Георгиевича. Так и застыла с тряпкой в руке. Жар опалил щеки, перехватило

дыхание, к горлу подкатил комок. А он уже входил в комнату - высокий, стройный,

поджарый, до безумия красивый. Вошел и остановился, как вкопанный, не сводя с

меня удивленно-недоверчивого взгляда, который я встретила с поразительным

для себя спокойствием. А в довершении всего еще и улыбнулась - нежно,

понимающе, от сердца. И тогда он шагнул мне навстречу. Я бросилась в его

объятья, обвила руками шею и сама прильнула к его губам. Максим вздрогнул,

удивленно распахнув глаза, и в следующую секунду я почувствовала, как его рот

под моими губами расплылся в улыбке, руки с силой прижали к мускулистому

телу. И он ответил на поцелуй - сначала осторожно, нежно, затем с нарастающей

страстью, правой рукой обхватив мой затылок, притягивая ближе.

- Как же я соскучился по тебе, - с легким стоном прошептал он мне в губы, - как

долго - слишком долго - мечтал вновь касаться тебя, целовать, быть рядом...

А я, оказавшись в его объятьях, вдруг осознала, что больше не смогу уйти, что ни за

что его не оставлю.

Слегка отстранившись, так, чтобы видеть мое лицо, Максим провел рукой по моей

щеке, легонько коснулся губ, затем, сглотнув, тихо произнес:

- Я люблю тебя, Саша. Выходи за меня. Молю... Я не могу больше без тебя.

От этих слов я просияла. Сомнений больше не было. Я обхватила ладонями его

лицо, нежно поцеловала сомкнутые губы, затем нос, глаза, лоб. И прошептала:

- Я тоже тебя люблю. Я согласна.

Такой счастливой улыбки я отродясь не видывала. Максим обхватил меня за

талию и, подняв, закружил в воздухе, радостно смеясь.

- Бабушка! - крикнул он, глядя в мои смеющиеся глаза. - Запомни, пожалуйста,

этот день. Потому что сегодня твой внук стал самым счастливым человеком на

свете.

Обедали мы обалденным украинским борщом со сметанкой и пампушками. Потом

играли в карты. Танцевали, вновь прижавшись друг к другу. Легли спать в

половине первого.

Я смотрела в потолок и улыбалась, а по щекам тоненькими струйками катились

слезы. Но теперь это были слезы счастья. Какой же глупой я была. Так отчаянно и

долго отталкивала свою любовь. Пряталась за долг и обязательства. Боялась

причинить боль Пашке, а в итоге делала больно и себе, и тому, кого безумно

любила. Многое еще предстояло пережить, но рядом с Максимом я чувствовала

себя смелой, решительной, готовой на все ради нашего совместного будущего. Я

справлюсь. Я смогу.

Утром я встала ни свет ни заря. Приняла контрастный душ и спустилась на кухню

готовить завтрак - в надежде, что Екатерина Васильевна не слишком обидится на

меня за столь несанкционированное вторжение в ее владения. Замешала блинное

тесто, приготовила начинку из творога. Я уже во всю фаршировала блины, когда в

кухню вошел улыбающийся Максим, вытирая полотенцем мокрые волосы. На его

рельефной обнаженной груди еще блестели капельки воды.

- Ммм, - обхватил он меня сзади за талию, - как аппетитно пахнет! Чем я заслужил

такое счастье?

- А разве счастье нужно обязательно заслужить? - поцеловала я его в шею. - Ведь и

любят не за что-то, а вопреки...

- Хм. Не думал об этом, - задумчиво произнес Максим, зарываясь лицом в мои

волосы. - Но я-то знаю, за что я полюбил тебя.

- Да? Интересно. И за что же?

- За ум. За чувство юмора. За доброту. За глаза карие и волосы чудные. За улыбку и

дивный смех. За...

- Все-все-все, - розовея от смущения, засмеялась я. - Достаточно. Не продолжай. Ты

описываешь совершенно незнакомую мне женщину. Я не такая...

- Какая? - изогнул он бровь.

- Ну... не такая идеальная, как тебе кажется. Иногда я бываю злой, раздраженной и

веду себя порой неадекватно. И... и храплю... Наверное...

- Не храпишь, - улыбнулся он, присоединяясь ко мне в приготовлении

фаршированных блинчиков.

- Откуда ты знаешь? - спросила я, с восторгом наблюдая, как он лихо управляется с

блинами.

- Я наблюдал, как ты спишь, - и в ответ на мои удивленно вздернутые брови

добавил: - Боялся, что ты снова уйдешь. То зимнее утро мне иногда снится в

кошмарах. Твое залитое слезами лицо, синие губы, одеревеневшее от холода тело.

И полный отчаяния и боли взгляд.

- Прости меня, - прошептала я, уткнувшись носом в его грудь. - Я чувствовала себя

тогда такой жалкой, нечистой, мерзкой. Ты полюбил падшую женщину...

- Эй, - приподнял он мой подбородок, заставив посмотреть на себя, - не смей -

слышишь? - не смей даже думать так о себе. Ты самое чистое, невинное и доброе

существо, какое я когда-либо встречал. Разве падшая женщина будет хранить свою

девственность до брака...

- Что? - округлила я глаза. - Ты и об этом знаешь? Но... как? Откуда?

- Прости. Я не должен был...

- Неужели Пашка проболтался?

- ...

- Так вы говорили обо мне? И что он еще обо мне рассказывал?

- Ничего. Он не называл твоего имени. Ведь вы скрывали свои отношения. Он

лишь как-то упомянул, что его невеста... - он оборвал себя на полуслове, притянул

меня ближе, поцеловал кончики пальцев. - Саш, прости. Я понимаю, тебе

неприятно это слышать. Я просто хочу, чтобы ты не корила себя за все, что между

нами произошло. Мы полюбили друг друга, так уж случилось, и в этом нет твоей

вины. Ты искренне боролась со своими чувствами - я видел это. Мне было больно,

но я понимал, что честность - одно из тех качеств, которое я искал в женщинах и

нашел лишь в тебе. Просто наша любовь оказалась сильней.

Я всхлипнула, но тут же смахнула слезы и заставила себя улыбнуться.

- А еще я плакса. И очень хочу есть.

Максим с улыбкой помог мне вытереть слезы.

- Обожаю плакс, - пробормотал он, касаясь губами моих мокрых щек. - И девушек с

хорошим аппетитом.

После завтрака, пока Максим мыл машину, Екатерина Васильевна отвела меня в

сторонку, крепко обняла и, держа меня за плечи, запальчиво произнесла:

- Спасибо тебе, родная, что ты приехала и спасла моего внука от самобичевания, от

отчаяния, в котором он пребывал все это время. Сердце разрывалось при виде его

осунувшегося лица, стеклянного взгляда. Я не виню тебя, не подумай. Ты приняла

тогда решение, и никто не в праве осуждать тебя. И все же я рада, что у вас все

наладилось. Он любит тебя, Сашенька. А это дорогого стоит. Дай Бог каждой

женщине, чтобы ее так любили. Он никогда не причинит тебе зла, никогда не

предаст. Будет верен тебе душой и телом. Береги его, милая, и он сделает тебя

счастливой. Поверь, я знаю, о чем говорю.

Расчувствовавшись, я расцеловала эту добрую женщину в обе щеки, еще раз

крепко обняла и, пообещав, что буду беречь Максима как зеницу ока, вышла на

улицу.

Максим - в старом домашнем свитере и линялых, держащихся на косточках на

бедрах, джинсах - тщательнейшим образом намывал стекла на своем сверкающим

чистотой "ягуаре". Я подошла к нему сзади и обняла за талию, уткнувшись носом в

широкую спину.

- Я люблю тебя, - прошептала я, прижимаясь сильнее. - Я так тебя люблю.

Он обернулся, прижал меня к груди и нежно поцеловал в макушку.

- Я тоже тебя люблю, маленькая моя. Ты что нос повесила? Тебя что-то гложет?

- Нет. Просто стало как-то грустно. Мне до сих пор не верится, что можно быть

такой счастливой.

- А вы, оказывается, суеверны, Александра Юрьевна, - насмешливо приподнял он

бровь.

- Я реалистка. Я знаю, что ждать от этой жизни чего-то хорошего - глупо и наивно.

- Ну почему же? Я, например, ждал и вот - ты в моих объятьях, нежная, любящая,

откровенная.

- Ах, Максим, - посмотрела я ему в глаза, - ты действительно веришь, что у нас все

будет хорошо? Ты так в этом уверен?

- На сто процентов, неверующая моя. Но я не только верю. Я и сам сделаю все от

себя зависящее, чтобы так было всегда. Чтобы ты была счастлива. Чтобы смеялась

как можно чаще и меньше грустила. И чтобы эти поработившие меня глаза

сверкали только от радости, а не от слез.

Он говорил мне в волосы. Я почувствовала, как он коснулся их губами и

улыбнулся.

- Тебе весело? - поинтересовалась я обескураженно.

- Я счастлив, Саша. Поэтому и улыбаюсь. И говорю много. И отпускать тебя не

хочу. А еще довожу до твоего сведения, что я собственник.

- Ну вот. Приехали. И насколько ты ревнив, признавайся? Если брать по

десятибалльной шкале.

- На десятку, - не задумываясь, ответил он.