— Он был бы идиотом, если бы сделал это, — хмыкнул Василий.

— А что, он кажется тебе умным? — спросила Александра настолько бесстрастным тоном, что граф чуть было не рассмеялся и удивился сам себе: с каких это пор он стал находить ее шутки забавными?

Наконец огонь разгорелся и оказался вовсе не таким слабым, как опасался Василий. Конечно, требовалось много времени, чтобы комната как следует прогрелась, но все-таки гораздо меньше, чем Василий думал поначалу.

Он обернулся, чтобы предложить Александре придвинуться ближе к печке, перед тем как снять одежду, и застыл, как громом пораженный, увидев, что она уже завернулась в одеяло, а плащ, штаны и рубашка висят на спинке стула. Ноги ее были обнаженными, и у Василия захватило дух. Все мысли вылетели у него из головы, уступив место одной, от которой он уже не мог избавиться: была ли она совсем обнаженной под этим одеялом или на ней оставалось какое-то белье? Он чувствовал великий соблазн спросить ее об этом, хотя чертовски хорошо знал, что никогда не осмелится.

Василий принялся старательно изучать комнату, но не смог найти ни одного предмета, на котором мог бы остановить взгляд, чтобы хоть как-нибудь отвлечься. Может, надо было попросить отдельное помещение? Черт, да он совсем спятил.

— Ложись в постель, — выпалил Василий. — Я буду спать на полу.

— Не будь дураком. Не могу сказать, что мне это по душе…

Он резко повернул голову и выразительным то ном перебил:

— В этом мы с тобой оба сходимся.

— Но мы взрослые люди, а постель всего одна, и стоит тебе снять сапоги, ты сразу убедишься, что холод идет от дощатого пола, просачивается сквозь половицы и завтра утром ты уже будешь простужен так, что…

— Я все понял, Алин! — рявкнул он в ответ, хотя, пожалуй, чересчур громко. Она вся сжалась от его окрика.

— Можешь попробовать докричаться до кого-нибудь, чтобы тебе отвели отдельное помещение, но вряд ли тебя услышат: наши бандиты, кажется, по уши увязли в своей гульбе.

Он тоже так считал, но это не имело значения. Василий ее хотел, то есть не он, а его тело, а ему частенько случалось позволять инстинктам брать верх над разумом. Но на этот раз он не мог этого допустить и боялся даже подумать о том, как сильно его влечение к этой девушке.

— Ты, конечно, права. Просто я не ожидал, что ты окажешься столь рациональна в этом вопросе.

Александра презрительно вздернула подбородок, но тело ее напрягалось еще сильнее.

— Нет ничего сверхъестественного в том, чтобы поделиться теплом своего тела в такую ночь, — сообщила она. — Но не делай из этого необоснованных выводов. Петровский. Конечно, я предпочла бы чье-нибудь другое тело, однако выбора нет…

— Ложись в эту чертову постель и спи, — рявкнул он. — Для меня утро наступит нескоро.


Стоя у печки и собираясь раздеться, Василий ощущал на себе ее взгляд. Он знал, что этого просто не может быть, что его воображение сорвалось с цепи и обезумело, потому что Александра не могла проявлять к его телу никакого интереса. Кроме того, она, должно быть, уже уснула — он выждал достаточно долгое время. И, тем не менее, он представил, как Александра разглядывает его, и возбуждение Василия возросло до такой степени, что он испытывал уже физическую боль.

Конечно, это просто издевательство над собой — улечься с ней в одну постель. Девушка плотно закуталась в одеяло, а сверху навалила все, что только смогла отыскать, но едва Василий лег рядом, как почувствовал жар, исходящий от ее тела.

Истомившись от холода, он потянулся к этому теплу с такой силой, с какой никогда в жизни не тянулся ни к одному женскому телу, и это влечение не было только чувственным. Телесное притяжение имело место, но существовала и иная потребность, столь же древняя, как и плотское желание, — простая потребность в тепле.

И все же он не осмеливался удовлетворить эту потребность. Возбуждение графа было настолько сильным, что, уступив тяге к теплу, Василий неминуемо потерял бы контроль над собой. Итак, он лежал, начиная уже дрожать, и стискивал зубы, чтобы они не стучали, и разрывался между двумя исконными человеческими потребностями.

Рассуждая логически, в конце концов он тоже согреется, как согрелась Александра, да и возбуждение его рано или поздно уляжется, и, возможно, ему даже удастся уснуть, но до тех пор графу предстояло пережить и перестрадать худшую ночь в жизни. Желаемое было совсем рядом, только руку протяни, но с тем же успехом могло бы находиться за тысячи верст от него, результат был бы тот же.

Но все же можно попробовать лечь поближе, не касаясь ее. Постель была узкой. Василий лежал лицом к Александре и уже оказался к ней совсем близко. Еще несколько вершков и…

Александра судорожно вздохнула и вскочила как ошпаренная, когда его колено случайно коснулось ее.

— Боже, да ты замерзаешь!

Нырнув руками под одеяло, она схватила его ногу, положила к себе на колено и быстро начала растирать ее своими теплыми ладонями.

Одеяло сползло с ее груди и держалось только на плечах, но положение Василия было невыгодным, и он не мог видеть то, что сейчас открывалось взору.

— Неужели у тебя не хватило ума вытянуть ноги перед огнем? — говорила она язвительным тоном. — Разве тебе неизвестно, что если ноги останутся холодными, ты никогда не согреешься!

Однако одна частица его тела была весьма разгоряченной, можно сказать, пылала, что ставило под сомнение ее слова. Но Василий не стал просвещать ее на этот счет, кроме того, он думал сейчас не о холоде: он думал о ней. Думал о ней, лежащей обнаженной в этой постели, думал о том, чтобы лечь обнаженным с нею рядом, представлял, как она поворачивается к нему, и то, что совершенно естественным образом потом между ними происходит. Вдруг он подумал, что вот она сидит, растирая руками его ноги и отчитывая его, и делает это так, словно это самая естественная и привычная вещь в жизни.

Тот факт, что Александра обращалась с ним как с ребенком, уже был для Василия потрясением, но то, что она касалась его тела, хотя и совершенно не чувственным образом, придавало всему этому вовсе не детскую окраску. Было непостижимо, как это она вообще дотронулась до него.

Василий никак не мог взять в толк, зачем Александра это делала. Ну, например, почему настояла на том, чтобы лечь вместе? Может быть, перед лицом общих неприятностей она решила на время забыть их распри или…

При мысли о том, что могла быть и другая причина, сердце Василия заколотилось так сильно и громко, что его можно было бы услышать на расстоянии. Неужели Александра тоже сгорает от желания, но была слишком застенчива, чтобы дать понять об этом после всего, что произошло между ними?

Его ноги быстро согревались, и онемение проходило. Через несколько минут Александра нетерпеливо сказала:

— Давай-ка сюда другую!

Василий мгновенно подчинился и вскоре почувствовал, что всему телу стало теплее: то ли от ее заботы, то ли от собственных мыслей.

— Спасибо тебе, — проникновенно сказал он, когда Александра наконец перестала растирать его ноги.

Она ответила коротким кивком и улеглась в постель и отвернулась к стене.

Отбросив осторожность, Василий принялся бессовестно лгать:

— Я все еще мерзну, Алин. Мне показалось, ты сказала, что нам следует подарить друг другу тепло наших тел…

Перевернувшись на живот, Александра взбила подушку и застонала. Василий счел это добрым знаком.

— Ты передумала? — спросил он, стараясь, чтобы в его голосе звучало нечто среднее между равнодушием и разочарованием, а в его состоянии это было настоящим подвигом.

Девушка вздохнула:

— Нет, отчего же? — И строго добавила:

— Но только если ты будешь держать руки на привязи.

Итак, никакого одобрения с ее стороны. Потом она снова повернулась на бок и слегка подвинулась назад, к стенке, Василий придвинулся ближе, и теперь ее спина касалась его груди, но он желал, чтобы их тела касались друг друга везде, и придвинулся еще ближе. Александра выразила свой протест, попытавшись отодвинуться, но Василий последовал за ней, и, так как дальше отодвигаться было некуда, она сдалась. И снова вздохнула.

Это был весьма хитрый способ совращения. Василий как бы случайно касался ее тела в одном месте, потирал в другом, ворочался, вытягивался, щекотал теплым дыханием ее шейку — ничего открыто угрожающего, и, тем не менее, весьма действенно. Он чувствовал, как тело Александры, окутанное его обволакивающим теплом, постепенно расслабляется, но тут та часть его тела, что жила по собственным законам, прижалась вплотную к ее ягодицам.

Девушка вся напряглась:

— Мне кажется. Петровский, ты уже согрелся. Пожалуй, это было даже преуменьшением, но он взял себя в руки и прошептал ей на ухо:

— Так почему же я все еще дрожу?

— Я не понимаю. Василий тут же перебил ее:

— Конечно, ты не понимаешь, ведь ты завернута в одеяло, а надо просто укрыться им сверху и чтобы я лежал рядом.

— Петровский… Он снова перебил ее:

— Подвинься поближе, и ты убедишься.

— Нет, я верю тебе на слово.

— Вот и я тоже поверил тебе на слово, а ты не хочешь поделиться со мной своим теплом, — укоризненно заметил он. — Или под одеялом на тебе совсем ничего нет?

— Есть, но…

— Тогда какая разница, если ты его сбросишь? Мне кажется, что поделиться означает…

Не снимая верхних одеял, Александра сдвинула то, в которое завернулась, вниз, к бедрам, и дважды обернув им поясницу, как бы создала таким образом нечто вроде щита между собой и той частью его тела, которую чувствовала.

Василий чуть не рассмеялся вслух. Она знала, что он желает ее, но не стала говорить об этом. Он прекрасно был знаком с подобной игрой. Вместо того чтобы изобразить негодование, вскочить с постели, показать, что она обижена и возмущена, Александра была склонна играть в эту игру, изображая притворный протест. Значит, Василий должен предпринимать все новые и новые шаги, а она будет продолжать притворяться, что не понимает, к чему идет дело. Это будет великолепно разыгранная партия, а результат удовлетворит обоих.