– Мэдисон? – слышится ее голос после первого же гудка. – Ты в порядке? Что случилось?

– Нет, – тихо отвечаю я. – Но сначала ты расскажи. Чем закончилась вечеринка? Наверняка о нас с Брайсом пошли какие-то слухи.

– Ну да, конечно, пошли. Сначала прошел слух, мол, Брайс отправился в спальню с какой-то другой девушкой, а потом заговорили, что ты вешалась на этого Джастина и что это вы с Брайсом занимались кое-чем в спальне, но потом ты психанула, и вы поссорились… Я не знаю. Кажется, никто не знает ничего точно. Но больше других всем нравится версия о тебе и Джастине. Тиффани сказала, что видела вас вместе.

– Я искала вас, девчонки, и он был… – Я вздыхаю. – Он просто проявил вежливость. Между нами ничего такого не было. Думаю, Тиффани… увидела то, что хотела увидеть.

– Ну и пусть. Забудь. А как насчет тебя и Брайса?

– Я зашла в ванную, а когда вышла, он лежал в постели с другой. И знаешь, он пытался оправдаться, когда я уходила. Сказал: «Это не то, что ты подумала». А сам при этом стоял со спущенными до колен трусами.

– О боже, – только и произносит Саммер. И повторяет это еще несколько раз, как заезженную пластинку. Я жду, пока к ней вернется способность связно говорить. – Бедная ты! Тебе следовало позвонить мне вчера вечером! Хочешь, я приеду?

Я качаю головой, хоть она меня и не видит.

– Нет, все в порядке. Я сейчас скажу ужасную вещь, но… мне не так уж и больно. И я все равно собиралась расстаться с ним после нашей ссоры, – добавляю я.

– Но он-то этого не знал. И повел себя… Фу! Не могу поверить, что он оказался на это способен! После какой-то глупой ссоры! Он ведь не знал о твоем намерении навсегда расстаться. Просто… фу!

Она кажется более разозлившейся, чем я была бы на ее месте. Может быть, это потому, что Саммер дольше меня знакома с Брайсом и считала его лучше, чем он есть. Или, может быть, просто потому, что она хорошая подруга и действительно переживает за меня.

– Но я не знаю, как быть завтра. Я не хочу его видеть.

В этом я так и не призналась Дуайту: теперь мне страшновато идти в школу. Поскольку я не знаю, что все будут говорить обо мне, насколько плохо все может обернуться.

– Подумай об этом так: если ты сможешь прийти в школу с высоко поднятой головой после того, как он показал себя таким… – Саммер выдала череду ругательств, которые я никогда в жизни не хочу повторять. – Все поймут, что он тебя недостоин.

– Да, пожалуй, ты права…

– Кроме того, я буду рядом. И уверена, девчонки поймут, как только ты им все объяснишь. И парни тоже поймут, могу поспорить. Все будет хорошо, Мэдисон.

– Ты не можешь с уверенностью этого утверждать, – тихо возражаю я.

– Нет. Но ты должна надеяться на лучшее. Что тебе терять?

* * *

В итоге я прислушиваюсь к совету Саммер и в понедельник утром встаю с намерением пойти в школу. Надеваю черные шорты, белую майку и кеды. Из косметики наношу лишь подводку и консилер, чтобы скрыть мешки под глазами. Не хочу сегодня чем-то выделяться из толпы; если дела пойдут плохо, я, возможно, попытаюсь снова притвориться невидимкой.

В школу иду пешком, поскольку не хочу появляться там слишком рано. И все получается по плану – я прибываю примерно за десять минут до звонка. На нашей обычной скамейке у школы никого нет; догадываюсь, что все наверняка уже в коридоре у шкафчиков, поэтому тоже иду туда. И пока не вынимаю наушники – мне нравится песня, которая играет.

Проходя в двери, словно попадаю в сон. Но не в простой сон. В ночной кошмар.

Коридоры переполнены. Даже в наушниках я слышу общий гомон, вытаскиваю один наушник, но различаю лишь какофонию из болтовни и смеха. Почему здесь так много народу? До начала урока десять минут. Обычно здесь собирается такая толпа, только если снаружи идет дождь, а сейчас на улице хорошая погода.

Начинаю пробираться через толпу, но понимаю: усилия не нужно прикладывать – люди расступаются и создают для меня зигзагообразную дорожку, при этом все поворачивают головы в мою сторону. Хмурюсь. Что происходит?

Ощущаю на себе чужие взгляды и опускаю голову. Но не могу удержаться, украдкой поглядываю по сторонам и убеждаюсь – все смотрят именно на меня. И хотя слова трудно разобрать, у меня сразу возникает впечатление – говорят все тоже именно обо мне.

Сворачиваю налево к своему шкафчику. Вот тогда все и становится ясно.

Повсюду виднеются листы бумаги: они разбросаны по полу, приклеены скотчем к шкафчикам, прикреплены к стенам и дверям классов… При моем появлении шум стихает, и все начинают перешептываться, как будто это лучше, чем громко обсуждать меня за моей же спиной. Мою грудь словно сдавливает тисками, и внезапно я не могу вздохнуть. Мне нужно добраться до своего шкафчика.

«Просто доберись до своего шкафчика, Мэдисон. Просто доберись до своего шкафчика…» Я твержу себе это снова и снова, будто в шкафчике таится мое убежище от всего происходящего.

Я больше не хочу искать остальных ребят. Даже Саммер. Найду их позже. Мне просто нужно добраться до своего шкафчика и спрятаться в туалете на время классного часа, а потом пойти на урок истории, а потом – на урок живописи и фотографии. Двадцать пять минут. Я справлюсь с этим. Двадцать пять минут. И все.

Я добираюсь, наконец, до шкафчика… и мир вокруг останавливается. Все замирает на один ужасный, бесконечный миг.

Один из многочисленных листов бумаги прикреплен к двери моего шкафчика на уровне глаз – видимо, кем-то, кто знает о моем невысоком росте. Протягиваю руку и срываю его. Это фотография – не самого лучшего качества, немного нечеткая, но на ней вполне можно различить происходящее.

На снимке мы с Дуайтом целуемся в библиотеке.

Ошибки тут быть не может; нас нельзя перепутать ни с кем другим. Не знаю, кто сделал этот снимок и зачем повесил его на мой шкафчик, но сейчас это и не важно. Это не меняет факта: фотографии разбросали по всей школе, и все их уже видели.

Поднимаю голову и медленно поворачиваю ее из стороны в сторону. Наконец замечаю его: Дуайт срывает фотографию, приклеенную к его шкафчику, бледнеет и сглатывает. Затем комкает снимок в кулаке, поворачивается и тут же ловит мой взгляд.

Я снова смотрю на свой шкафчик, опуская руку с фотографией. И конечно, – вы только посмотрите, кто бы мог подумать? – там есть кое-что еще.

На дверце шкафчика нацарапаны буквы. Не нанесены спреем. Надпись теперь нельзя смыть, оттереть или как-то закрасить. Буквы выцарапаны прямо на шкафчике, неровные серебристые линии хорошо заметны на окрашенной дверце.

С—У—Ч—К—А.

Сучка.

Это слово так и пульсирует в моей голове, отдаваясь эхом.

Потом я вспоминаю, что мне нужно дышать, и делаю неглубокий, прерывистый вдох. И еще один. И еще и еще. Выдохнуть. Вдохнуть еще раз. И выдохнуть. Да. Вот так. Вот так, хорошо.

Медленно разжимаю пальцы, и фотография падает на пол. Отступаю на шаг назад от своего изуродованного шкафчика. Не слышу ничего, кроме перешептываний и собственного неглубокого дыхания.

– Шлюха, – кричит кто-то.

А затем слова начинают литься бесконечным потоком, обрушиваясь на меня со всех сторон: «О боже, как она посмела, бедный Брайс… я не понимаю, что случилось, она всегда казалась такой милой… я слышала, она переспала с этим Джастином, который пришел на бал с Тиффани… бедный Брайс…, я всегда знала, что она сучка ненормальная… шлюха… больная…» На этих словах шепот внезапно становится слишком громким, превращаясь в один сплошной гул в моей голове, и я больше не могу это терпеть.

Это намного хуже всего, чего я боялась.

Я опасалась раскрытия правды о моей прежней жизни. Не хотела, чтобы Толстуха Мэдди вернулась и преследовала меня, чтобы она разрушила ту жизнь, которую я для себя создала. Не единожды я не могла заснуть до утра, прокручивая в голове различные кошмарные сценарии, в которых все узнавали о моем прошлом.

Но это…

Это гораздо, гораздо хуже, чем я могла себе представить.

На этот раз не прошлое вернулось, чтобы преследовать меня. Все созданное здесь разрушило мое настоящее. Жизнь новой Мэдисон рассыпалась на куски. И старой Мэдисон больше нет нужды скрываться.

Я восстанавливаю вокруг себя стены, которые долгое время училась делать в Пайнфорде; никто не увидит моих слез. Я не доставлю им такого удовольствия и не покажу, что они задели меня, что они сломали меня.

Вставляю второй наушник в ухо, и звучащая музыка наполняет меня. Закидываю сумку повыше на плечо. Поворачиваюсь и ухожу.

Плевать, если я не выгляжу так, будто пытаюсь сохранить свое достоинство, будто мне плевать, что они говорят или думают обо мне. Просто не отрываю взгляда от своих ног; они двигаются ровно, одна впереди другой, голова опущена. Жаль только, я так коротко подстриглась, теперь мне не спрятаться за волосами.

Чувствую, как все больше сжимаюсь внутри. Мысленно словно сокращаюсь и прячусь глубоко в себя, превращаясь в рака, укрытого раковиной, который шаг за шагом движется по коридору.

Теперь все не так, как было в Пайнфорде. Теперь я не Толстуха Мэдди, которой не давали прохода. Все гораздо хуже.

Издалека до меня доносятся разговоры, пересуды… обидные слова в мой адрес. Кто-то загораживает мне дорогу; я вижу кроссовки и потертые внизу штанины джинсов. Останавливаюсь и поднимаю взгляд от ног к лицу. Брайс. Беззвучно, одними губами произношу его имя. Он что-то мне говорит. Вижу, как шевелятся его губы. Слышу его голос. Но умом слова не могу понять. Как будто я полностью отключилась. В голове слишком много звуков, а тело… просто существует. Поэтому я снова опускаю взгляд в пол, обхожу Брайса и иду дальше.