Валери Жетем - Будуар Анжелики

После его ухода Амалия всплакнула по поводу утраченной части приданого, но сразу же утешилась мыслью о том, что теперь путь к браку с де Гранлье свободен от каких-либо препятствий. Что же касается девственности, то существует же немало уловок, известных пылким красавицам еще с незапамятных времен…

И вот приходит день ее свадьбы с де Гранлье.

По замыслу Амалии, на брачное ложе вместо нее взойдет — в полной темноте, разумеется — доверенная служанка, девственница, сложением очень схожая со своей молодой госпожой. Примерно через полчаса после дефлорации она под благовидным предлогом выйдет из спальни, а ее место займет новобрачная, которая утром мастерски разыграет смущение по поводу расставания с девичеством.

Брачный пир заканчивается. Молодые идут в спальню. Амалия просит мужа погасить все светильники, после чего выходит в туалетную комнату, а вместо нее на ложе возвращается служанка.

Амалия через гардеробную выходит в будуар, где ждет выхода из спальни служанки. Проходит полчаса, час, полтора. Амалия в тревоге выглядывает в коридор. К ней тут же подходит неизвестно откуда взявшийся де Каюзак.

— Я все знаю, мадемуазель… вернее, мадам, — говорит он. — И готов помочь…

— Но как? — в полной растерянности спрашивает Амалия.

— Это мое дело, — отвечает де Каюзак. — Только сейчас плата вперед.

— Послушайте, вы…

— Или я ухожу, и тогда выпутывайтесь сами, если сумеете.

Она идет с ним в какую-то каморку, где он грубо берет ее, прислонив к дверному косяку, а затем поспешно уходит. Через минуту слышатся крики: «Пожар! Горим!», откуда-то тянет дымом, коридоры наполняются перепуганными полусонными людьми. Вот к своей комнате опрометью пробегает служанка.

Амалия бросается в будуар, затем через гардеробную и туалетную пробирается в спальню, где не застает мужа, который вышел, как она догадалась, через другую дверь. Она выходит в коридор, где сталкивается с ним. В этот момент доносятся громкие крики с той стороны, где расположена комната служанки.

Молодые спешат туда и видят множество людей, окруживших бездыханное тело девушки с кинжалом в груди и схваченного убийцу — де Каюзака.

Амалия хотела было спрятать лицо на груди мужа, но он отстранил ее, всматриваясь в перстень на пальце убитой.

— Это мой перстень, — срывающимся голосом проговорил он. — Полчаса назад я надел его на этот палец… Значит…

— Значит, полчаса назад твоя милейшая супруга стонала в моих объятиях, а ты наслаждался ее служанкой, — осклабясь, продолжил де Каюзак.

Через две недели он был казнен…

— А что же остальные? — спросила Катрин.

— Де Гранлье уехал в какую-то отдаленную колонию, — ответил Лафонтен. — Старый Валломбрез от огорчения получил удар и вскоре умер…

— Не томите, мсье де Лафонтен, — взмолилась Луиза.

— А… — пряча улыбку, проговорил Лафонтен. — Вот вы о ком… Амалия после того, что произошло, не отравилась, не выпрыгнула из окошка, даже не ушла в монастырь. Она уехала в Англию, где стала фавориткой одной очень высокопоставленной особы. Так-то… Я всегда говорил, что злодейская натура — это уже навсегда, и ее невозможно ни усовестить, ни исправить. Впрочем, как и всякую другую натуру.

Если позволите, я в придачу к своему мрачному рассказу поведаю вам одну короткую притчу…

Присутствующие выразили самое горячее согласие, и Лафонтен проговорил:

— Давным-давно жил на свете один чудак, страстно любивший свою кошку. Настолько страстно любил, что обратился к Богу с просьбой превратить ее в женщину. Бог снизошел к его мольбам и совершил это, видимо, не очень сложное превращение. Вместо четвероногой любимицы в доме чудака появилась прекрасная девушка. Чудак был вне себя от счастья. Он тут же предложил бывшей кошке выйти за него замуж. Она ответила согласием, рассудив, что жених еще не стар, хорош собой и богат — никакого сравнения с любым котом.

Они сыграли свадьбу. И вот, когда гости наконец-то разошлись по домам, муж начал нетерпеливо раздевать свою красавицу жену, осыпая ее жаркими поцелуями. Она охотно отвечала на его ласки, но вдруг вырвалась и шмыгнула под кровать, увидев пробегавшую мышь.

Натура есть натура…

На этом закончился второй день.

Право открыть третий день досталось Шарлю Перро.

На вопрос Анжелики о теме дня он ответил уверенно, как будто сообщая нечто само собой разумеющееся:

— Превратности любви!

Тема, разумеется, не вызвала возражений, и каждый начал вспоминать подходящую историю…

— В одном исключительно благополучном, добропорядочном и богатом королевстве, — начал Перро свой рассказ, — жили на радость своим подданным блистательный король, его прекрасная августейшая супруга и очаровательная малютка — дочь.

В этом королевстве все было не такое, как в других странах, то есть гораздо лучше. К примеру, в королевской конюшне обитал осел, с виду ничем не отличавшийся от ослов, населяющих соседние королевства, но это вислоухое животное было наделено редким даром испражняться в своем стойле исключительно золотом и серебром. И этот осел был далеко не единственной достопримечательностью процветающего королевства.

Прошла череда счастливых лет, и, как это неизбежно случается после эпохи везения, которая никогда не бывает бесконечной, на королевство обрушивается страшное несчастье: королева сражена тяжким недугом, настолько тяжким, что ей остается лишь наскоро попрощаться с жизнью.

Короля, понуро стоящего у ее смертного одра, она просит позаботиться об их подросшей дочери, а если у него возникнет желание жениться вторично, то выбрать такую женщину, которая будет прекрасней ее…

Король, горько рыдая, уверяет умирающую в том, что навсегда останется одиноким, потому что нет и не может быть на свете женщины прекрасней ее.

Королева умирает, а ее безутешный супруг впадает в такое отчаяние, что все окружающие начинают опасаться, как бы он не наложил на себя руки, забыв о долге короля и отца…

Но, как было начертано на кольце Соломона Мудрого, все проходит, и когда минул год традиционного траура, сразу же начал обсуждаться вопрос о новой женитьбе короля. Множество прелестных принцесс и овдовевших красавиц королев давало понять о том, что каждая из них совсем не прочь скрасить одиночество августейшего вдовца, но ни одна из них не могла успешно соперничать с покойной королевой…

И вдруг король заявляет во всеуслышание, что считает бессмысленным дальнейший поиск невесты, потому что, как он убедился, нет на свете женщины, которая была бы прекраснее его покойной супруги. Придворные начали было наперебой восхвалять королевское благородство и верность памяти покойной, но король знаком требует молчания и в наступившей гробовой тишине заявил, что все же есть на земле одно существо женского пола, которое способно превзойти красотой безвременно ушедшую королеву…

Он помолчал минуту, не без удовольствия наблюдая за выражением придворных лиц, и произнес:

— Я думал, вы сами догадаетесь. Это ведь наша с нею дочь! Да, только она может соперничать красотой с матерью!

— А-а-а, — разочарованно протянул канцлер, выражая общее настроение. — Но что это меняет, ваше величество? Это ведь дочь…

И он развел руками.

— А чем это моя дочь хуже любой другой женщины? — прищурясь, спросил король. — Вы признаете, что принцесса превосходит красотой свою мать?

— О да, — ответил канцлер.

Придворные, естественно, поддержали его одобрительными возгласами.

— Следовательно, — проговорил король, — во исполнение последней воли моей горячо оплакиваемой супруги я обязан жениться на принцессе, а чья она при этом дочь, не так уж важно. Верно я говорю, господа?

— Верно! — наперебой закричали придворные, хорошо понимая, что от громкости крика зависит их благополучие.

И вот король объявляет народу, что намерен жениться на своей дочери!

Народ, как это всегда бывает в подобных случаях, ответил ни к чему не обязывающим молчанием.

Принцесса, узнав о решении отца, впала в отчаяние и помчалась к своей крестной — доброй фее, которая жила в лесной глуши, вдали от столичных интриг и страстей. Фея научила крестницу, как расстроить ужасную свадьбу: нужно потребовать от отца-жениха подвенечный наряд оттенка ясных дней.

Эту задачу не по силам решить ни одному смертному, так что король вынужден будет развести руками и отказаться от своего преступного замысла.

Но наивная фея не представляла себе истинного могущества королевской власти. Услышав от дочери совершенно невыполнимое требование, король ничуть не смутился и не стал разводить руками. Он приказал вызвать придворных портных, и когда они склонились перед ступенями его золоченого трона, самым будничным голосом заказал подвенечный наряд требуемого оттенка.

Выслушав его слова, портные упали на колени и заявили, что этот заказ никак невозможно выполнить кому-либо из смертных.

— Что ж, — проговорил король, — если так, то я вас отправлю на тот свет, где у вас появится гораздо больше возможностей, чем у обыкновенных смертных.

Портные затрепетали, как рыба на сковородке.

— А… а через сколько месяцев потребуется это? — спросил главный портной.