Согласится ли она принять и его клыки, и его самого внутри себя в одном страстном порыве или же оттолкнет с презрением? Хуже того, не придет ли она, которая укоряла Мари, отвергшую Северьяна, в ужас, как только поймет, кем он был на самом деле? Одно дело клясться в любви и верности, когда речь шла не более чем о занимательной истории, и совсем другое — узнать, что все это правда.

Помоги ему Боже. Он, как мог, боролся с искушением, держался от нее в стороне, однако у него просто не хватило сил. Шапель не питался человеческими существами десятилетиями, возможно, даже веками — он уже потерял счет, — однако не мог прожить и пару дней, не поддавшись чарам Прю.

На его требовательный и пылкий поцелуй она ответила своим, столь же неистовым — таким неистовым, что в любом другом случае Шапель принял бы его за жест отчаяния. Но не с Прю. То была страсть в чистом виде. Она желала его, как только женщина могла желать мужчину, и это почти убивало его. Прю понятия не имела о том, каким чудовищем он стал, сколько ужасных дел совершил. Однако ему почему-то казалось, что она знала его лучше любого другого человека на свете, включая даже Молино. Эта женщина хотела его до такой степени, что готова рискнуть своей репутацией. Она хотела его настолько, что просила об объятии — не демона внутри его и не того человека, которым он был когда-то, но его самого.

Ее руки гладили его по спине и плечам, затем поднялись к его волосам, вцепившись в них мертвой хваткой. Неужели она и впрямь думала, что он ее покинет? Даже если бы такая мысль и пришла ему в голову, у него просто не хватило бы сил, чтобы отстраниться. Только не сейчас. Он еще не успел насытиться ею и сомневался, что это когда-либо произойдет.

Эта женщина представляла угрозу для него — куда большую, чем любой религиозный фанатик или охотник за демонами. Каким-то непостижимым образом ей удалось нащупать в нем остатки человечности — ту часть его существа, которая жаждала человеческого общества. Прю не только смогла ее найти, но и подпитывала ее, и это способствовало его насыщению лучше, чем любая кровь. Нельзя сказать, чтобы Шапель не испытывал желания попробовать ее на вкус. Такой соблазн присутствовал, и все же его тяга к ней как мужчины была гораздо сильнее, чем жажда испить ее крови. Он хотел, чтобы она любила его. Боже правый, как он хотел, чтобы она узнала, кто он такой, и смотрела бы на него без страха или отвращения.

Прю была такой нежной в его объятиях, такой гибкой и грациозной. Ее спина прогнулась под его ладонью, от разгоряченной кожи исходил тонкий аромат духов, и вся она была подобна подогретому и щедро приправленному пряностями вину, ласкающему язык изысканным вкусом. Мягкие, податливые груди так и льнули к нему, и Шапель, оторвав руку от ее спины, просунул ее под мышку Прю, чтобы затем обхватить один из упругих холмиков ладонью. Прю простонала в ответ, припав губами к его рту и прижавшись бедрами к его чреслам. Будь он проклят, этот тугой корсет… совершенно невозможно просунуть под него руку, не повредив при этом платье. Впрочем, Шапель мог расстегнуть его. Или разорвать. Или просто уложить ее на скамейку и…

Тут он почувствовал во рту привкус крови, очень слабый, едва уловимый. Шапель мог бы и вовсе его не заметить, если бы не то обстоятельство, что кровь принадлежала не ему, а Прю. Должно быть, она оцарапала язык об один из его клыков. Слава Богу, что она не обратила на это внимания. Однако Шапель это заметил — а также демон, таившийся внутри его. О Господи! Вкус был почти неощутимым, но вместе с тем чудесным и дурманящим, как в его самых сокровенных мечтах.

Мускулы в его деснах непроизвольно сжались, выталкивая наружу клыки. Еще совсем немного, и она их увидит. Достаточно одного неверного движения языка, и дело уже не ограничится крохотной ранкой. От голода у него начались спазмы в желудке, словно кто-то раздирал когтями внутренности, поднимаясь все выше и выше к груди. Мускулы в теле напряглись, готовые к атаке. Он мог действовать настолько быстро, что она ничего не почувствует, пока не будет уже слишком поздно. Ничто не мешало ему погрузить клыки в ее пышную грудь или стройную шею и вобрать в себя ее сущность прежде, чем она поймет, что происходит.

Однако он не мог этого сделать.

Собрав всю свою волю, Шапель оттолкнул Прю. Она попятилась, но не упала, а он не сделал ни малейшего движения, чтобы ее поддержать. Это было небезопасно. Дыхание его сделалось прерывистым, ночной ветер шумел в ушах.

— Шапель? — Голос Прю был хриплым и низким от страстной тоски. Как же ему не терпелось дать ей то, чего желали они оба. Но он скорее согласился бы задеть ее чувства, чем ранить физически.

— Я должен идти, — выпалил он и поморщился от резкого звука собственного голоса. Да, нужно уходить. Сейчас его самоконтроль казался слишком уж хрупким. Он слышал неровное биение ее сердца, обонял ее желание, чувствовал жар ее тела. Ее вкус, каким бы слабым он ни был, до сих пор жег ему язык, так что голод почти доводил до безумия.

— В чем дело? — Прю протянула к нему руки, однако Шапель уже оказался вне пределов досягаемости. У него выворачивало желудок так, что он едва не согнулся вдвое. До чего же легко было овладеть ею, перекинув ее через руку или уложив на мягкую траву. Никто и не заметит крохотной ранки на внутренней стороне бедра. Или же он мог укусить ее прямо там, между влажных губ в самом сокровенном месте, постепенно подводя ее к вершине удовольствия, пока она утоляет его голод.

Однако этому не суждено было случиться. В последнее время ему не так часто случалось питаться, и если он сейчас потеряет контроль, то может просто ее убить — как когда-то Дре убил ту бедную девушку перед тем, как покончить с собой.

О Боже!

— Мне очень жаль.

Слова прозвучали по меньшей мере избито, однако Шапель хотел, чтобы Прю поняла — она не сделала ничего дурного.

— Я не… Прошу прощения.

И тут он развернулся на каблуках и бросился бежать, устремляясь мимо дома в кромешный мрак за его пределами. Глаза его ясно различали каждое препятствие, каждую борозду, каждую норку на пути. Как только Шапель понял, что находится в безопасности и тьма надежно скрывает его от человеческих взоров, он взмыл вверх, к небу, и полетел в сторону ближайшего города. В глубине души он сознавал: то, что он собирался сделать, предосудительно, но вместе с тем совершенно необходимо. Вампир не мог рисковать жизнью людей из-за обуревавшего его голода, тем более ему было известно, как его утолить.

Сейчас настала пора проверить, действительно ли теории Молино верны. Время поставить на карту все, во что он верил до сих пор, ибо он не хотел из-за собственных убеждений подвергать опасности Прю.

Кроме того, ему приходилось признать, хотя бы и про себя, что когда настанет время отведать крови Прю, он должен быть совершенно уверен в том, что не погубит ее. Шапель скорее сгорит в лучах рассветного солнца, чем позволит себе причинить ей вред. Только не ей.

Шапель летел долго, очень долго. Впрочем, его это не беспокоило — вечер только начинался, и он успеет вернуться, чтобы осмотреть погреб до Маркуса. Или же Молино сделает все, чтобы Маркус не проник в погреб без него. Этот священник, несмотря на годы и сан, все еще оставался той еще бестией.

Судя по некоторым фразам, вырвавшимся у молодого человека во время их ночного разговора, он попытается добраться до погреба раньше Шапеля. Разумеется, Маркус не настолько глуп, чтобы предпринять вылазку ночью, однако Шапель опасался, что он попытается сделать это на рассвете, когда, по верованиям людей, вампиры слабее всего.

Заблуждение. Именно в сумеречные часы угасающего дня или уходящей ночи вампиры становились особенно опасными. Темпл мог испытывать утомление, однако это с лихвой возмещалось инстинктом выживания. Рассвет делал вампира раздражительным и непредсказуемым.

Именно поэтому Шапель попросил Молино наблюдать за комнатой Грея. От самого Шапеля, едва солнце начнет подниматься над горизонтом, будет мало толка, однако священник проследит, чтобы Маркус не смог попасть в этот погреб.

Впрочем, сейчас Маркус Грей заботит Шапеля меньше всего. Он сосредоточился исключительно на чувстве голоса. Шапель мог как угодно оправдывать свое поведение, но все в конечном счете сводилось к одному: он собирался нарушить клятву, данную себе в день самоубийства Дре. Впервые за сотни лет он готов был поддаться темной стороне своей натуры. Своей истинной натуры.

Отыскать нужное направление не составило труда. Здание находилось в одной и той же части города из поколения в поколение. Иногда оно переходило от одной семьи к другой, иногда его перепродавали или проигрывали в азартные игры, однако обитатели его всегда оставались теми же. Самому Шапелю никогда не случалось заглядывать внутрь, но он знал, что Райн частенько заходил сюда… для разрядки.

Едва он переступил порог, как хозяйка публичного дома вскинула голову, глаза ее блеснули при виде гостя.

— Добрый вечер, сэр. Чем могу вам служить?

— Мне нужны девушки. — Голос его все еще звучал резковато, хотя и не так, как несколько минут назад.

Женщина улыбнулась:

— Да, конечно. Пройдемте со мной.

Шапель последовал за ней через узкий коридор в гостиную, где удобно расположились около дюжины девиц в тонком, пенистом нижнем белье, словно дорогие конфеты в коробке. Женщина все еще улыбалась, видимо, не без основания гордясь своими питомцами, — все они были молодыми, здоровыми, полными жизненной силы. Этот бордель явно не принадлежал к числу рядовых.

— Вот те дамы, которые еще не заняты на эту ночь. Выбирайте любую, какая вам понравится.

Шапель бросил на нее ленивый взгляд.

— Я хочу всех сразу.

Глаза женщины округлились.

— Всех? — Затем она соблазнительно улыбнулась. — Как вам будет угодно, сэр, если только вы в состоянии платить.