Эви вся затрепетала, когда Тайлер мягко развел ее ноги и заставил их согнуться в коленях, чтобы ей легче было принять его. Эви не хотела, чтобы он это делал, но и не хотела, чтобы он останавливался, когда Тайлер вновь стал ласкать ее. Ей было страшно, и приятные ощущения стали быстро слабеть, когда Тайлер устроился между ее ног и она почувствовала у самого входа в ее лоно напряженную мужскую плоть.

Но Тайлер вновь принялся ее целовать, заставил разомкнуть губы и проник за них кончиком языка Желание вновь вернулось к ней и стало еще сильнее, когда он накрыл руками сразу обе ее груди и принялся нежно ласкать их. Соски сладко заныли под его пальцами, Эви вновь застонала и стала невольно подаваться ему навстречу всем телом.

Затем он обнял руками ее ягодицы и быстро вошел в нее. Она вскрикнула от неожиданности, но Тайлер заглушил ее голос поцелуем. Он не двигался в ней, давая возможность немного привыкнуть к новым ощущениям. А когда она затрепетала от желания и он понял, что теперь можно продолжать, то стал медленно двигать бедрами. Тайлер не мог погрузиться в нее сразу на всю глубину, как ему хотелось, как того требовало его тело. Эви была слишком узкая, слишком нежная, слишком напуганная, слишком. Он двигался медленно и бережно. Через минуту Тайлер понял, что Эви привыкла, и, облегченно вздохнув, поцеловал ее в раскрытые губы.

Эви никак не могла поверить, что с ней все это действительно происходит. Не верилось, что она позволяет ему проделывать это с собой. Допускает в святая святых человека, которого, в сущности, почти не знает. И он сейчас внутри нее. То равномерно наполняет ее собой, и тогда она вся натягивается, то выходит из нее, и тогда она подается вслед за ним, ибо ей не хочется, чтобы он выходил…

Когда Тайлер почувствовал, что Эви приспособилась к его ритму, он задвигался быстрее.

Тайлер Монтейн, карточный игрок, бабник. Он использует ее точно так же, как и других женщин, а она позволяет ему это. И не просто позволяет, она обвила его ноги своими ногами, вся подается ему навстречу с каждым толчком и тихонько стонет, умоляя о том, чтобы он не останавливался.

Ритм его движений постепенно захватил ее полностью, и весь мир перестал существовать для нее.

Издав хриплый вскрик, Тайлер на всю глубину погрузился в нее. Одновременно он просунул между ними руку, и под лаской его пальцев Эви пережила небывалое потрясение. Из глаз брызнули слезы, и она изо всех сил прижала его к себе и не отпускала до тех пор, пока он не перестал трепетать там, внутри, излившись в нее до конца.

Эви не было больно, как в хижине. Напротив, она получила удовольствие, которое нельзя было сравнить ни с чем по силе ощущений. Но почему же ей тогда вдруг стало страшно, когда через несколько минут Тайлер вновь поцеловал ее и вновь вошел в нее?

— Вот теперь ты действительно моя жена, Эви, — шепнул он ей на ухо. — И ты станешь матерью моего ребенка.

Слова эти лишь усилили ее ужас.

— Только когда ты перестанешь мне лгать?

На лицо его упал тусклый свет от окна, и Эви увидела, как золотистым блеском сверкнули его глаза. А еще спустя мгновение в животе у Эви снова шевельнулась частичка этого человека, и ей стоило больших трудов сдержать стон.

Она поняла, что он сегодня не остановится до тех пор, пока она не попросит. Но Эви не знала, хочет ли просить об этом.

Глава 17

Время близилось к рассвету. Они лежали, обнявшись, на смятых влажных простынях, и на телах их поблескивали бисеринки пота. Эви знала, что не сможет шевельнуться, даже если очень захочет. Сил ни на что не осталось. Она чувствовала на своих ногах ногу Тайлера, и ей было приятно ощущать, как ее кожу щекочут его мягкие волосы. Его рука покоилась на ее груди. Балансируя на зыбкой границе сна и яви, она попыталась вообразить себе, что будет, если он уберет руку, и даже поежилась: ей станет холодно и одиноко.

Внутри у нее все ныло. Во-первых, Тайлер поразил ее своими размерами… Во-вторых, она была неопытна и, наконец, они проделали это за ночь столько раз, что даже со счета сбились. Кажется, только насытились друг другом, расцепили объятия и, тяжело дыша, повалились рядом на постель, будучи не в силах пошевелиться, но уже спустя пару минут по телам их будто проходил мощный электрический разряд и они вновь сплетались в одно целое. Нет, с ним Эви не было ни холодно, ни одиноко.

Но с наступлением рассвета одиночество вдруг навалилось на нее огромной тяжестью. Эви уж и не помнила, когда в последний раз испытывала столь острый приступ. В детстве она думала, что воспитательница — это и есть ее мама, а вопрос об отце как-то не возникал. Лишь много позже она спросила у воспитательницы, почему к ней именно так нужно обращаться и почему у нее в отличие от других девочек нет отца. Добрая женщина никогда не лгала Эви. Она не говорила всей правды, но по крайней мере не лгала.

Не то что сама Эви. Когда ей исполнилось четырнадцать, она рассказала своим подружкам, что ее папа железнодорожный магнат, он все время в разъездах, следит, чтобы с поездами ничего не случилось. А мать ее умерла в расцвете своей красоты, и отец так и не смог после нее никого полюбить.

К тому времени, как ей исполнилось восемнадцать, Эви стала сочинять свои истории тоньше и изощреннее. Воспитательница была произведена в родную тетку, а у отца появились влиятельные враги, которые хотели навредить ему через дочь. И поэтому он вынужден был ее спрятать. Никаких изменений не претерпела лишь романтическая история о смерти матери.

Но воспитательница-то не лгала, поэтому все соседи знали, что Эви и Дэниел — приемные. Под этим вежливым понятием подразумевалось то, что настоящие родители знать не хотят своих детей и платят воспитательнице за то, чтобы они жили у нее. Почему так вышло, догадаться было не очень сложно. С Дэниелом все было ясно: калека на всю жизнь, кому он нужен.

Едва он родился, как все решили, что мальчику суждено будет хромать всю жизнь. Эви было всего два года, когда в доме появился Дэниел. Она не могла вспомнить его родителей, но на всю жизнь запомнила, как он плакал в люльке. Он плакал днем и ночью, и этот кошмар продолжался долгие месяцы.

Эви все время таила надежду, что однажды ее родители приедут за ней, но эта надежда сильно ослабла, когда она узнала, что они специально платят воспитательнице за то, чтобы она с ней возилась.

Лежа сейчас в объятиях Тайлера, Эви не знала, как сказать ему, своему мужу, что она оказалась не нужна даже собственным родителям Легче было соврать об их смерти.

Но это не объяснит ему, зачем она подалась в Техас.

По крыше гостиницы вновь забарабанил дождь. Ночные сумерки начали постепенно растворяться в сером рассвете, заглядывавшем в окно. Эви лежала, задумавшись. «Интересно, отважусь ли я сейчас повернуться и взглянуть на своего мужа?» Его рука по-прежнему лежала на ее груди. У него были длинные и очень сильные пальцы, без мозолей. Спиной она чувствовала его широкую грудь, кожу щекотали мягкие волосы. Ей хотелось потрогать их. Она знала, что они тянутся вниз к той части тела, которая вызывала у нее наибольшее любопытство.

Рука, лежавшая на ее груди, шевельнулась, большой палец скользнул по соску, который предательски быстро отвердел. Эви чувствовала тепло его тела, вытянувшегося вдоль нее.

Он проснулся. Собравшись с духом, она резко повернулась и с вызовом взглянула на него.

Она слушала, как стучит дождь по жестяной крыше, и смотрела сквозь серую утреннюю дымку в глаза человеку, который лежал рядом с ней. Узкое лицо его за ночь потемнело от выросшей щетины, в спутанных золотистых волосах, падавших на лицо, играл бликами рассвет, по углам рта пролегли тонкие морщинки, напоминавшие о перенесенных им страданиях и боли. В эту минуту он не казался ослепительно красивым, но зато был более настоящим, более близким.

— Тебе известно, что у тебя самые красивые глаза на всем белом свете? — негромко проговорил Тайлер, глядя на нее так же пристально, как и она на него.

Эти слова застали ее врасплох. Эви так часто слышала комплименты от мужчин, что из них впору было составить поэтический сборник, но никто и никогда не говорил ей то, что сказал Тайлер. Он уже получил от нее все, что хотел, и мог не утруждаться, однако счел для себя долгом сказать ей приятные слова. Это что-то значило. Эви готова была начать новую жизнь вместе с этим человеком, и она нуждалась в его комплиментах.

— А тебе известно, что у тебя самый льстивый язык на всем белом свете? — усмехнувшись, проговорила Эви. Она пока была не готова к более откровенному выражению своего отношения к нему.

Тайлер улыбнулся и, наклонившись, показал свой льстивый язык в действии. Когда Эви наконец оторвалась от него, чтобы отдышаться, он поднял голову и в свете раннего утра залюбовался своей женой.

Он вновь накрыл рукой ее грудь, потом приподнял на ладони, получая удовольствие от ее тяжести, скользнул кончиками пальцев по нежному розовому соску. Глаза его загорелись желанием, когда он увидел, как быстро тот откликнулся на эту легкую ласку и весь напружинился. Эви разглядывала его из-под полуопущенных ресниц. Тайлер поцеловал ее грудь, и только после этого они встретились взглядами.

— Если у тебя там болит, только скажи. Между мужем и женой не должно быть секретов, Эви.

Ей не стало легче от его слов. Как она могла ему сказать, если сама не знала, чего хочет? Да, у нее там все болело после вчерашнего, но он снова разбудил в ней желание… Прикусив губы, она внимательно изучала его, и он отвечал ей тем же Вот она скользнула взглядом по всей длине его руки, отдыхавшей на ее груди, и задержала его на бицепсе. Прежде она не обращала внимания на мужские руки. Если ей и приходилось видеть мужчин без рубашек, то это как-то не откладывалось в памяти. Теперь же она не могла оторваться от этого зрелища. Грудь Тайлера покрывала легкая золотистая растительность. Полоска волос сужалась книзу, но Эви не смела смотреть туда. Зато все чувствовала своим животом и понимала, что Тайлер горит желанием не меньше ее.