Они подошли к маркизу. Один из них что-то произнес, после чего де Монтеспан вдруг как-то сник, будто наткнувшийся на гвоздь волейбольный мяч, и покорно последовал за незнакомцами к стоящей поодаль черной карете.

Уже занеся ногу на ступеньку, он подал знак своему кучеру следовать за ним и скрылся в глубине кареты, которая сразу же помчалась в направлении Парижа.

Так выполнялось распоряжение Людовика XIV препроводить безутешного маркиза в Бастилию, где тот провел достаточно долгое время в философских раздумьях, после чего отправился в свое имение, где проживал до самых последних своих дней.

Достаточно наглядный и при этом далеко не самый жестокий пример проявления абсолютизма.

Этот термин, впрочем, едва ли можно признать точным и исчерпывающим.

В ту эпоху верховная власть во многих странах была либо самодержавно-деспотичной на манер Московии или Османской империи, либо аморфно-коллективной, как в Речи Посполитой, и только лишь небольшое число государств, таких как Франция, Испания или Австрия, тяготели к подлинному абсолютизму, когда в законодательном порядке усиливается процесс централизации и ослабляется влияние представительских органов власти, как и родовой аристократии. Нечто меньшее, чем беспредел восточных владык, но и нечто большее, чем то, что принято называть просвещенной монархией.

Например, при Людовике XIII, отце нынешнего монарха, самой высшей гражданской доблестью считалась преданность королевской особе, безоговорочная, безусловная и беспредельная, что в определенной мере подтверждается следующим историческим анекдотом.

Людовик XIII обращается к придворной красавице графине д’Эспарбэ:

— Вы что же, мадам, спали со всеми моими подданными?

— О что вы, сир!

— Но вы же отдавались герцогу де Шуазелю?

— Он так могуществен…

— А графу де Рошфору?

— Он так остроумен…

— А де Монвилю?

— У него такие красивые ноги…

— М-да… Допустим… Но, черт возьми, ведь герцог д’Омон не обладает ни одним из этих достоинств, и тем не менее…

— О сир! Он так предан вам!

Формулой абсолютизма, формулой эпохи Людовика XIV, можно считать когда-то произнесенную им (или приписываемую ему) фразу, ставшую крылатой: «Государство — это я».

Он буквально излучал непоколебимую уверенность в собственной непогрешимости и универсальности, позволяющей быть авторитетным экспертом по всем без исключения вопросам государственного бытия. При этом он, не обладая сколько-нибудь глубокими познаниями в какой-либо определенной сфере, блестяще владел искусством преподнесения себя в роли олицетворенной истины.

В своем письме к маркизу де Вилару (от 8 сентября 1688 года) Людовик XIV заметил: «Приумножать собственное величие — наиболее достойная и наиболее приятная деятельность суверена».

И он приумножал это величие, не жалея ни времени, ни усилий. Его роскошный дворец в Версале излучал такое нестерпимо яркое великолепие, что оно способно было озарить всю Францию и вселить в каждого француза непоколебимую уверенность в благополучии и необоримой силе государства, которое замыкалось всего лишь на одном человеке, названном «король-солнце», Roi Soleil.

Он и сам по себе был довольно впечатляющей рекламой величия Франции: высокий, красивый, величественный, к тому же прекрасный наездник, смелый охотник, талантливый артист, баловень женщин и воинствующий оптимист.

Он любил устраивать пышные празднества, воспроизводящие дух античных вакханалий, с их массовыми совокуплениями и возлияниями в честь Венеры и Бахуса.

Высшее католическое духовенство, как это всегда бывает в тех случаях, когда не затрагиваются его коренные интересы, смотрело сквозь пальцы на эти языческие оргии, в которых тайно принимал участие сам Арле де Шанвалон, архиепископ Парижский, которому немало перепадало от королевских щедрот и дорогих вин, и недорогого женского тела, да еще и, как правило, увенчанного графской или герцогской короной.

Де Шанвалон, человек патологически жестокий, развращенный и коварный, имел огромное влияние на короля, которого неудержимо тянуло к пороку в любых его проявлениях. Только этим влиянием и можно объяснить такой немыслимый по своему державному вероломству поступок, как отмену Людовиком XIV в октябре 1685 года принятого его отцом на вечные времена Нантского эдикта, гарантирующего Франции веротерпимость и категорически исключающего рецидив Варфоломеевской ночи, когда была устроена массовая резня гугенотов.

Если фраза «Государство — это я» и впрямь означала нечто большее, чем эффектное сотрясение воздуха, то налицо была величайшая государственная подлость, которую не могут оправдать никакие фарисейские соображения типа «единство нации» или «благо большинства народа» — стандартный камуфляж самого плебейского вероломства тех, кто так гордится незапятнанностью своей аристократической чести.



Людовик XIV