Алекс Джиллиан - Бумажные цветы

На этом ужасающем моменте Диана неожиданно остановилась. Я был в ужасе и недоумении. На какое-то время даже забыл, зачем пришел. Я думал, что Диана рассказала всю историю. Ничего страшнее, мне и во сне привидеться не могло. Только не совсем понятно, как трагедия в семье Дианы связана со мной. И, честно говоря, мне было жаль всех героев драмы. Даниил, конечно, виноват, но он не заслужил такого конца. Страшно. Как же страшно. Безумие не проходит мимо. Оно затрагивает всех, с кем соприкасается. Возможно, Даниил Казанцев был так же болен, как и его сестра. Других объяснений я просто не видел. Выразив свои соболезнования Диане, я хотел было уйти, но она остановила меня. Конец истории оказался только началом.

И девушка снова заговорила.

Врачи сделали все возможное, чтобы стабилизировать психику Мирославы. И спустя год, ей вроде бы стало лучше. Подсознание защитило Миру, заставив забыть о событиях, связанных со смертью брата. Выписать ее доктора не могли, так как она могла представлять угрозу для окружающих. Девушка обречена была находиться под наблюдением врачей, пока они не придут к единогласному мнению, что она не опасна. До сих пор такого мнения не сложилось. Недолгое затишье повлекло за собой новый виток заболевания. Теперь Мира страдала синдромом расщепления сознания. В ней одновременно умещались три личности. Две вымышленные и истинная, не помнившая и не знающая об остальных. Диана назвала мне имена тех, кто поселился в Мирославе, и я сразу напрягся. Маргарита и Сирена. Последнее имя ни о чем мне не говорило, а вот первое…

— Пожалуйста, не удивляйтесь, Никита. Я знаю, как это звучит… — проговорила Диана, глядя мне в глаза. Да я не удивлялся, а по-прежнему недоумевал. — Полтора года назад, в клинику, где содержалась Мира. поступил новый пациент. Это были вы, Никита.

Я открыл рот, не зная что на это ответить.

— Но…

— Послушайте. Вас перевели в подмосковный областной центр позже. Ваша мама похлопотала. А сначала вас определили сюда, в клинику под Ярославлем. Я ничего не знала о вас, и диагнозе, с которым вы поступили. Как-то я навещала Мирославу, и она начала говорить о неком молодом человеке. Точнее, говорила не совсем она, а одна из ее личностей. Маргарита. Она назвала имя молодого человека, и описывала внешность и события, которые якобы переживала. Я думала, что это просто больные фантазии, пока однажды, проходя мимо открытой палаты, не увидела вас. Вы что-то писали, сидя за столом, и санитарка, занимающаяся уборкой, вдруг назвала вас по имени. В коридоре никого не было, и я вошла в вашу палату. Я не могла поверить своим глазам. Ведь все, что описывала Мира от имени Маргариты, начинало сбываться. Вы полностью подходили под описание внешности и ваше имя совпадало… Санитарка хотела выгнать меня, но я дала ей денег, и она оставила нас наедине. Вы никак не реагировали на мое присутствие, не отвечали на вопросы. А потом просто встали и отошли в сторону. Встали у окна и замерли, словно погрузившись в сон. Простите меня за преступное любопытство, но я прочитала несколько страниц из той тетради на столе. Я не знала, как реагировать, ведь каждая строчка повторяла слова Миры. Вы как будто видели одни и те же сны. Я ничего не сказала докторам, а, наверно, стоило. Я наблюдала за Мирославой, за вами. Я знаю, что вы никогда не встречались, ее содержали в изоляции, в отделении для буйных, куда допуск был разрешен только персоналу и мне. Так что любые контакты с ней других пациентов были исключены. Мистика это или нет, но Мира стала спокойней. Ваши общие фантазии словно оживили ее, наполнили существование за закрытыми дверями тайным смыслом. Я боялась разрушить ее искусственное счастье. А потом вас перевели. Связь между вами прервалась, и все началось сначала. Истерики и крики, подавляемые мощными транквилизаторами. Я начала действовать, когда поняла причину. Мирослава рвалась к вам. И я нашла клинику, в которую вас перевели, отправилась прямо к Игорю Владимировичу, и рассказала все, как есть. Вы знаете, Никита, он даже не удивился. Скорее, заинтересовался и дал согласие на перевод Мирославы. Она была такой спокойной последний год. Я начала надеяться, что ей станет легче, что Мира поправиться. А когда увидела вас… три месяца назад… Вы были совершенно здоровы и готовились к выписке. Я обрадовалась и испугалась одновременно. Знаю, что вам покажется странным, то, что я скажу. Но вы стали мне нечужим человеком. Я даже несколько раз тайно навещала вас, чтобы, каюсь, подглядеть, что вы пишете в свои тетради. Кое-что в ваших с Мирой исповедях разнилось. Это неудивительно, ведь вы два разных человека, с отличающимися взглядами на одни и те же события. Каждый раз приходя в больницу, я будто бы смотрела новую серию любимого фильма. А потом он вдруг кончился, оборвался. Я была рада, что вы излечились, но мысль о том, как Мира будет одна… без вас, пугала меня. Я не понимаю, почему так произошло. Вы вернулись, а она нет. Мира все еще там, где вы оставили ее. Я не знаю, как ей помочь, и доктор не знает. Я боюсь потерять ее. У меня никого больше нет. Совсем никого.

Я оторопело смотрел в бледное лицо Дианы Казанцевой. Мои чувства было трудно описать словами, невозможно. Сначала я не поверил, потом испугался. Затем мне стало безумно жаль Диану. Но я ничего не помнил. У меня было только имя, но я не помнил бы и его, если бы не Соня.

— Это какое-то безумие. — обретя дар речи, прошептал я. Диана протянула руку, и накрыла ею мою подрагивающую ладонь. По ее щекам текли слезы.

— Вы хотели знать правду, теперь вы все знаете. — сказала она с горечью. — Легче не стало, ведь так?

— Я не понимаю, что происходит. — я беспомощно смотрел в понимающие глаза.

— Я тоже, Никита. — кивнула Диана.

— Мне нужно идти. Я завтра утром уезжаю. — пробормотал я. — В Москву.

— История повторяется. — слабо усмехнулась девушка. Я взглянул на нее с негодованием.

— Я не ваш брат, Диана. И не имею никакого отношения, ни к вам, ни к вашей сестре. Прощайте.

Я выбежал на улицу так, словно за мной гнались все демоны ада. Страх подгонял меня, в голове все смешалось. Я искал правду, но зачем она мне, такая правда? Я не помню, как сел в автобус и оказался дома. Не помню, как потребовал у матери назад свои тетради, отчаянно надеясь, что их не существует на самом деле. Но тетради были. Я читал всю ночь.

Еще вчера я думал, что немного знаю о жизни, о мире, о людях, окружающих меня, и о себе….

И все, что вчера казалось понятным и истинным, рухнуло в одночасье.

Я не проснулся, и продолжаю бежать за поездом с названием, нацарапанным на обшарпанном вагоне кривыми алыми буквами. Однажды я нагнал его, но сорвался с подножки, чтобы продолжить бег. Я ищу то, что не существует, то, чего никогда не было, и не могло быть. Почему же мне так жизненно важно попасть на этот поезд? Его название простое, неумолимое… И едет он не в Москву.

Утром сдал билет.»

Игорь Владимирович внимательно и сосредоточенно выслушал просьбу Никиты Скворцова, снова нанесшего ему внезапный визит. Парень хотел увидеть ее — пациентку из восемнадцатой палаты, и его желание было подкреплено письменным разрешением близкого родственника пациентки. У доктора Степанова просто не былого другого выхода, да он и не сопротивлялся.

Они спустились на первый этаж. Доктор шел впереди, в руках его позвякивала связка ключей. Их общие шаги гулким эхом отзывались в тихом отделении. Никита Скворцов растерянно и нервно озирался по сторонам. Даже не вооруженным взглядом было видно, что он чувствует себя не в своей тарелке. Еще бы. Отделение для буйных — это не санаторий.

— Почему так тихо? — наконец не выдержал Ник. Свой вопрос он задал шепотом, словно здесь было кому подслушивать. — И сумрачно?

— Яркий свет раздражает больных, Никита. — пояснил Игорь Владимирович. — Пастельные нейтральные тона, полная звукоизоляция палат, приглушенный свет. Мы принимаем необходимые меря для душевного спокойствия пациентов.

Ник ничего не ответил. Он втянул носом воздух, пропитанный хлором и чем-то еще, свойственным только длинным больничным коридорам. Какое страшное место! Здесь легко потерять память, чувство времени, связь с реальностью. Даже картины с кремовыми пионами, развешанные вдоль стен навеивали апатичную тоску и сонливость. Предназначены для успокоения и расслабления, догадался Никита, но как удручающе действуют на здоровых людей. Или ему просто кажется, что он здоров.

Когда Игорь Владимирович остановился перед палатой с цифрой восемнадцать, написанной коричневой краской на грязно-белой двери, Ник внезапно растерял запасы бравады и напускной самоуверенности. После долгой бессонной ночи, он плохо соображал, и до сих пор не был уверен, что поступил верно, приехав сюда. Ему было очень страшно, и Ник не понимал, во что верить. Легко — сбежать и забыть, как страшный сон, но… те тетради были исписаны его рукой. Почерк не подделаешь.

Доктор Степанов проницательно заглянул в глаза Скворцова. Конечно, он увидел панику, страх, сомнение. Абсолютно нормальная реакция на открывшиеся обстоятельства.

— Подождите, Игорь Владимирович. — прошептал Ник, когда доктор поднес к замку длинный ключ из связки. Степанов быстро одернул руку и выжидающе посмотрел на бывшего пациента.

— Она действительно убила брата ножницами? — вопрос прозвучал так тихо, что врач догадался о смысле сказанного по движению губ молодого человека.

— Одна из ее личностей. — спокойно сообщил Степанов. — Ты понимаешь, Никит, в этом и состоит твоя задача на сегодня — заставить личность, побуждающую Миру к насилию и грубости, уйти, и оставить ту, которая способна быть счастливой и радоваться жизни. Мирослава Казанцева не безнадежна, Ник. Тут может быть достаточно одного слова, жеста, события, чтобы изменить все. Помнишь, как я сказал, что надеялся выписать двоих?