на самодельных матрасах. Воздух был затхлым, вокруг стоял запах масла для волос, мочи и пота.

— Мария Луиза Альварес, — женщина подошла к своему месту и вручила мальчику металлическую коробку. Она была зеленой, с красным кругом посередине, где было написано «Лаки Страйк», а под ним, золотистыми буквами «Сигареты».

— Нет, — сказал Эстебан. — Я ищу маму.

— Да, — заключенная толкнула коробку обратно в его руки, — tu madre.

Эстебан открыл коробку. Внутри были сережки, которые носила МаМаЛу, заколка для волос и обрывок газеты. Эстебан собирался захлопнуть коробку, но увидел заголовок. Он распрямил гофрированную бумагу и подошел к фонарю, чтобы прочитать.

Эстебан прочитал статью. Она была полна лжи о том, как МаМаЛу украла ожерелье Скай, и о том, как оно было найдено в ее вещах. В заявлении для полиции, уже после того, как ему вернули ожерелье, Уоррен Седжвик выразил свой шок и недоверие:

— Мария Луиза была работником, которому мы доверяли, она была другом моей жены. Это ожерелье принадлежало Адриане и много значит для моей дочери. Мне очень тяжело осознавать, что няня Скай была способна совершить такое преступление против нашей семьи.

Теперь все стало на свои места. Ночь, когда он видел Виктора, покидающего их комнату, была ночью, когда он оставил там ожерелье. Копы, которые пришли в ту ночь, чтобы забрать МаМаЛу, обо всем знали. Эстебан был наивным, но теперь он понял, как это работает.

«Ничего… серьезного», — сказал Уоррен Виктору.

Виктор обвинил МаМаЛу в преступлении, которое она не совершала, а Уоррен позаботился о том, чтобы она осталась здесь, для своего призрачного успокоения. Эстебан чувствовал, что был идиотом, бегущим к Каса Палома, надеясь на помощь Уоррена. Виктор следовал указаниям, которые отдавал Уоррен Седжвик.

Он был виноват в этом. Он и мужчина, которого зовут Эль-Чарро. Им пришлось защищаться, потому что МаМаЛу увидела их и всех остальных членов картеля, которые приехали в Каса Палома тем вечером.

«Разберись с этим», — сказал Уоррен, потому что не хотел пачкать руки; он никогда не хотел пачкать руки. Он собирался в спешке, чтобы его не поймали, если вдруг МаМаЛу проговорится, если Эль-Чарро поменяет свое намерение и не разрешит ему покинуть страну.

Они двое заставили МаМаЛу гнить в тюрьме.

— Где она? — Эстебан развернулся к охраннику. — Где моя мать?

— Конча, — надзирательница, которая искала документы, стояла возле входа и протягивала им листок бумаги.

Конча подошла к ней и прочитала написанное.

— К сожалению, — она посмотрела на Эстебана. — Мария Луиза Альварес мертва.

Это было нелепо. Эстебан рассмеялся.

— Что? Вы с ума сошли? Я слышал недавно, как она пела.

Он начал искать ее, отбрасывая в сторону все перегородки и занавески.

— МаМаЛу! — он ходил из спальни в спальню, оставляя позади себя испуганных плачущих младенцев. — Пой, МаМаЛу. Пой для своего Эстебандидо, так я смогу найти тебя.

Конча и надзирательница схватили его и вывели во двор.

— Прекрати! Твоя мать заболела туберкулезом и умерла от его последствий, — они держали перед ним бумагу. — Мы уведомили ее ближайших родственников, ее брата Фернандо, но никто не пришел. Ее похоронили вместе с другими невостребованными заключенными. Вот ее заключение и номер камеры.

Эстебан хотел, чтобы они заткнулись. С каждым словом становилось только хуже. Он хотел ослепнуть и оглохнуть. Он хотел вернуться, подобрать пистолет Хуана Пабло и приложить к виску.

— Нет.

— Нет.

— Нет.

Он повторял это снова и снова.

Ему было ненавистно то, как женщины смотрели на него из общих спален ― кто-то с жалостью, некоторые с раздражением, но большинство пустыми, отрешенными взглядами. Они видели это бесчисленное количество раз. Заключенные должны покупать кровати, одежду, привилегии. Если ты не можешь позволить себе доктора, никто не придет проверить тебя. И здесь, в тесном пространстве, они видели все: СПИД, грипп, корь, туберкулез. Это место было рассадником для всех видов клопов и болезней, которые, если их не лечить, приводят к летальному исходу.

Конча подняла коробку, которую уронил Эстебан, и отдала ему. Маленький ржавый кусок олова — все, что осталось от его матери. МаМаЛу не курила, но это, пожалуй, единственная вещь, которую ей удалось раздобыть в этой чертовой дыре. Он удивился тому, как человек, который имел так много места в сердце, может оставить после себя только красно-зеленый металл, пахнущий табаком.

— Mi madre está muerta, — сказал он тихо, словно пробовал эти слова.

— Моя мать умерла! ― прокричал он, осведомляя об этом всю тюрьму. Его голос отдавался от мрачных серых стен, окружавших двор.

Всем было наплевать. Никто не сказал ему. Никто не спросил, какие похороны она бы хотела. Положили ли они цветы ей в волосы? Знали ли они ее любимый цвет? Эстебан надеялся, что они хоронили ее в оранжевом платье цвета мандаринов. МаМаЛу была похожа на них ― полна цедры, золота, солнечного света и горечи.

Он держал в руках ее сережки. Она всегда носила только их: два голубя, соединены клювом в серебряном круге. Эстебан больше всего на свете хотел услышать звон бирюзовых камушков, свисающих с обручей ― они так звенели, когда МаМаЛу гонялась за ним. Он хотел быть плохим. Очень, очень плохим.

Возьми свой веник, МаМаЛу. Я обещаю, что сегодня не буду убегать. Мне жаль, что я не сделал это вовремя. Я пытался. Я пытался изо всех сил. Я делал плохие вещи. Я убил человека. Ты должна прийти за мной, МаМаЛу. Приди, потому что только ты можешь спасти меня. Только ты сможешь все исправить.

Но серьги МаМаЛу безжизненно лежали на его ладонях. Она не придет, чтобы спасти его, любить его или чтобы петь для него.

Эстебан ждал слез. Ему было все равно, если стражники на башнях, или женщины и дети увидят его. Он хотел высвободить бушевавшее внутри себя море горя и печали, но слез не было. Все, что он чувствовал, был гнев. Он хотел колотить бетонные стены, пока они не обрушатся и не уничтожат все. Всю беспомощность, несправедливость и предательство, что превратили его сердце в холодный твердый камень. Эстебан не плакал, когда оно опустилось на дно его души, словно одинокий якорь, не плакал, когда следовал за Кончей по туннелю, возвращаясь в машину к человеку из кантины.

— Увиделся с матерью? — спросил тот.

— Моя мать мертва, — голос Эстебана был таким же грубым и проржавевшим, как коробка, которую он держал.

— Мне жаль, — человек из кантины сделал паузу. — У тебя есть семья?

Эстебан подумал об отце, который оставил его. Он подумал о пустой бутылке текилы, которая выкатилась из рук дяди. О друге, который оставил его в облаке пыли. Он думал об помятых бумажных зверьках и о трехстах пятидесяти песо, о Хуане Пабло и Камилле и разлагающейся мандариновой кожице.

— У меня нет никого, — сказал он.

Человек из кантины замолчал на мгновение.

— Ты спас мне жизнь сегодня. Я позабочусь о тебе. Теперь ты не Эстебан. Ты Дамиан ― укротитель, убийца.

Да-ми-ан. Эстебану нравилось, как это звучит ― словно это кто-то, кому все равно. Все, о чем он думал — это то, как свершить правосудие над Уорреном Седжвиком и Эль-Чарро, то правосудие, которое они не смогут подкупить, правосудие, в котором было отказано МаМаЛу.

Дамиан собирался отплатить им за то, что они сделали с его матерью.

Водитель человека из кантины отдал Конче пачку денег. Остальные охранники смотрели, готовые при необходимости схватиться за ножи.

— Куда едем, Эль-Чарро? ― спросил водитель, когда вернулся в машину.

Эль-Чарро.

Имя, которое заставило каменное сердце Дамиана забиться в бешеном ритме. Он посмотрел на водителя, потом на человека из кантины, потом опять на водителя, словно больная, запутанная реальность пнула его.

Человек из кантины — это Эль-Чарро.

Дамиан спас жизнь человеку, который был ответственен за смерть его матери — одному из двух, которым он поклялся отомстить.