задобрить это божество, они собирались в период зимнего солнцестояния перед

самой старой и могучей елью и развешивали на ее ветвях человеческие

внутренности (фу, какая гадость!), а саму ель обмазывали кровью. Это, по словам

Максима Георгиевича, и стало прообразом современных елочных игрушек.

В общем, не буду вдаваться в подробности. Но звучало это более чем убедительно.

И все же я заартачилась.

- Ну хорошо. С Новым годом все понятно. Я и сама его не особенно люблю: это

вранье с Дедом Морозом (о нем, кстати, Максим Георгиевич тоже кое-что

рассказал) меня всегда раздражало. Но 8 марта? Чем вам этот праздник не угодил?

Максим Георгиевич усмехнулся.

- Александра Юрьевна (на работе мы придерживались установленного этикета и

называли друг друга по имени и отчеству), вы действительно хотите поговорить об

этом? И будете не только слушать, но и слышать?

- В смысле? - нахмурилась я.

- Понимаете, я историк. И могу вам много чего рассказать. Но примете ли вы это?

Вы готовы отказаться от того, что на протяжении долгого времени вам внушалось

как единственно правильное и не поддающееся сомнению?

- Я постараюсь, - закусила я губу.

Максим Георгиевич улыбнулся.

- Благодарю за честность. Ну что ж. Если не затрагивать политику и Клару Цеткин,

то от себя могу лишь добавить, что этот праздник - 8 марта - унизителен как для

мужчин, так и для женщин. Лично я своей любимой готов дарить цветы хоть

каждый день. Мне не нужны напоминания. А уж принуждение я и вовсе не

приемлю. С какой стати на мои отношения с любимой женщиной должны влиять

какие-то даты? Ну представьте: я с дури вдруг решу, что сегодняшний день для

меня особенный, назову его "Днем всех тупиц и больных на всю голову" и

заповедую отмечать этот день всем своим последователям или потомкам.

- Вы утрируете.

- Вы ведь поняли о чем я.

- Как-то это...

- Неправильно? - насмешливо вздернул он бровь.

- Странно.

- Попахивает сумасшествием?

- Вы не боитесь прослыть белой вороной?

- Я боюсь плыть по течению. А если оно ведет... в никуда?

- А вы философ, Максим Георгиевич, - закатила я глаза.

Директор усмехнулся.

- Я историк, Александра Юрьевна. И человек, руководствующийся разумом,

фактами, а не дурацкими преданиями и традициями. Я не желаю быть

порабощенным чьими-то глупыми выдумками. Надеюсь, я не перегнул палку с

пафосом? - подмигнул он мне.

- Немного есть, - расхохоталась я. - Похоже книга под названием "Каверин Максим

Георгиевич" мне не по зубам. Вы нарочно меня запутываете?

- Я создаю впечатление загадочного человека? - приподнял он одну бровь. - Упс. И

в мыслях не было. Напротив, я хочу, чтобы вы узнали меня как можно лучше. И не

строили иллюзий на мой счет.

- Поздно, - улыбнулась я.

А ведь я действительно верила всему, что он говорил. Такой мужчина не мог

ошибаться. Его авторитет завораживал. А я теряла голову. Окончательно и

бесповоротно.

Все-таки умный мужчина - это очень сексуально.

***

Тридцать первого декабря родители планировали устроить шумное застолье: с

песнями, плясками и всем вытекающим. Мне же не хотелось во всем этом

участвовать. Я мечтала о тихом "семейном" ужине с Пашкой - с шампанским и

профитролями. Но у Паши приболела мама, и он вынужден был уехать на

неопределенный срок в Ольховку, где жили его родители. Я просила его взять

меня с собой, но он с чего-то решил, что мне там будет скучно. Будто я

зарекомендовала себя капризной, жадной до развлечений девицей.

Я встала рано утром, помогла маме с салатами, накрутила сестру на бигуди - она

собиралась отмечать Новый год в ресторане с друзьями - и закрылась в комнате с

книгой и фруктами.

В пол двенадцатого ко мне заскреблась сестра - то ей лак для волос понадобился,

то тушь для ресниц, а потом и шарф мой любимый умыкнула. Не ходить же ей в

тридцатиградусный мороз с голой шеей.

Я горестно вздохнула, оделась и оповестив родителей, что пошла подышать

свежим воздухом, вышла на улицу. Во дворе было непривычно тихо - даже

шумной ребятни не наблюдалось. Все готовились к приближающемуся празднику.

Я сидела на старых качелях и, тихонько покачиваясь, вспоминала, как хорошо

было в детстве, когда на мои глаза легли чьи-то теплые ладони. Я вздрогнула,

сердце неистово забилось в груди.

- Пашка? - обрадовалась я. - Ты здесь? Ты не уехал?

- Нет, это не Паша, - услышала я грустный голос Максима Георгиевича. - Это всего

лишь жалкий безумец, который не может прожить без вас ни минуты.

Он убрал руки, и я увидела его, такого близкого, родного. И мне вдруг отчаянно

захотелось прильнуть к его груди, прижаться щекой к его щеке, чтобы эти руки

вновь обнимали меня.

Я подавила в себе это желание и встала, улыбнувшись.

- Максим Георгиевич? Как вы здесь оказались?

- Дело в том, что моя бабушка, Екатерина Васильевна, настоятельно просила меня

познакомить вас с ней. Я пытался объяснить ей, что это невозможно, что... вы

скорее всего захотите сегодня провести время с семьей. А потом решил, что за

спрос в глаз не бьют. И вот я здесь.

Он взял мою руку, повернул ее ладонью кверху и прижался к ней губами. Затем

поднял насмешливые глаза и как ни в чём не бывало спросил:

- Александра Юрьевна, какие у вас планы на сегодняшний вечер?

И вдруг стало так тепло на душе. Я улыбнулась, провела рукой по его щеке и

неожиданно для самой себя произнесла:

- Давно мечтала познакомиться с вашей бабушкой.

Екатерина Васильевна жила за городом. Мы ехали по проселочной дороге минут

сорок. По обеим сторонам сплошной стеной стоял сосновый лес. В машине было

тепло, и я скинула пальто с шарфом, сняла шапку. И всю дорогу подпевала то

Стингу, то Брайану Адамсу, то Филу Коллинзу. Максим Георгиевич только

улыбался и бросал на меня нежные взгляды.

Родителям я написала смску, что переночую сегодня у друзей. Если позвонит

Пашка, пусть не беспокоится - я в надежных руках. Правда, наряд мой был не

самым подходящим для появления на людях - леггинсы, домашняя растянутая

кофта - о чем я смущенно поведала Максиму Георгиевичу. Он, не долго думая и

игнорируя мои не менее смущенные протесты, заехал в ближайший магазин

женской одежды и заставил-таки купить все необходимое. Ну что ж, спорить с

директором - себе дороже. Для такого случая - не каждый день, однако,

знакомишься с бабушкой своего работодателя - я выбрала черные шелковые

брюки-бананы, присборенную блузку в крестьянском стиле цвета кофе с молоком

и нижнее белье - белое, кружевное. И пижаму - мало ли что.

Дом Екатерины Васильевны был выполнен из натурального сруба. Уютный,

светлый, с настоящей русской печкой и картинами Васнецова. Не дом, а сказка.

Странно. Внутри дома я не увидела никаких новогодних атрибутов: елки, мишуры,

запаха мандарин, неизменной "Иронии судьбы" или "Карнавальной ночи" по

телевизору. Играла спокойная классическая музыка, в воздухе витал аромат

женского парфюма, в вазах благоухали розовые розы - и это зимой, в

тридцатиградусный мороз. Свое непонимание я высказала Максиму Георгиевичу.

- Екатерина Васильевна - мудрая женщина, - было мне ответом.

Я вскинула брови, но промолчала.

- Я потом вам все расскажу, хорошо? - улыбнулся он, легонько пожав мне руку.

Я кивнула. Ну вот, теперь я весь день буду мучиться, гадая, в чем же заключается

мудрость этой милой женщины.

Но мои опасения не оправдались. Я думала о чем угодно, только не о мишуре и

мандаринах. Я недоуменно наблюдала, как мужчина, которого ранее я могла

охарактеризовать лишь как мужественного и чертовски сексуального, пылесосит,

моет полы, вытирает пыль, чистит картошку, при этом шутит и заразительно

хохочет над шутками своей обаятельной бабушки. И я участвовала во всем этом -

помогала Екатерине Васильевне печь пирожки с картошкой, начинять перцы

фаршем, а затем тушить их в томатном соусе, поддерживала - по просьбе

Екатерины Васильевны - на стремянке Максима Георгиевича, пока он выкручивал

перегоревшую лампочку в висевшей под самым потолком хрустальной люстре и

заменял ее на другую, смеялась над их шутками, что-то острила в ответ, даже спела